Ирина Степановская - Тем, кто не любит Страница 73

– Идем ко мне, – коротко сказал он, и Женя, готовый сейчас послать всякого, кротко за ним пошел.

Нирыбанимясо беседовал с Женей почти три часа. Потом чуть не за руку отвел его к Льву Андреевичу Мытелю, который тихо сидел, запершись в своем кабинете.

– Загрузите этого молодого человека работой под самую завязку! – сказал Мытелю Нирыбанимясо, и Лев Андреевич понял, что такое обращение к нему означает его возможный возврат в заведующие лабораторией. И, несмотря на очень печальный внешний вид, Лев Андреевич не мог скрыть удовольствия в глазах от понимания того задания, которым осчастливил его Нирыбанимясо.

– Конечно, конечно! Верный ученик! Я понимаю, – сказал он и, добавив еще несколько приятных слов, не расставался с Женей до тех пор, пока Нирыбанимясо не ушел восвояси. Следом за ним и Мытель пустился домой. И тогда Женя открыл своим ключом кабинет Натальи Васильевны и, как щенок, зарылся носом в бумаги, которые еще, казалось, хранили следы ее рук, ее запахи, ее шаль и ее слова, и заплакал.

Буквально через месяц лаборатория изменилась неузнаваемо. Кое-кто из аспирантов уже обретался возле посольства Канады, двое подали документы в Австралию, а большинство докторов разбежались по Москве в поисках других хлебных мест, интуицией чувствуя запах тления и распада. И только один Женя с неистовством спартаковского фаната с утра до вечера продолжал сидеть в бывшем кабинете Натальи Васильевны, перелопачивая ее бумаги, в сотый раз перечитывая записи, небрежно смахивая пыль с черного стола.

В один из таких дней в этот кабинет и зашел Лев Андреевич Мытель.

– Женя, решено твою тему закрыть. А в этой комнате, чтоб никому не было обидно, сделаем еще одну лабораторию.

– Кем это решено?

– У нас теперь демократия – общим собранием.

– Но почему?

– Женя, где денег взять? – Тон у Льва Андреевича был только что не отеческий. – На старых запасах долго не проживешь! Разрабатывать направление, в котором ты работаешь, могла позволить себе только Наталья Васильевна. А мы не корифеи, не гении, не миллионеры, мы жалкие труженики, нам нужно есть, пить, выживать.

– Я тему не оставлю.

– В Америку поезжай, там тебя с распростертыми объятиями ждут. Там и будешь давать указания, чем тебе хочется заниматься.

Женя понимал, куда клонит Мытель. Гораздо проще и спокойнее было жить как все, работать как все.

– Нирыбанимясо сказал вам, что я буду заниматься темой Натальи Васильевны.

– А кто такой Нирыбанимясо? – Лев Андреевич уставился на Женю сквозь очки. – Вот сыворотки в лаборатории кончатся, ты будешь их заказывать? На какие шиши? Мы на хозрасчете, больные тают, денег нет. Наталья Васильевна добивалась результатов, но теперь ее нет. Вот чтобы с голоду не помереть, с завтрашнего утра будешь работать как все.

– В Америку я сейчас не поеду, – рассудительно сказал Женя Мытелю, – а вот к Нирыбенимясу схожу.

– Если хочешь остаться в лаборатории, я тебе не советую! – процедил Лев Андреевич и вышел. У Жени возникло чувство, что его, как собаку, прогоняют из дома. Из того самого дома, где собака прежде жила со своим божеством. Теперь хозяина в доме не было, и никому не нужная четвероногая тварь должна была стать бездомным и неприкаянным существом.

Женя снял со стены свою любимую фотографию в рамке, на которой Наталья Васильевна была после какой-то конференции в числе своих коллег, единственную фотографию, где они были вместе, правда, он стоял далеко в стороне, и спустился с ней в обнимку на первый этаж. Он знал, что в лаборатории есть еще один человек, который тоже любил ее.

Женя изредка видел Нирыбунимясо в коридоре, и старик приветливо издалека кивал ему пару раз. Лабораторные сплетники говорили, что Нирыбанимясо от старости выжил из ума, и что зря ему Наталья Васильевна поручала распоряжаться деньгами и вести бухгалтерию. Однако Нирыбанимясо до сих пор денежные дела никому не передавал. Женя немного его побаивался. Но другого выхода не было, и он постучал. Нирыбанимясо укладывал что-то в старенький, видавший виды портфель. Он собирался домой. Увидев Женю, приветливо улыбнулся. Узнал.

– Что это у тебя? Фотография? И я на ней есть? Есть. Как же я даже не помню, когда это было. Склероз, однако, – он взял реликвию из Жениных рук. – Ну, садись! – Он придвинул стул поближе к своему столу. Женя сел. – Выкладывай, зачем ты пришел? Зачем беспокоишь меня в столь поздний час? – Старику, видимо, нравилось еще разыгрывать грозное чудовище. Как когда-то на больших ученых советах, он по старой привычке хмурил кустистые брови, но сам же отлично понимал, что хмурить их было уже не перед кем. Корифеи ушли в мир иной, младшие товарищи разбежались. «И я засиделся», – думал он.

– Мою тему, то есть тему Натальи Васильевны, Мытель хочет закрыть.

– А ты что-нибудь наработал?

– Наработал, но мало…

– Ну, покажи, – Нирыбанимясо стянул с плеч пальто, аккуратно сложил его в кресле и сел за стол.

Женя стал показывать полученные результаты. Колонки цифр в таблицах пестрили в глазах. Нирыбанимясо включился в работу на удивление быстро, причем Женя лишний раз убедился в том, что этот человек отнюдь не зря до сих пор сидит в своем кресле.

Через два часа они разогнули спины. На улице было совсем темно. Голые уже ветви стучались в окно тонкими пальцами. Но в кабинете под старой настольной лампой было светло и уютно. В углу бормотал старый приемник «Рекорд», и, повинуясь нажатию кнопки, шумел сбоку на столике белый французский чайник. В кабинете был другой мир, отличный от того, что враждебно молчал снаружи академических стен. Здесь еще витал дух науки. Правда, Женя вполне допускал, что у Нирыбынимяса могли быть обнаружены в сейфе пачки неучтенных долларов, что и здесь были зависть, интриги, борьба за место у самого центра кормушки, но все-таки именно здесь, он надеялся, его могли понять.

– У стариков, мой друг, свои причуды! – тем временем говорил, с удовольствием разминая кости, Нирыбанимясо. Ему хотелось поговорить. – Вот приемник этот, послевоенный, всегда стоял у меня в кабинете, где бы я ни работал. Я его слушать привык. Иногда и не разбираю уже, что бормочет. Но скрипит, старичок, пока еще скрипит! И чай я всегда люблю пить из стакана, а не из чашек, потому что в нем остывает медленнее. А на фронте из кружек хлебали. Садись, угощу!

Женя счел неудобным отказываться. И горячий чай ему был как нельзя кстати.

– Тему твою, пока я здесь, не закроют, не бойся. – Вдруг совершенно оставив стариковский тон, сказал Нирыбанимясо. – Однако знай, что я буду здесь, вероятно, недолго. Мне тоже пора уходить… Так что зевать тебе некогда. Это учти.