Сьюзен Филлипс - Неженка Страница 7

К несчастью для дочери Джека Дея, Клоуи так и поступила.

В 1961 году, когда Франческе было шесть лет, а Клоуи — двадцать шесть, обе они позировали для английского журнала «Вог».

На левой стороне разворота была популярная впоследствии черно-белая фотография Карша — Нита в платье из своей цыганской коллекции, а справа — Клоуи и Франческа. Мать и дочь стояли в море смятой белой бумаги, обе в черном. Белая бумага, их палево-белая кожа, черные бархатные плащи со спадающими капюшонами делали эту фотографию этюдом в контрастных тонах. Только четыре живые вспышки пронзительного изумрудного цвета — незабываемые глаза Серрителла, — казалось, смотрели прямо на вас со страницы журнала и сияли, как драгоценные камни из королевской сокровищницы.

После того как шок от фотографии несколько проходил, наиболее критически настроенные читатели замечали, что прелестные черты Клоуи были, возможно, не столь экзотичны, как у ее матери. Однако даже самые суровые критики не могли бы найти изъяна в ребенке. Она выглядела как сказочная идеальная маленькая девочка с прелестной улыбкой. Казалось, ее лицо светится ангельской, неземной красотой. И лишь на фотографа, делавшего снимки, ребенок произвел другое впечатление. У него остались два маленьких шрама, две белые черточки на тыльной стороне ладони, где ее острые зубки прокусили кожу.

— Нет, нет, малыш, — увещевала Клоуи Франческу, укусившую фотографа. — Мы не должны обижать этого приятного человека!

Она погрозила дочери пальцем с длинным ногтем, покрытым лаком цвета черного дерева.

Франческа дерзко уставилась на мать. Ей хотелось домой, играть с новым кукольным театром, а не сниматься у этого противного дядьки, твердящего, чтобы она не вертелась. Франческа пнула смятые листы белой бумаги носком сверкающей патентованной туфельки из черной кожи и тряхнула головкой, освобождая свои каштановые локоны из-под черного бархатного капюшона. Мамочка обещала сводить ее в музей мадам Тюссо, если она поможет ей, а Франческе нравилось у мадам Тюссо. И все же она не была уверена, что заключила самую выгодную сделку. Ей ведь нравился и Сан-Тропез!

Извинившись перед фотографом, Клоуи протянула руку, намереваясь оттаскать дочь за волосы, но с визгом отдернула ее, получив тот же отпор, что и фотограф.

— Противная девчонка, — закричала она, поднося руку ко рту.

Глаза Франчески немедленно наполнились слезами, и Клоуи стала терзаться, что обошлась с ребенком слишком резко. Она тут же сжала ее в своих объятиях.

— Ничего, — запела мать, — Клоуи не сердится, моя радость! Плохая мамочка. Мы купим миленькую новую куклу по пути домой.

Франческа уютно устроилась в спасительных руках матери и поглядывала на фотографа сквозь густые ресницы, а потом показала ему язык.

В этот день Клоуи в первый, но не в последний раз повстречалась с крохотными острыми зубками Франчески. Но даже после того как три няни отказались от места, Клоуи не признавала, что ее дочь кусается и что это становится проблемой Франческа редко бывала в хорошем настроении, и, конечно, Клоуи не желала навлекать на себя неприязнь дочери из-за каких-то пустяков. Царство террора Франчески могло бы продолжаться еще долгов если бы некий незнакомый ребенок в парке не укусил ее за попку в драке за качели. Когда Франческа обнаружила, что сие событие может быть весьма болезненным, укусы прекратились. Ее жестокость не была сознательной: Франческа лишь хотела идти своей дорогой.

Клоуи купила дом, носивший имя королевы Анны, недалеко от американского посольства и восточного угла Гайд-парка.

Высотой в четыре этажа, но шириной менее тридцати футов, этот узкий дом был реставрирован в тридцатые годы Сири Моэм, женой Сомерсета Моэма и одной из самых известных декораторов своего времени. Винтовая лестница вела с нижнего этажа в гостиную, прямо к портрету Клоуи и Франчески кисти Сесиля Битона. Мраморные колонны кораллового оттенка обрамляли вход в гостиную, обстановка которой представляла смесь французского и итальянского стилей. Там были еще несколько стульев от Адама и коллекция венецианских зеркал. На следующем этаже спальня Франчески была декорирована, как замок Спящей Красавицы. За кружевным занавесом, украшенным розовыми шелковыми розами, стояла кровать, увенчанная позолоченной деревянной короной, драпированная тридцатью футами тонкого белого тюля. Франческа царствовала тут, как принцесса, над всеми, кто попадал в ее поле зрения.

Как-то раз в своей сказочной комнате она угощала сладким чаем из чашек дрезденского фарфора дочь одной из подруг Клоуи.

— Я — принцесса Аврора, — заявила она благородной Кларе Миллингтон, пришедшей к ней с визитом, мило разметав свои каштановые локоны: они достались ей в наследство, вместе с неугомонным характером, от Джека Дея. — А ты будешь одной из добрых деревенских женщин, которые пришли навестить меня!

Клара, единственная дочь виконта Аллсворта, решительно не желала быть доброй деревенской женщиной, в то время как эта воображала Франческа Дей ведет себя, как член королевской семьи. Дочь виконта съела третий кусок лимонного бисквита и заявила:

— Я тоже хочу быть принцессой Авророй!

Это предложение настолько удивило Франческу, что она засмеялась, как будто зазвенел маленький серебряный колокольчик:

— Не глупи, дорогая Клара. У тебя же множество больших веснушек. Конечно, твои веснушки весьма милы, но они уж никак не подходят для принцессы Авроры, самой знаменитой красавицы на свете. Я буду принцессой Авророй, а ты можешь быть королевой!

Франческа полагала, что ее компромисс совершенно справедлив, и ее сердце было разбито, когда Клара, как и многие другие маленькие девочки, приходившие к ней поиграть, отказалась прийти к ней снова. То, что девочки покидали ее, сбивало Франческу с толку. Разве она не делилась с ними всеми своими восхитительными игрушками? Разве она не позволяла им играть в своей сказочной спальне?

Клоуи игнорировала любые намеки на то, что ее ребенок становится страшно избалованным. Франческа была ее крошкой, ее ангелом, ее прелестной маленькой девочкой. Клоуи нанимала самых либеральных воспитателей, покупала самые новые куклы, последние игры, носилась с ней, баловала ее и позволяла Франческе делать все, что ей вздумается, если это не представляло угрозы для ребенка. Неожиданная смерть уже дважды показывала Клоун свою страшную личину, и у нее кровь холодела в жилах от мысли, что что-то может случиться с ее драгоценной крошкой. Франческа была ее якорем, единственной эмоциональной привязанностью, которую Клоуи смогла сохранить в своей бесцельной жизни. Иногда она лежала в своей постели без сна, и кожа ее покрывалась холодным потом, когда она воображала ужасы, которые могли подстерегать маленькую девочку, которой достался в наследство характер ее бесшабашного папаши. Клоуи представляла, как Франческа прыгает в плавательный бассейн и тонет в нем, падает с лыжного подъемника, разрывает мышцы на ногах, занимаясь балетом, повреждает лицо в велосипедной аварии. Она не могла избавиться от постоянного страха, что нечто ужасное, недосягаемое для ее взгляда, таится поблизости и готово схватить ее дочь.