Мариус Габриэль - Маска времени Страница 8

Когда он отъезжал от стоянки, безжизненное тело перекатывалось по дну фургона от стенки к стенке. Ломовик протянул руку, чтобы включить стерео, и тяжелый рок ударил по ушам из мощных колонок.

Проехав несколько улиц, Ломовик остановил фургон. В полной тьме он открыл задние дверцы и вывалил тело на улицу. Он аккуратно подтащил девушку к канаве, чувствуя то, что обычно ощущал в такие минуты: нежность, почти ласку по отношению к брошенному телу.

По дороге домой он вдруг начал хохотать – истерично, навзрыд – и через полчаса, продолжая всхлипывать от смеха, достиг своего жилища. Это был лагерь, состоящий из фургончиков. Ломовик оставил вэн и вошел в дом – тоже на колесах. Первое, что он ощутил, – запах давно нестиранного белья и немытой посуды. Лет двадцать фургон, в котором жил Ломовик, никуда не двигался, зарос травой, должно быть, простоит на месте еще столько же. Жилище Ломовика ничем не отличалось от подобных нищенских лачуг, напоминающих коробки, разбросанные в беспорядке на фоне сурового осеннего неба.

Как исключение, в вагончике имелся телефон. Войдя, Ломовик тут же открыл банку пива и осушил ее в два глотка. Громко рыгнув, начал стаскивать с себя грязные джинсы, затем набрал номер, который знал наизусть, – впрочем, только этот телефон и был известен Ломовику.

Мрачный голос Контроля раздался в трубке.

– Да.

– Я все сделал.

– Как надо?

– У нее не лицо, а гамбургер, – сказал Ломовик и еще раз хихикнул.

– Что ж. Хорошо. Тогда надо будет поработать еще. Он готов был уже расслабиться и открыть новую банку пива, но при этом предложении Ломовик весь замер.

– Да, сэр.

– Я хочу сделать одолжение другу. Работенка пустячная, но требует такта. Завтра на прежнем месте.

Ломовик открыл было рот, чтобы ответить, но услышал только гудки.

Он бросил трубку на рычаг и открыл пиво, улыбаясь каким-то своим мыслям.

– Да, – тихо сказал Ломовик сам себе, – я буду тактичен и даже очень.

ПЕТИОНВИЛЛЬ, ГАИТИ

– Доктор Левек примет вас через десять минут, mam`selle[4]. Он предлагает вам что-нибудь выпить и тем самым скрасить ожидание.

– Сок гуавы, если можно.

– Avec plaisir, mam`selle[5].

Дворецкий показал рукой на стул, приглашая сесть, но Анна отрицательно покачала головой в ответ, и слуга, налив сок, тут же исчез, словно растаял в воздухе. Она осталась стоять одна, поднеся к губам стакан холодного сока. Анна решила одеться сегодня по-особому: в длинный, облегающий бедра жакет и безупречно сидящие на ней брюки. На шее красовалось экстравагантное жемчужное ожерелье. Серьги из больших жемчужин обрамляли смуглое лицо. Анна была стройной брюнеткой с черными глазами. Этот наряд и жемчуг кремового оттенка делали Анну похожей на индийского принца, которого было бы весьма странно встретить здесь.

Архитектура дома, где находилась Анна, была очень необычной – словно соната из стекла и бетона. Человек, который выстроил этот дворец, был прекрасным детским хирургом, специализирующимся па пересадке органов: роговой оболочки глаза, сердца и почек. Этот дом можно было рассматривать как своеобразный памятник самому хирургу.

У Андре Левека было две клиники. Одна на Палм-Бич, в штате Флорида, где он брал десять тысяч долларов за каждую операцию, а другая здесь – на Гаити, в Порт-о-Пренсе, где он не получал почти ничего.

Дрю Маккензи, издатель Анны, послал ее сюда, чтобы раздобыть материал о хирурге – довольно странная и страшная история.

– Добрый вечер.

Анна быстро оглянулась. Андре Левек в белом костюме в стиле сафари с распахнутым на груди воротом рубашки вошел в комнату. Он пристально глядел на Анну, изучал ее.

– Вы великолепны, как Мата Хари.

– Очень мило с вашей стороны, что вы согласились на интервью, – сказала Анна. – Уверяю вас, это – последнее.

– Вы оказались слишком усердны в своем расследовании.

Анна взглянула на собеседника. Левек был красив и напоминал чем-то молодого Алена Делона, но выражение его зеленовато-карих глаз говорило о стихии страстей.

– Я люблю во всем доходить до конца, доктор Левек. Вы не возражаете, если я еще раз включу диктофон?

– Пожалуйста.

Анна достала маленький диктофон фирмы Sony из сумочки и положила на столик перед собой. Затем раскрыла блокнот, сняла с ручки колпачок, приготовившись вести запись беседы.

– Со времени нашего последнего разговора успело произойти еще что-то.

Левек наклонил голову.

– Да?

– В начале этого года здесь, в Порт-о-Пренсе, произошел скандал, из-за того что вы не уделяете как врач должного внимания гаитянским детям в отличие от ваших американских клиентов. Говорили, что вы совершенно не проводите операций по пересадке органов у себя на родине, а внутренние органы доноров переправляете отсюда, с Гаити, в Палм-Бич на собственном самолете, оснащенном специальными морозильными камерами, и в дальнейшем используете эти органы для высокооплачиваемых операций американским детям. Доктор слегка улыбнулся.

– Позвольте мне объяснить вам кое-что. Операция по пересадке органов зависит не только от таланта хирурга. Она зависит от целой команды высококвалифицированных ассистентов, не говоря уже о соответствующих условиях. Мне кажется, что это объясняет суть дела и причину, по которой я не работаю здесь, на Гаити, а предпочитаю Соединенные Штаты.

– О да, понятно. Но, как говорится, нет дыма без огня. Моему издателю в Майами позвонил местный священник отец Джереми. Ваша клиника принадлежит его приходу, не правда ли?

– Я знаю отца Джереми.

– Именно отец Джереми и сообщил нам о возмутительных вещах, происходящих в больнице, доктор Левек.

Собеседник продолжал напряженно смотреть на Анну.

– Вы пришли сегодня для того, чтобы сообщить мне, что готовы уничтожить дело всей моей жизни?

При этих словах Анна внутренне содрогнулась.

– Следовательно, вам хорошо известен разговор моего издателя с отцом Джереми?

– Мне пришлось навести справки. Мисс Анна Келли, вы не столь невинны, как кажетесь. Вы одна из тех, кого называют репортерской ищейкой. Несмотря на вашу милую улыбку и молодость, мне представляется, как вы крепко сжали своими ручками рукоять меча правосудия. Однако я не хотел бы лишать вас радости поиска. Поэтому продолжайте.

Доктор произнес свою тираду каким-то странным голосом, и Анну вдруг поразила догадка: не пьян ли он, не находится ли под воздействием наркотиков.

– Однако что же сказал наш священник?

– Он сказал, что некоторые гаитянские доноры, особенно когда речь заходит о роговице, не были мертвы, что вы лишаете зрения и живых, здоровых детей. Говорят также, что в Америке у вас столько заказов и столько детей богатых родителей ждут вашей помощи, что обычный донорский способ уже не может удовлетворить эти нужды. И поэтому вы нашли собственные источники. Вы получаете у бедных матерей Гаити детей, совсем младенцев, которых те не в состоянии прокормить, и приносите их в жертву, вырезая необходимые органы. Это очень доходный бизнес, включающий услуги доноров, повитух, медсестер… – на этом она запнулась. А потом недоуменно спросила: – Доктор Левек? Вы слушаете меня?

– Конечно. Почему бы мне не слушать?

– Но по вашему виду этого не скажешь. Я выдвигаю против вас обвинение в одном из самых страшных преступлений, а вы спокойно сидите и улыбаетесь.

– Когда неделю назад мы встретились впервые, то я начал догадываться, зачем вы появились здесь, – ответил он мягко. – Теперь у меня не осталось ни ненависти, ни злобы к вам.

– Так, значит, вы ничего не отрицаете?

– А какой смысл? – Доктор продолжал по-прежнему улыбаться своей шальной улыбкой. Всем своим поведением он как бы бросал вызов нравственности. Левек использовал Богом данный ему дар во зло. Она помнила, что сказал доктор еще во время их первой встречи: «В хирургии по пересадке органов вообще не может быть вопросов этики, только профессионализм». Левек вдруг взмахнул своими великолепными руками хирурга и начал:

– Там, на другом конце шоссе Петионвилль, есть городишко, где обитает около миллиона человеческих существ. Они все отчаянно бедны. В их среде процветают насилие, убожество и другая мерзость. Вот моя родина. Мне пришлось самому прокладывать дорогу наверх. Но как бы то ни было, часть моей души навеки осталась в этом гиблом месте. Я с ними одной крови. – Затуманившийся от наркотиков взгляд Левека встретился со взглядом Анны. – Вы даже представить себе не можете, что испытываешь, когда из Порт-о-Пренса прилетаешь в Палм-Бич, а потом возвращаешься назад.

– Могу ли я все это расценить как извинения, доктор Левек?

– Мне не в чем извиняться, – ответил доктор, продолжая изучать Анну. – Знаете, а ведь вы само очарование. Двадцать шесть лет плюс красота. С таким лицом и с такой фигурой вам бы следовало оказаться не здесь, а где-нибудь в Голливуде.