Тереза Медейрос - Поцелуй, чтобы вспомнить Страница 77

Ящик выскользнул из направляющих, наполняя воздух безошибочным апельсиновым ароматом.

Глава 27

Пожалуйста, если когда-нибудь ты сможешь найти в своем сердце для меня прощение …

Войдя в кабинет, Стерлинг увидел стоящую около его кресла Лауру, которая прижимала к груди какие-то листки бумаги.

Встревоженный струящимися по ее щекам слезами, он сразу направился к ней.

— Что случилось, Лаура? На вечере тебе сказали какую-нибудь жестокость? Если сказали, клянусь, я…

Но не успел он приблизиться к ней, как она шлепнула его по груди пачкой листков.

— Ты не распечатывал их, — произнесла она тихо и яростно. — Ты не прочел ни единого слова.

Глядя в ее страдающие глаза, Стерлинг ощутил, как в сердце заползает мертвенный холод. Ему не было необходимости смотреть, что это за бумаги. Он чувствовал их запах.

Спокойно, но твердо, он вытащил из ее руки письма своей матери, уронил их в ящик стола и задвинул его ногой.

— У нее не было слов, которые могли бы меня заинтересовать.

— Откуда тебе знать, если ты отказываешься слушать? — И прежде, чем Стерлинг смог ее остановить, Лаура снова дернула к себе ящик и стала пригоршнями вытаскивать письма его матери. Она бросала их на стол, пока горка не стала такой высокой, что они начали падать на пол. — Последние шесть лет своей жизни раз в неделю эта женщина изливала тебе свое сердце. И по крайней мере, ты мог бы ее выслушать.

Стерлинг ощутил, что начинает терять самообладание.

— Я не желаю обсуждать это с тобой. Ни сейчас, ни когда-либо впоследствии.

— Что ж, тем хуже для тебя. Потому что я не какое-то нежеланное письмо, коими ты можешь заполнять ящики своего стола. Ты не можешь заставить меня исчезнуть, просто не замечая моего присутствия. А если бы ты мог, я растворилась бы в воздухе в ту же минуту, как переступила порог этого проклятого дома. — Лаура разорвала конверт одного из писем, ее руки тряслись от ярости. — "Мой дорогой сын", — прочитала она.

— Лаура, прекрати. Не делай этого.

Она непокорно глянула на него. "Наступает зима, дни становятся короче, но каждый из них я начинаю и завершаю мыслями о тебе. Я думаю о том, как ты проводишь эти капризные осенние дни и счастлив ли ты".

Стерлинг присел на край стола и скрестил руки на груди.

— Если бы мое счастье было для нее так важно, думаю, она не стремилась бы продать меня подороже.

Лаура сломала печать на другом письме. "Мой дорогой Стерлинг, прошлой ночью ты снова приснился мне, но не мальчиком, каким я тебя помню, а мужчиной с красивыми чертами лица и добрым характером, при виде которого мое сердце трепещет от гордости".

Стерлинг фыркнул.

— Ну, так это же был сон, верно? Столкнувшись с реальностью, она была бы сильно разочарована.

Не обращая внимания на его слова, Лаура развернула еще одно письмо. "Мой дорогой сын", — прочитала она. "Пожалуйста, прости меня за ужасный почерк. Лауданум, который я принимаю, чтобы притупить боль, кажется, не только затуманивает мой разум, но и делает неверной руку".

Стерлинг выпрямился.

— Не делай этого, Лаура, — тихо сказал он. — Я предупреждаю…

Слезы вновь покатились по ее щекам, но голос не дрогнул. "Не стоит переводить на меня свою жалость. Сама по себе моя скорая смерть не такая уж ужасная вещь, по сравнению с тем, что я умру, так и не увидев хоть разок твои драгоценные черты".

— Черт тебя подери, женщина! Ты не имеешь права! — Стерлинг вырвал у нее из рук письмо, смял его и швырнул в камин. — Она не была твоей матерью. Она была моей!

Лаура ткнула дрожащим пальцем в сторону камина.

— Это были ее последние слова, обращенные к тебе. Ты уверен, что хочешь просто выбросить их как какой-то мусор?

— А почему нет? Ведь это как раз то, что она сделала со мной, не так ли?

— А как насчет твоего отца? Я никогда не могла понять, почему ты обвиняешь ее, а его нет.

— Потому, что именно она, как предполагалось, любила меня! — заорал Стерлинг.

Лаура и Стерлинг какое-то время смотрели друг другу в лицо, по их телам проходила дрожь, они оба тяжело дышали. Потом Стерлинг шагнул к окну и стал смотреть в темноту, устрашаясь тому, как только что потерял самообладание.

Когда он заговорил снова, его голос был жестким и холодным.

— Отец едва терпел мое присутствие. Он продал бы меня первому попавшемуся табору за тридцать серебряников, если бы на них можно было купить бутылку свежего портвейна или еще один час за игорным столом. — Он медленно повернулся к Лауре. — Может, продал меня и он, но она позволила ему это сделать. Я не могу этого понять. И не могу простить ей то, чего не могу понять.

Лаура сгребла ладонями часть писем и, с умоляющим выражением, протянула ему.

— Разве ты не понимаешь? Они помогли бы тебе в этом. Прочитай их, и, может быть, поймешь, как твой безвольный отец дал ей ощущение, смог убедить, что дядя даст тебе такое будущее, какое она никогда не сможет. А после того, как сделку заключили, и она осознала, что это была ужасная ошибка, твой отец запретил ей любым способом связываться с тобой. Он рвал ее письма к тебе, не позволяя их отправить. Он убедил ее, что тебе будет лучше без нее, что в твоей жизни для нее больше нет места. Ей потребовались годы, чтобы найти в себе храбрость снова написать тебе.

— Мой отец умер больше десяти лет назад. И за все это время, она ни разу не попыталась увидеться со мной.

— И ты бы ее принял? — спросила Лаура, вскидывая голову.

— Не знаю, — признал он.

— И она тоже не знала. И я сомневаюсь, что смогла бы перенести твой отказ. — Лаура приблизилась к нему. — Даже если бы она попыталась помешать твоему отцу устроить твое усыновление Гренвилом Харлоу, что бы она могла сделать? У нее не было ни юридической, ни моральной власти. Она была всего лишь женщиной, оказавшейся в ловушке мира, где правят мужчины — мира, созданного мужчинами, такими как ты и твой отец.

— Я не такой, как отец, — рубанул Стерлинг.

Лаура глубоко вздохнула.

— Может, ты и прав. Судя по словам Дианы, ты с каждым днем все больше походишь на своего дядю.

Стерлинг опустился на подоконник и горько хмыкнул.

— И ты, Брут?

— Твоя мать сделала ужасную ошибку, Стерлинг. И она расплачивалась за нее всю свою оставшуюся жизнь.

— Она? Или я? — он провел рукой по волосам. — Я еще ни одной живой душе этого не говорил, но тебе скажу. Знаешь, чего я ей никогда не прощу?

Лаура покачала головой.