Григорий Жадько - Девичий паровозик. О странностях любви Страница 8

– Вы не обижаетесь на меня?

– За что.

– Ну, все таки.

– Глупости.

Мы шли очень медленно. Часть дороги молчали. Каждый думал о своем. Досаждали комары. Я наломал веток себе и ей. Спустя примерно час показались строения санатория.

– Я не хочу на такой ноте прощаться, – сказала Маша, – спать совершенно не хочется, пойдемте на залив.

– Грустно все.

– В той стороне есть лодочная станция.

Пройдя двести-триста шагов, мы наткнулись на перевернутую лодку. Усевшись, удобней мы стали смотреть на залив. Легкий ветер играл волнами и отгонял комаров. Почти полная луна хорошо освещала все вокруг. Ее желтовато-зеленый свет делал все предметы вокруг нереальными. Как будто они возникли из далеких снов.

– Я знала, что вы поймете меня. Спасибо.

– Когда мы шли, я наступил на мертвую чайку, – сказал я. – Это плохо!

– Это суеверия. Вы расскажите мне что-нибудь хорошее, доброе.

Я рассказал ей немного о себе. Она очень внимательно слушала и при этом старалась в темноте видеть мои глаза. Луна светила так, что ей наверно было что-то видно, я же не видел ничего кроме ее черного силуэта.

– Вот и все! – Сказал я, закончив эпопею своей жизни.

– Нет! Нет! Пожалуйста, еще. Прошу вас.

Я вспомнил далекое детство, увлекся, и мы еще просидели не менее часа. Наконец мы спохватились, что давно пора идти. Как бы ни закрыли спальный корпус. Мы пошли скорым шагом, почти бежали и, тем не менее, опоздали. Я близко не подходил. Маша ходила одна и скоро вернулась.

– Не знаю что делать! Стучать, всех будить. Завтра наши кумушки будут обсуждать это как главную новость? – Сказала она в расстроенных чувствах.

– Это не здорово Мария Александровна. Откуда вы это после двенадцати одна возвращаетесь.

– Вам ли не знать Миша.

– Ну что делать. Пойдемте обратно. Прокрадемся как мышки. Авось наш полицейский не заметит.

– Давайте попробуем. А что делать.

– Здоровье то как?

– Лучше намного. А как испугалась и вообще забыла про него.

Обратный путь мы проделали в два раза быстрей. Подходя к дому, мы пошли осторожней, и зашли крадучись. Я зажег керосиновую лампу, трехлинейку. Винтовка трехлинейка, лампа трехлинейка. Мне как оружейнику были так знакомы эти размеры 7.62 мм, калибр ствола и ширина фитиля. Даже мой наган был подстать. Вставив стекло, я подкрутил фитиль наполовину, что бы огонь был поменьше. Предварительно, мы договорились в доме не разговаривать.

Я помылся в кадушке и принес ей смоченное полотенце. Пока я ходил, девушка, раздевшись, быстро юркнула в постель. Это было сделано так быстро, что я даже толком не успел насладиться прелестями молодого женского тела. Только розовые пятки сверкнули. Мне удалось, захватил только конец этого действа. Я подошел к кровати и подал ей полотенце. Она, лежа тщательно протерла губы, лицо руки. Я с интересом взял висевший на спинке черный корсет с белыми вставками по бокам. Это был обычный корсет, что поддерживает женскую грудь и заканчивается в области низа живота. Широкий пояс, был укреплен жесткими вставками из китового уса и шнуровкой. Он еще пахнул ее теплом, молоком и еще чем-то терпким необъяснимо волнующим. На уровне груди и понизу в районе бедер, были приторочены светлые ажурные ленты, с мелкой просечкой сшитые в виде бантов. В стянутом виде он имел силуэт песочных часов. Увидев мой интерес, Маша легонько вырвала его у меня из рук и сунула себе под подушку. Я недовольно покачал головой. Она, тоже сделав большие глаза, покачала в ответ и, зажав рот, чуть не прыснула смехом.

После долгих прогулок мне захотелось подкрепиться. Я жестами показал ей накинуть что-нибудь и присоединиться ко мне. Она отказалась только показала рукой на яблоки. Я принес ей в постель одно, а сам налил себе три четверти стакана хереса и сделал пару бутербродов с ветчиной и подсохшим сыром. Маша, показывая на вино, негодующе повертела головой у виска. Я отмахнулся. Херес пошел прекрасно. Я сделал еще один бутерброд. Она сложила руки ладошками, и приставила к уху, поторапливая меня, что бы я быстрее заканчивал и шел спать. В это самое время послышались вначале не ясные, а потом все более четкие звуки шагов. Кто-то медленно прошел под нашими окнами. Шаги остановились у нашей двери. У Маши от страха глаза сделались очень большими. Она почти с головой ушла под одеяло. Я неторопливо вытащил наган, легонько большим пальцем катнул барабан, проверив патроны, но не стал взводить его. Было около часа ночи. Кто-то упорно стоял у нашей двери и видимо прислушивался к тому, что происходит в комнате. Наконец крыльцо заскрипело, и кто-то осторожно постучался. Я взял со стола лампу и подошел к двери, второй рукой сжимая наган.

– Кто там?

– Это я. Аделаида Алексеевна! – Раздался голос нашей хозяйки.

– Что вам не спится? – сказал я довольно грубо.

– Откройте. Надо поговорить.

– Приходите утром, – сухо сказал я.

– Нет. Дело не терпит отлагательства.

– Я не одет.

– Я подожду.

Я засунул обратно наган и показал жестом Маше, что бы она собрала одежду и спряталась под кроватью. Но это было лишним. Она и сама все поняла и сделала это быстро и проворно.

Я откинул крючок и впустил хозяйку. На ней было дорогое светлое платье из джерси или твида с завышенной талией и подвязками чуть ниже груди. На ногах туфли на высоком каблуке, и это было забавно для часа ночи и нахождения на даче. В них она казалась выше меня ростом, хотя уж этим меня батюшка не обидел. Сама фамилия Громадин, о чем-то говорила.

Она довольно бесцеремонно прошла к столу и присела на плетеный стул. В руках она держала бумажный пакет, и края его немного нервно перебирала пальцами. Мне пришлось тоже присесть.

– Ну что, – сказала она ласковым голосом, после непродолжительной паузы, – проводили свою барышню?

– Проводил.– Односложно и неприязненно ответил я.

– Как она. Не плачет?

– Нет. Успокоилась.

– А я вот себе места не нахожу. Думаю все. Думаю. Зачем все это. Будто сама не была молодой.

– Не знаю, что вам сказать.

– В общем, я пришла мириться, – сказала она ангельским голосом.

– Мы не ругались по большому счету.

– Но разговор был не из приятных, не правда ли? Так вот, – она достала из пакета бутылку хорошего коньяка, – давайте пригубим, простим, друг друга и будем жить мирно и в согласии.

– До утра это не подождет?

– Ну что вы хотите, чтобы я опять думала и всю ночь не спала.

– Ну, хорошо.

– Я закуски не брала. Тут у вас я вижу полно.

Она прошла к посудному шкафу, достала большие коньячные фужеры. Чисто намытые и протертые наверно мелом и бумагой, они ярко бликовали от света лампы.

– Открывайте, открывайте, – сказала она улыбаясь, – или вы это даме поручите.

Я открыл. Налил на донышке себе и ей.

– Нет! – Сказала она и, взяв бутылку, подлила нам обоим, примерно в три раза больше чем было.

– Вот так будет лучше. А то складывается впечатление, что вы мириться со мной вовсе не желаете До дна!

Пришлось выпить. Коньяк был необыкновенно хорош. Я повернул к себе этикетку.

– Понравился?

– В общем да!

– Шустовский армянский. 10-лет выдержки

– Чувствуется.

– Еще по бокалу?

– Да нет спасибо.

– Наливайте, наливайте как прошлый раз.

Мы выпили еще. Мир показался добрей. Женщина, которая сидела рядом тоже уже не внушала опасений. «Хорошие отношения с хозяйкой это совсем не плохо, -пронеслось у меня в голове, – сейчас она уйдет и все наладится. Маша наверно уже заждалась. Как ей там под койкой? Неуютно. Теперь-то точно все получится как нельзя лучше».

– Зовите меня по-простому Аида, – сказала она.– Это немецкое имя. Раньше меня, как только не называли и Аделаида и Аделина и Адель и даже Адальберта. Я не такая старая. Тридцать восемь, это поверьте не так много. Вот будет вам 38, поймете, что я была права. Просто если вам сейчас 25—27 все мы кажемся старухами. Я где-то конечно не слежу за собой. Вот лишний вес, уже разучилась хорошо одеваться, за модой не слежу и я уже совсем не та хохотушка, которая была прежде, хотя по большому счету это совсем не так. Я иногда ощущаю себя совсем молодой.

Мы встретились глазами. Она почувствовала мое внимание и еще более оживилась.

– Конечно, жизнь у меня разделилась на две половинки. Счастливая с мужем и в сумраке ночи без него. Это страшно злит меня, и порой я бываю, несправедлива к окружающим, а потом казню себя. С другой стороны, за что мне такая участь? Я прежде не сделала никому ничего плохого. Это наказание без вины.

– Почему вам не выйти вновь замуж? – спросил я.

– Давайте еще немножко нальем. Я расскажу.

Мы выпили. Бутылка катастрофически пустела. Видимо фужеры были обманчивы. Она так хотела рассказать, что, вяло, махнув рукой, не стала закусывать, а продолжила: