Вера Колочкова - Зов Сирены Страница 7

И это называется любовь?! Та самая любовь, ради которой сжигаются все мосты? Да бросьте…

Бросьте, бросьте, ага. Может, еще и вздохнуть, как истеричная барышня? Когда уже к супермаркету подъехал, чтобы продуктов купить? А потом — в аптеку… И вообще, надо успокоиться, взять себя в руки. Как смешно звучит в этой ситуации — взять себя в руки! Ну да, смешно… Кому смешно — пусть смеется. А только любовь, наверное, всякой бывает. Ему такая досталась, вредная, злая, невозможная, на данный момент сильно простуженная. И голодная. Ее надо лечить и кормить… И радость предвкушения этого «лечить и кормить» уже дрожит в горле! И ничего поделать с этой радостью невозможно!

Наверное, он такую любовь заслужил. Только за какие грехи, неизвестно. Может, за Ксюшу?

Вика открыла ему дверь, глянула исподлобья, покусывая воспаленные простудной лихорадкой губы. Потом содрогнулась, кутаясь в плед:

— Я пойду лягу, Ники… Морозит меня… Сейчас температуру померила — тридцать девять уже…

— Может, врача вызвать?

— Какого врача? В девять часов вечера? Нет, я лучше посплю…

— Погоди, не засыпай. Я жаропонижающее купил, сейчас тебе дам… И чаю горячего…

— Да, чаю бы хорошо. Представляешь, у меня ни чая, ни сахара нет. Вообще ничего нет, хоть ложись и помирай. Такая вот я, безалаберная… Без тебя пропаду…

— Ладно, иди. Сейчас все принесу.

Потом он смотрел, как Вика пьет чай, сидя на кровати в позе лотоса и трогательно держа кружку в обеих руках. Протягивал бутерброд, и она хватала хлебный мякиш с маслом прямо у него из рук, вонзалась в него зубками, как белка. И жевала она тоже, как белка, быстро и сосредоточенно. Поела, вздохнула, свернулась под пледом калачиком. Хотя нет… Калачиком — это не про Вику. Правильнее будет — свернулась змейкой. Заснула, посапывая простуженным носом.

Он долго сидел на кровати, смотрел на нее. Кто же ты есть, чудовище мое окаянное? И впрямь змейка? Или белочка с востренькими зубками? Маленькая шустрая белочка, вызывающая чувство умиления, а на самом деле — обыкновенный грызун? Кто ты, чудовище мое?

И опять на него накатило. Никогда бы он не смог определить это странное чувство — то ли счастливый обморок, то ли наваждение какое. А может, очарование зловредное, несущее в себе сладкую острую боль. Никогда, никогда он не сможет оторваться от этой женщины, пропала его душенька, бедная и несчастная, изгрызенная ее вострыми жадными зубками. И это называется любовь? И это — счастье? Нет, это, скорее, мука мученическая…

Потом на этом ощущении, то ли счастливом, то ли горестном, он и двигался по квартире, наводя мало-мальский порядок. Сварил куриный бульон, досмотрел футбол по телевизору, принял душ…

Когда осторожно лег рядом, Вика шевельнулась, простонала хрипло во сне. И тут же напряглась, прижалась горячим телом, и сердце громыхнуло внутри, запуская бешеный ток крови. Змейка, змейка… Какое гибкое, гладкое, сильное и прекрасное тело…

И последний мелькнувший страх — не пропасть бы совсем в этом сплетении жадных тел, не раствориться в окаянном и ненасытном желании, как в серной кислоте. Но ведь любовь не может быть серной кислотой, не может… Или может? Черт ее побери, эту проклятую любовь!

Пробуждение было счастливо бездумным. Если судить по горькому опыту, утреннего бездумья хватит как минимум на полчаса. Но и полчаса — тоже время! Можно представить себе, что эти полчаса растягиваются на весь день, до вечера, до следующей нежно безумной ночи… И не настигнет горькое похмелье правды, и снова затеплится надежда — в который уже раз! — что да, такая вот у них любовь. Какая есть, такая есть.

Но ведь настигнет похмелье. Бездумье иссякнет, накатит правда, рассмеется глумливо в лицо — чего ты себе придумал? Ты ничтожество! Слабак! Рогоносец! Ты же прекрасно знаешь, что было на том дне рождения. Твоя любимая хорошо развлеклась там! И на десерт к развлечению сама устроила скандал. Потому что ей нравится, когда скандал. Ей хорошо в скандале. Твоя любимая сама по себе скандал… А ты — всего лишь игрушка в руках скандальной вздорной бабы! Но разве ты такой? Ведь ты не такой… Опомнись, приятель…

Ничего, ничего. Если принять холодный душ, сварить крепкий кофе, то жить можно. Правда боится холодного душа и крепкого кофе. Прячется на время. И жить хочется. И верить, что все не так. Не так, не так… А как?

Вика крепко спала, выпростав из-под одеяла ступню. У него вдруг сжалось и сильно застучало сердце в болезненном умилении — захотелось взять в ладони эту маленькую ступню, и держать долго-долго, и ни о чем не думать… Сидеть на полу в позе лотоса со ступней в ладонях и раскачиваться, как китайский болванчик…

Ожившая внутри правда усмехнулась — а что, я не удивлюсь, и до этого скоро докатишься. Между прочим, на работу опаздываешь… Не забыл, что тебе нужно работать, что у тебя, кроме болезненного умиления, еще и жизненные обязанности есть?

Да, есть обязанности, никуда не делись. Приличные, между прочим, обязанности, хорошо оплачиваемые. В приличной, между прочим, конторе. Он этих обязанностей много лет добивался, шел к ним по карьерной лестнице и работал не по принципу «отвяжись», а с интересом, с душой и на совесть. Каждый новый проект — как праздник. Нацеленность на результат. И трудно, и весело, и сам себя страшно уважаешь — ура, получается! И за пределами этого рабочего «получается» все как надо… Квартира, машина, жена и ребенок и выходные на даче у родителей жены… Баня, шезлонг, дымок от шашлыка, коньячок с тестем. Да, хорошее было время. Ничего не осталось. Нет, работа осталась, конечно, но прежний азарт ушел. Сделал ручкой. Не захотел присутствовать в новых жизненных обстоятельствах. Обиделся, наверное.

Не утерпел-таки, наклонился, коснулся губами Викиной ступни. И выскочил в прихожую, охлопывая себя по карманам — не забыл ли чего. Телефон, ключи от машины, борсетка-портфельчик… Этот смешной портфельчик ему Вика подарила. В те дни, когда все только-только начиналось. Когда думалось — вот она, настоящая любовь, подарок судьбы…

На улице накрапывал дождь. Ветровое стекло машины было облеплено мелкими березовыми листьями. Странный был двор у Викиного дома — в основном березы росли. Нет, красиво, конечно… Березы лучше, чем тополя, нежнее выглядят. Но в городе смотрятся как бедные деревенские родственницы на чужом празднике жизни. Так и хочется представить под ними парнишечку в косоворотке и с баяном наперевес — эхх… Отчего так в России березы шумят? Отчего белоствольные все понимают?

Да, странное у него с утра настроение — цинично поэтическое. Не к добру. Хотя чего в последнее время к добру-то? Вон только со двора выехал, сразу в пробку попал… А не надо было Викины пяточки нацеловывать, надо было выходить раньше!