Ирина Волчок - В Калифорнии морозов не бывает Страница 70

А морозов и здесь не было. Вообще зимы не было. Цунами, землетрясения, тайфуны, пожары — пожалуйста, сколько угодно. А морозов — нет, не держим. Два года я видел иней только в холодильнике, и то не слишком много. Холодильник при необходимости размораживался сам, зараза, и в морозильной камере никогда не было приличного инея.

Однажды я сказал об этом по телефону Марку. Он противно захихикал себе под нос и сказал:

— Ну, дорогой, совсем зажрался. А вот у нас кроме инея в холодильнике — вообще ничего. Ты чего мать-то не забираешь? Советую забрать. Уж очень здесь… неуютно.

Я сказал:

— Она не хочет. Я сколько раз хотел забрать, а она упёрлась, как патриотка. Ну, и что мне прикажешь делать?

Марк сказал:

— Приезжай за ней сам. Посмотришь, что здесь как, она на тебя посмотрит, может, договоритесь.

Я спросил:

— А как там у вас погода? Холодно?

Марк захихикал себе под нос и ответил:

— Холодно, дорогой, очень холодно. У нас не Калифорния. Да ещё почти не топят.

Я тогда представил лужи под белым льдом, морозный воздух, первые снежинки, которые садятся на ладонь и сразу исчезают, — и сказал:

— Знаешь, я приеду.

Барбара, моя богатая и влиятельная подружка, помогла мне сделать все необходимые документы очень быстро, я сам не смог бы, я ещё не очень хорошо ориентировался в американских законах и правилах. Я её спросил, сколько это стоило, потому что не хотел оставаться в долгу. Я старался ни у кого никогда не оставаться в долгу, быть должником — это не мой стиль. Барбара ответила:

— Мой сладенький, ты мне ничего не должен. Мне это не стоило ни цента, я просто переспала с одним человеком, и он всё сделал.

Я не решился переспрашивать, хотя не был уверен, что понял всё правильно. Я так и не привык к этому странному американскому юмору, и никогда не знал, шутит Барбара или говорит серьёзно.

Но документы, тем не менее, были готовы, и в конце ноября я полетел в Москву. Мне не было страшно, девяносто первый миновал, и все средства массовой информации всё время трубили о том, что в России крепнет демократия. Я не мог это представить. Но, судя по рассказам нескольких моих знакомых актёров и режиссёров, которые уже ездили в Россию, там по-прежнему было очень бедно и голодно, но не страшно. Даже КГБ упразднили, кто бы мог подумать.

Я взял с собой много багажа, даже пришлось доплатить за груз сверх нормы. Я взял всё, что советовали взять знакомые актёры и режиссёры, побывавшие недавно в России: небольшую аптечку первой помощи, витамины, воду, туалетную бумагу, консервированный компот, копчёную колбасу, хороший шоколад, сигареты, виски… Ещё что-то в этом роде, сейчас уже не помню. Марк говорил, чтобы я не брал лишнего — если будут деньги, то и в России можно всё сейчас купить. Я ему не очень верил. Думал: Марк просто не представляет, что такое «всё». Наверное, до сих пор живёт совковыми представлениями о необходимом и о роскоши. В общем, я вёз два огромных чемодана никому не нужной ерунды. А тёплую одежду и дублёнку, которую специально купил перед отъездом, надел на себя, чтобы не увеличивать багаж. Как выяснилось, и тёплая одежда, и дублёнка тоже были никому не нужной ерундой. В Москве была грязь и слякоть, ветер был холодным, но температура — гораздо выше нуля. Мне показалось, что здесь зимы ни разу не было с тех пор, как я уехал пять с половиной лет тому назад.

Через четыре дня я пожалел, что вообще сюда прилетел. Здесь всё было чужое. Даже мама казалась чужой. Она сразу сказала, что никуда отсюда не поедет. Она сказала, что приватизировала квартиру, и теперь имеет собственное жильё. Я сказал, что у меня в Калифорнии свой дом, и если она захочет, я куплю ей такой же или даже лучше. Она сказала, что квартиры в Москве будут дорожать, что за бесценок продавать свою жилплощадь сейчас она не собирается, через десять лет квартира будет стоить в десять раз дороже, и тогда ей будет не стыдно оставлять такое наследство мне. Я не понял, сколько это будет. Я давно уже не ориентировался в покупательной способности рубля.

Похоже, я вообще уже ни в чём здесь не ориентировался.

Хорошо, что я не забыл язык. Сейчас в Москве плохо относились к иностранцам. Может, не ко всем, но ко мне раза три приматывались какие-то истеричные патриоты. Я их посылал трёхэтажным матом, я ещё в Израиле научился ругаться, не стесняясь. От мата патриоты успокаивались. Они приматывались главным образом к тем, кто не умел ругаться. Кричали: «Россия для русских!» На сотню русских патриотов не набралось бы и десятка русских рож. Нет, мне не нравилась Москва.

Мама радовалась, что я приехал, но не чрезмерно. У мамы была уже совсем другая жизнь, новые подруги, какие-то партийные задания, которые они все вместе вдохновенно выполняли. Я спросил: какие партийные задания? Ведь партии уже нет! Мама сказала: что ты, партий очень много. Мне это было совершенно непонятно. Мама видела, что мне здесь трудно и неинтересно. Мама предложила позвать гостей, устроить праздничный ужин в честь моего приезда. Я тогда подумал: а кого я позову? У меня и раньше не было близких друзей, а теперь и знакомых не осталось. Мы с мамой решили позвать Марка с его женой и дочкой. У меня были деньги, так что можно было достать кое-какие продукты, чтобы приготовить приличный ужин. Но Марк меня опередил, пригласив к себе. Мама сказала, что это даже лучше, не надо сильно тратиться на ужин. Но надо взять с собой гостинцы, лучше — что-нибудь из еды. Я взял привезённые с собой консервированные ананасы, копчёную колбасу, бутылку виски, блок «Мальборо» и коробку апельсиновой жвачки — и пошёл.

Оказывается, Марк пригласил не только меня, там были ещё Володя, Георгий, какая-то девушка, которую я не помнил, и… Катерина Петровна! Вот Катерины Петровны я не ожидал. И почему-то обрадовался ей гораздо больше, чем остальным. Мне показалось, что и она была рада меня видеть. Катерина Петровна была совсем другая, не та, которую я помнил по работе. Я помнил, что она была как памятник, её боялись все, даже Главный. А здесь Катерина Петровна была как родная бабушка всем присутствовавшим. Главное — никто не удивлялся. Многое изменилось.

Стол был бедным, мои гостинцы пришлись очень кстати, особенно все обрадовались колбасе и сигаретам. А я обрадовался разварной картошке, солёным огурцам и пирожкам с капустой. Всё это принесла Катерина Петровна. Как я понял, все гости принесли с собой еду, кто что. Марк не стеснялся, что ужин — не за его счёт, а вскладчину. Да все принимали это, как должное. Я от такого давно уже отвык.

И от людей отвык, с которыми когда-то так долго проработал. Они тоже казались мне совсем другими. Я так понял, что все они довольны тем, как устроены: Георгий работал в рекламной фирме, девушка, которую я не помнил, — в пресс-службе какой-то районной администрации, Марк преподавал английский в частной школе, Катерина Петровна была корректором в каком-то новом издательстве, а Володя вообще организовал свой журнал, собственный, и сам там был главным редактором. Но все считали, что лучше остальных устроилась жена Марка: она работала в буфете гостиницы для иностранцев, так что семья не голодала даже в самые тяжёлые времена. Я не понял, шутят они или всерьёз так думают. Но спрашивать подробности не стал. Похоже, никому не было интересно говорить о настоящем, все вспоминали прошлое. Те годы, когда и я работал с ними. Те годы я помнил и сам, те годы мне не надо было напоминать. Я не люблю впадать в ностальгию, это не мой стиль. Но ради вежливости я всё-таки поддерживал беседу, спрашивал о тех, кого помнил, просил передавать привет знакомым, выражал сожаление, что не смог повидать того-то и того-то.