Елена Лобанова - Из жизни читательницы Страница 7

И все вокруг тоже начинают дружно возмущаться. И возмущаются до тех пор, пока не обнаружится, что учебный год в разгаре, на факультативы дети худо-бедно ходят, а олимпийцы — да откуда они у нас возьмутся? Небось не лицей, не спецшкола… Да и очередная проверка на носу — до олимпиад ли тут?

Людасик же такими глобальными вопросами не задается. Зато ее кабинет литературы — самый уютный и красивый в школе, с новенькими фотообоями, вьющейся вокруг доски лианой и всевозможными чудесами на стендах: тут тебе и выставка детских иллюстраций, и коллаж к «Мастеру и Маргарите», и выписки из сочинений.

Наша Людасик — нежно-медовые волосы, небесно-голубой или светло-зеленый свитер и, в зависимости от него, небесно-голубые или светло-зеленые глаза — всегда будто подтаивает, слегка расплываясь в воздухе. И это одно из проявлений ее мягкой, ненавязчивой натуры. По специальности она литератор, а по призванию — медсестра, а точнее, медмать, меджена и медневестка, поскольку у нее вечно болеют то сын, то муж, то свекровь, а сама она без устали носится по аптекам и поликлиникам.

Ну а я? Я обычно не препятствую маме одевать меня в ее излюбленной «теплой» гамме. (Помимо черного, у мамы два нелюбимых цвета — серый и синий, ассоциируемые с понятиями «синий чулок» и «серая мышь».) Внешность у меня довольно ординарная: фигура, по определению продавщиц, стандартная, волосы, как однажды выразилась мама, от природы цвета гнилой соломы, а глаза, что называется, чайного цвета — точнее сказать, жидко-чайного. В наших беседах с подругами я играю обычно роль гармонически уравновешивающего элемента: в отличие от Римки терпеливо выслушиваю жалобы Людасика, а в отличие от Людасика не пугаюсь Римкиных революционных предложений вроде «Да пошли ты свою методистку подальше!».

Между прочим, обе мои подруги — потенциальные читательницы. Так я про себя обозначаю людей, вообще-то не одержимых книгами, но порой подпадающих под влияние какого-нибудь «Черного принца» и недели две пристающих к окружающим с вопросами: «Нет, я все понимаю, но влюбиться в пятьдесят восемь?! В двадцатилетнюю?! Не-ет, как хотите, а лично я не верю!»

Однако читать на работе вопреки предположениям папы с мамой я так и не научилась. Не могу я спокойно взять в руки книгу в помещении, в котором каждую минуту может распахнуться дверь и грянуть тихий, но истеричный вопль: «В ШКОЛЕ КОМИССИЯ! ИНВЕНТАРИЗАЦИЯ! ПРОВЕРЯЮТ НАЛИЧИЕ УБОРОЧНОГО ИНВЕНТАРЯ! ПРОТИВОПОЖАРНЫХ СТЕНДОВ!! ПЛАКАТОВ ПРОТИВ НАРКОТИКОВ!!!»

Зато с годами я научилась потихоньку вязать в углу, заваленном списанными книгами. Вяжу я без всяких выкроек и расчетов, просто распускаю старую мамину кофту или протертый на локтях папин свитер и пробую какой-нибудь узор, а потом бросаю. Римус, в сотый раз застав меня за этим занятием, обычно крутит пальцем у виска и советует: «Да свяжи ты себе петлю на шею и успокойся!» А Людасик, добрая душа, сочувственно предлагает: «Марыся! Ну купила бы уже хоть приличную пряжу, объемную или с люрексом!»

Но откуда же людям знать, что вяжу я не какой-нибудь там шарф или салфетку, а мечту!

Я вяжу, например, изысканную шаль — в такие шали любили кутаться у камина знатные, но обедневшие дамы из романов Агаты Кристи. Или, допустим, я вяжу пестрый жилет, какие носили ее начинающие художницы и журналистки, твердо решившие самостоятельно пробиться в жизни. И пока я нанизываю друг на друга первые ряды, пока не сбиваюсь с узорного рисунка и пока в глаза не лезут вытянутые и спущенные петли, — вокруг меня возникает дивный, весь напичканный преступниками и преступницами и, однако, до изумления уравновешенный и до смешного уверенный в себе мир Агаты.

Да, смейтесь, смейтесь надо мной, высоколобые критики! Но будь я парфюмером, я обязательно выпустила бы духи «Ах, Агата!». Будь модельером — сочинила бы коллекции костюмов для прелестной старушки мисс Марпл и усатого красавчика Пуаро. А министром образования — ввела бы с десяток романов Кристи в школьную программу.

Да, я воздвигла бы памятник этой английской старушке! И кстати говоря, вовсе не за хитросплетения сюжетов и не за сладкое детское чувство, будто тебя держат за идиота — причем держат так деликатно, ненавязчиво, двумя пальчиками… Но я непременно увековечила бы ее в бронзе за ту роскошную и безмятежную жизнь, которую она бескорыстно дарит читателям.

Ах эта жизнь! Эти грелки в постели, и цветочные каталоги, и инкрустированные столики! Эти ленчи, коктейли, бассейны и теннисные корты! Поистине она создала этот мир, чтобы каждый, кому не по себе в собственной шкуре, мог незаметно устроиться в уголке ее уютной гостиной и, смотришь, даже замолвить словечко в праздном разговоре, где никто рядом не брякнет «В натуре!» или «Ну, ващще!» и где не принято вопрошать инспекторским тоном: «Ну и где ваш план мероприятий?»

В общем-то я не литературовед и не пытаюсь дотошно разобраться: как же это у нее получается? По какому принципу выбирает она слова и строит фразы? Я просто люблю милую Агату за то, что она не гонит задыхающегося читателя к развязке, как иные авторы, похлестывая его кнутом в виде эротической сцены или сюрреалистической картины насилия, а галантно распахивает перед ним дверь умилительно-старомодного авто — и, к его изумлению, демонстрирует приличную скорость!

Я даже заметила, что читаю Агату в моменты ощущения наибольшей бесприютности жизни — в последнее время, по-моему, все чаще и чаще. Но она, умница, пока что справляется — всегда безотказно утешает меня!

В принципе своими бедами я, конечно, могу поделиться и с мамой. Мама с детства умеет угадывать мое настроение даже по звуку открываемой ключом двери. Кроме того, она всегда слушает меня с поглощающим вниманием и, как правило, дает дельные советы или хотя бы высказывает дельные замечания. Беда только в том, что мама привыкла абсолютно всем делиться с папой. Узнав же из ее взволнованного пересказа о какой-нибудь моей неприятности, папа вносит в дело свою долю предложений, а также приказов и ультиматумов. И таким образом моя проблема разрастается в три раза и становится единственной темой пламенных дебатов на целый вечер, а то и на следующее утро.

Поэтому в общении с родителями я уже давно практикую американский имидж типа «чи-и-из!» и «о’кей!».

На работе, конечно, я иногда обсуждаю свои дела с Римусом или Людасиком. Но и здесь имеются нюансы.

Например, я глубоко убеждена, что из нашей Римки мог бы выйти отличный психотерапевт. Если в жизни у тебя настала черная полоса — можешь смело отправляться к ней в любое время дня и ночи. Римма с мужем Аветиком тут же дружно раскинут на столе скатерть-самобранку, провозгласят под видом тостов пару звучных волшебных заклинаний, и дурные мысли выветрятся из твоего сознания по крайней мере на неделю.