Елена Соколова - Избранное. Проза. Стихи. Страница 8

Похороны – эти страшные, приносящие кучу неудобств, скучные, мрачные и такие обязательные для всех испытания – наконец закончились.

Марта просила о кремации. Её волю исполнили.

Возвращаясь из крематория домой, Гретхен поймала себя на мысли, что испытывает странное, постыдное почти чувство облегчения: наконец-то можно будет отоспаться и больше не спешить в больницу, не волноваться о состоянии здоровья матери, не вникать в эти страшные хлопоты, связанные с похоронами. Так думать было некрасиво, наверное, но факт есть факт. Она действительно ощущала пустую, какую-то приятную лёгкость: из-за сознания честно и до конца выполненного долга и возможности, наконец, отдохнуть, горьковатой радости по поводу своего крепкого пока ещё здоровья.

«Мерседес» бесшумно мчался, мягко справляясь с камнями, ухабами и прочими недостатками местных отвратительных дорог.

Невольно в памяти возникло лицо её недавнего любовника Санчо. Он был хорошего происхождения. Из местных аристократов, воспитанным и приятным в общении парнем. Он искренне предложил ей свою помощь и деньги, когда узнал о беде с матерью. Но она отказалась. Они как-то странно расстались месяц тому. Она разлюбила его и не хотела принимать от него помощь.

Их познакомила одна её приятельница – Присцилла, тоже из местной знати. На фотографии он смотрелся очень мужественно. Блондин с волевым подбородком и синими пронзительными глазами.

Очарованная образом, Гретхен пожелала с ним встретиться. И каково же было её разочарование, когда пред нею предстал этот Санчо в натуре! Он оказался жеманным маменькиным сынком с постоянно бегающими глазами. В жизни он абсолютно не соответствовал портрету. Из-за своей смазливости и изысканности он не казался ей больше мужественным. И манера разговаривать у него была такая же – жеманная. Всё предыдущее впечатление было отравлено этой его манерностью.

Но она решила в первый раз в жизни не верить первому впечатлению. И согласилась с ним встретиться ещё.

Они стали видеться. Он очень любил её гладить, обнимать. Он умел это делать. Его прикосновения были ласковыми и чувственными. Так, как он касался её волос – не умел никто. Он заводил её с полуоборота. И она жаждала близости с ним.

Но он всё оттягивал, говоря, что если это произойдёт сразу, чувства могут быстро сгореть. Она слушала его вожделенно.

Он оказался жалким слабаком в постели. Кое-когда у него бывала эрекция, раз в три недели, например. И происходило это только в экстремальных ситуациях: в её авто, в любом людном месте: в парке средь бела дня, или в театре, – в общем, чтоб вокруг людей было побольше. Видимо, сама мысль быть застуканным за этим делом будоражила его сильней, чем близость женщины, пусть даже очень красивой. И после того как всё заканчивалось, интерес к ней сразу пропадал. И ему хотелось есть и спать.

Она потом узнала, что дома без неё он не утруждал себя просмотрами каких-нибудь передач, чтением книг или содержательными беседами с домашними и гостями. Да и встречаясь с ней в течение нескольких недель, он ленился приглашать её на выставки и в кино, а ведь раньше клялся, что обожает подобные мероприятия. Сам себя он считал неимоверно загадочным, неудовлетворённым, противоречивым и непонятым. Но, наверное, наедине с собой признавал, что корни его «загадочности» кроются как раз в ужасной (для его лет) импотенции.

Вот таков был Санчо, последний её дружок. Неплохой, в принципе парень. Но как её угораздило с ним зацепиться?!

Подъехав к воротам своего особняка, она поняла вдруг, что некому больше будет об этом рассказать. Или промолчать, дав понять, что это личные вопросы, не подлежащие обсуждению.

И она расплакалась. Горько, горько. Как плачут люди единожды в своей жизни. Когда теряют мать.

Мариетта подстерегала Люси возле её дома. Она давно уже там дежурила, почти всё утро – нашла для подглядывания отверстие в заборе.

Со странным, смешанным чувством ненависти, зависти, интереса и какой-то родственной почти гордости следила она за происходящим во дворе соперницы. Вот та вышла из дому и стала налаживать колыбельку для детей под раскидистой пальмой. Вот вынесла девочек – нарядных, спокойных, только что накормленных. Вот следом за Люси ковыляет из дома бабка с кружевным покрывалом через руку – защитить спящих детей от мошкары. Вот залаял пёс, и все на него сердито зашикали.

Люси расхаживала, по-утиному переваливаясь, с той особой бабской уверенностью, которая приходит к любой женщине с рождением детей. Когда уже не надо ничего никому доказывать, стараясь понравиться, когда самая главная миссия выполнена и можно жить дальше, пожиная плоды, которые – в детях, в их воспитании. Многие на этом успокаиваются и постепенно превращаются в неприглядных самок. Другие в определённый момент как бы заставляют себя встрепенуться и начинают опять за собой следить, не распускаясь.

Как пьяная, Мариетта шла от дома Люси к океану. Только там она могла успокоиться и не спеша, вспоминая увиденное, разобраться в своих чувствах. Убить соперницу? Ах, как та этого заслуживала! Но до чего хорошенькими оказались их с Энрике дети! Совершенно невинные души. И это их она могла обречь на сиротство.

А ведь она и сама была сиротой. Её подобрали в трущобах приёмные родители – рыбацкая чета, бездетная, когда ей было около трёх лет. Никто не знал, что произошло с её родными родителями, и почему Мариетта оказалась на помойке, вшивая, умирающая от голода. Она сама не помнила этого. Память её начиналась с картинок первого её осознанного дня рождения, когда она с нарядным розовым бантом сидела в центре стола перед огромным тортом в виде сердца с несколькими свечками. Их она что было сил задула, и вся сахарная пудра прилипла к её личику, банту и платью. Это было и весело и обидно одновременно. Она поняла, что испортила наряд и выглядит теперь очень смешной. И зарыдала от обиды на окружающих за их снисходительный смех и от того, что так залипли её ладошки – все в пудре. Мама понесла её мыться и переодеваться, шепча ей что-то очень ласковое и доброе на ушко…

Потом, когда Мариетте исполнилось четырнадцать (в то время она уже, как и все приличные девочки, воспитывалась в монастыре) её отец погиб во время шторма в море. Ей об этом сообщила мать, приехавшая с ней повидаться. Она привезла с собой много сладостей и новые ленты для волос: голубые, золотистые и цвета горького шоколада, в цвет волос Мариетты. Сама мама поразила её тогда своей бледностью и худобой. Видно, она очень горько переживала смерть отца. Уже тогда она начала болеть. А через пару лет она умерла от лихорадки.

Мариетта окончила обучение, ушла из монастыря и стала работать на табачной фабрике. Это был уже новый этап её жизни.

Хозяин уважал её за выносливость, трудолюбие и молчаливость. И ещё кое за что.

Однажды он попросил её остаться после работы: якобы необходимо было скрутить несколько коробок сигар из очень хорошего листа для каких-то неожиданно приехавших богатых туристов. Все работники разошлись, и она осталась одна в цехе, ставшем вдруг необычайно просторным и тихим. Она прилежно скручивала сигары, как вдруг почувствовала за спиной горячее дыхание. Чьи-то тяжёлые руки опустились ей на плечи и стали ползти к глубокому вырезу на груди. Несколько секунд она сидела в оцепенении, а потом, не раздумывая о последствиях, двинула что есть мочи локтем в толстый сипящий живот. И вскочила. Скрючившись, перед ней стоял хозяин. Ровно минуту они смотрели друг другу в глаза. Молча. Потом, совладав с собой, он удалился, также тихо. А Мариетта сразу ушла из цеха. Перед фабрикой стояли её товарки с явно разочарованными лицами: слишком быстро она вышла, и слишком победным был её вид. Не такой, как у них в своё время – приниженный и подавленный.

На следующий день она получила прибавку к жалованию и хорошее рабочее место возле окна.

Больше с хозяином они не сталкивались близко. Но иногда, заходя в цех, он поглядывал на неё с интересом. Или любовался издали, когда она шла с работы, статно неся своё тело: красиво, крупным шагом переставляя полные длинные ноги, высоко неся гордую голову, со, словно высеченным из мрамора, профилем.

А Энрике был её первой любовью. Он работал в соседнем цехе. И слыл одним из самых козырных парней: лучше всех танцевал самбу и в драке, чуть что, сразу выхватывал свой небольшой, опасный стилет.

Немного отойдя от траурных событий последних дней, Гретхен потихоньку возвращалась к жизни.

Сегодня она встала как обычно, в восемь утра. А ведь последнюю неделю раньше двенадцати проснуться не получалось: тело, словно разбитое, не отпускало из постели, и тяжкие мысли о кончине мамы и о бренности всего живого на земле мешали начинать новый день.