Татьяна Тронина - Люблю, убью, умру... Страница 73

Поскольку у меня была совсем другая специализация, которая к театру отношения не имела, то многих перечисленных в книге фамилий я не знала, как и не знала о самом ее авторе. Семисветов-Глинский писал весело, с юмором, талантливо (несомненно, из него получился бы неплохой беллетрист), о личностях, бывших выше его по званию и получивших большее количество наград, отзывался с восторгом и уважением.

Дусе была посвящена целая глава.

По словам автора, Евдокия Кирилловна Померанцева обладала восприимчивым умом, блестящим чувством юмора, тонкой наблюдательностью и несомненным талантом. Актерский труд был для Померанцевой естественной и единственно возможной формой служения обществу и русской культуре вообще.

На ее духовный рост оказали сильное влияние уроки Станиславского, Немировича-Данченко, Вахтангова, Михаила Чехова — гениального русского актера, племянника Антона Павловича Чехова. Ее имя гремело наряду с именами других любимцев театральной Москвы тех времен — Алисы Коонен, Марии Бабановой, Цецилии Мансуровой, Клавдии Еланской, Дарьи Зеркаловой и многих других…

Семисветов-Глинский очень подробно описал спектакли, в которых блистала Дуся Померанцева, тщательно разобрал каждую из ее ролей. По его словам, особенно ей удавались героини пьес Горького. И она бесподобно играла на протяжении многих лет Нору из одноименной пьесы Ибсена.

Сталинскую премию и звание народной артистки Померанцева получила в начале пятидесятых за роль Марии Александровны Ульяновой.

«Боже мой, — подумала я, с улыбкой вспоминая страницы „Бледного ангела“, — кто бы мог подумать, что соблазнительная красавица Дуся будет играть мать Ленина!» Мои студенты, вчерашние школьники, с трудом представляли, кто такой Ленин, и уж тем более никакого понятия не имели о его матери…

Семисветов-Глинский привел рецензию одного из критиков, напечатанную в «Комсомолке»: «..Духовную силу героини Померанцева обнаруживала исподволь. На долю матери братьев Ульяновых выпадали многие испытания, одно труднее другого. Начиналось с малого — учителя гимназии предупредили ее, что младшему, Володе, грозит неминуемое исключение из гимназии. Потом пришло тяжелое известие из Петербурга, что там арестованы Анна и Александр… Страшный удар обрушился на героиню, когда пришло следующее известие — о казни сына Александра. Самообладание — вот что становилось лейтмотивом роли. Вся в черном, прямая, строгая, холодная как сталь, она — само воплощение мужества».

…Бедная Дуся, прелестный мотылек, дитя декаданса… Неужели ты состарилась и под конец играла ходульную роль матери вождя? Наверное, ты хорошо играла, и вряд ли твое исполнение можно было подвергнуть хоть какой-то критике, но это несправедливо — красота не должна стареть…

Евдокия Кирилловна Померанцева умерла в возрасте восьмидесяти одного года, ее имя стоит в одном ряду с другими известными именами и т. д. и т. п.

— Как, и это все? — с досадой пробормотала я, листая мемуары Семисветова-Глинского.

Правда, я тут же открыла главу, посвященную Илье Иртеньеву — тоже мэтру тех времен, народному, почитаемому и тоже почти забытому всеми, кроме узких специалистов и любознательных театралов со стажем.

К счастью, Померанцева упоминалась и здесь. Дуся и ее второй муж, оказывается, прожили вместе до конца жизни. Как попугайчики-неразлучники… В рукописи Калугина Иртеньев был описан коротко (вероятно, Андрей Калугин не очень хорошо его знал), и о самом Калугине Иртеньев отзывается не очень хорошо. Хотя, если поразмыслить, как еще он должен был относиться к человеку, который допекал его жену своей мучительной и неистребимой страстью?

У Семисветова-Глинского Иртеньев был на сцене гениальным актером, а в жизни — благородным и добрейшим человеком, который отзывался об окружающих его людях только в положительных интонациях. «…Илья Валерианович Иртеньев воспитывал сына от первого брака своей жены как родного, и многие даже не подозревали, что тот является всего лишь пасынком Ильи Валериановича…»

Что-что? Сын от первого брака!

В рукописи «Бледного ангела» не было упоминания о том, что у Дуси и художника Карасева был ребенок.

Я замерла в недоумении над мемуарами. Ребенок!

Хотя тут нет ничего странного — ведь рукопись является художественным повествованием, а не строго автобиографическим. Андрей Калугин не стал писать о Дусином ребенке от Карасева, потому что ненавидел Карасева.

И вообще — непонятно, почему меня это так волнует? Ребенок и ребенок… Этот ребенок не имеет никакого значения, ведь я пишу работу об образе ангела и в библиотеку пошла только из-за того, что мне хотелось проследить судьбу героев «Бледного ангела».

Я пролистала книгу Семицветова-Глинского до конца и отложила ее в сторону. Больше в ней ничего интересного для меня не было.

Все следующие дни я провела в литературном архиве.

..Денис очень досадовал на то, что я с утра до вечера пропадаю, но открыто возмущаться боялся. Он мечтал о нашей свадьбе, строил грандиозные планы…

— Когда же ты будешь свободна? — спросил он. — Все работа, работа… То ты в институте, то еще где-то! Я, между прочим, хотел бы обсудить с тобой детали нашего… гм… бракосочетания. Наверное, у тебя есть какие-нибудь пожелания, предложения?

— Я целиком доверяю тебе, — сказала я ему. — Делай, как хочешь.

— В воскресенье ты должна быть дома — придет женщина, которая будет заниматься организацией нашей свадьбы, — напомнил он.

Ах да — хлопоты, банкет, букеты, лимузин, опять свадебное платье… Разумеется, Денис не мог допустить, чтобы на мне было то же платье, в котором я собиралась выйти замуж за Сашу!..

В архиве я пыталась найти хоть что-то, что пролило бы свет на судьбу Андрея Калугина. Воспоминания его современников, литературные обзоры тех времен…

Проще всего было обратиться к Нине Ивановне и спросить, как сложилась дальнейшая судьба ее дедушки. Не понимаю, почему я не сделала этого раньше…

Теперь же сделать это было невозможно.

Какими словами встретила бы меня Нина Ивановна? Хоть она и производила впечатление человека уравновешенного и не склонного к экзальтации, но я чувствовала — она умеет и ненавидеть. Я предала ее сына, я самым бесстыдным образом сбежала со свадьбы, не сказав никому ни слова. А мои объяснения, что меня похитил мой бывший любовник, прозвучали бы неубедительно, тем более что теперь я согласилась стать женой Дениса. Она посмотрела бы на меня так, как будто я бесплотный призрак, и отвернулась бы. Ни слова в упрек, ни крика, ни заломленных рук, ни трагических фраз — просто посмотрела бы и отвернулась.

В архивах об Андрее Калугине я ничего не нашла.