Анатолий Шерстобитов - Бурситет. Приключения удалых пэтэушников, а также их наставников, кого бы учить да учить, но некому Страница 8

– Да что ты говоришь?! – всплеснула та руками и пробормотала умиленно ему неслышно. – Радый-то какой Манюнечка, радый-то.

– Ну, расхвалился, – ворчал брат, ступающий крупно и степенно, сутуля хлипковатую фигуру и выколачивая из коробочки на ладонь папиросу, сластей трескать, так тебе вагон подкатывай. – Повзросление к Юрке Поливанову пришло несколько досрочно, со смертью матери, два года назад. Поступил в училище, стало легче, разрешили восьмилетней сестренке и братцу жить вместе с ним в общежитии, питаться в столовой. Отца, плотника, устроили на полставки, но с делом управлялся Юрка – замок врезать, стул-стол подремонтировать, дверную петлю сменить мог не хуже бати.

– Пе-еетька! – донесся уже с улицы голосок Манюни. – Гля, чего нам прислали, посылку!..

– Радый-то, – грустно улыбалась Клуша и мимоходом протерла повлажневшие глаза,

– цветет-то как парнишоночек.

– Даже винтовку не просит донести, – отметил Виктор, – совсем некогда.

– Виктор Васильевич, – с таинственным видом отозвал его в сторонку Мешалкин, мастер группы, которой военрук опекун, – Виктор Васильевич, – он настороженно зыркнул по сторонам, не слышит ли кто его полушопота, – в училище объявилось тайное общество, некие «опята», рассылают всем угрозы резаными буквами, нервируют педагогический процесс. У меня есть подозрения, – губы потянулись к уху слушателя,

– есть предположения, что это из нашей группы грибочки. – Он отодвинулся, округлив глаза, явно уверенный увидеть и получше рассмотреть ответный ужас на такое ошеломляющее известие.

– Даже так? – поцарапал затылок Виктор озадаченно. – Заня-яатно…

Мешалкин, суетный, тощий и малый ростом мужичок давно уже схлопотал себе кликуху «Шпик». Недолюбливали его ребята за мелочность опеки, частые докладные директору и вызова по каждому пустяку родителей.

– Что делать-то будем, а, Виктор Васильевич? Это же из ряда вон событие, может соберем родителей на внеплановое собрание, пригласим директора, пусть сознаются…

Опять опята, хмыкал мысленно Виктор, опять пять ять… опята, пята. ята…

Занятный дерзкий ход пацанов, в немалой степени дисциплинирующий нашего брата, морокуй вот теперь, вычисляй соглядатая, но при этом постарайся стать образцовым, опасайся огласки того или иного собственного неблаговидного поступка. Такая неопределенность, как он уже познал на себе, несколько угнетала, раздражала и точила исподволь. Опята, опята… кто же это? где их искать?..

Глава 3

– «Опята» и их «лукошко» – Террор Минаева-старшего – Сыч откололся – Лакомый объект, рвач-инспектор – Опята совещаются – Ограбление Минаева-старшего – Его небывалые чудачества во трезвости —

Пашка Минаев полулежал на обшарпанном диване в тесной дворницкой и поводил отре-шенным взглядом по стенам. Прямо перед ним довольно искусный крупный монтаж. Небрежно, без малейшей потуги, одной рукой держал над головой огромную, в его рост буквищу «О» улыбающийся Антон Таранов, так оно в жизни и есть, силищи у него предостаточно. Рядом Вадька Мерзликин, белолицый кудрявый блондинчик с карими глазами, силенки у него, конечно, не те, хиляк против соседа, а потому и букву свою «П» держит, как штангист рекордный вес. А это сам Пашка, на пьедестале собой изобразил «Я», вернее, вписался соответствующей позой в контуры буквы. «Т», стоя на лопатках, одной ногой держал Юрка Корнев, «Сыч», этот откалываться все чаще и чаще стал в последнее время, дружка себе завел незаменимого. Последняя «А» висела в воздухе, опираясь на струю, что выдувал, выкатив глаза и раздув щеки, смешливый толстяк Венька Пухов, этого нет вообще, уехал в другой город.

О П Я Т А… Общество пяти апостолов…

Да, Мешалкин был на верном пути, чутье его не подводило, из его группы питомцы немного нервировали педпроцесс.

Пашка вздохнул и сел за стол, стал вырезать буквы из старых газет и журналов про запас, за делом время идет быстрее, не так нудишься, друзья, самое малое, через час подойдут. Вадька может прийти пораньше, ему нынче мести. Он посмотрел на график, ну да – ему, а завтра Антону. Скоро год как они метут этот участок, Пашкин двоюродный брат, мастер домоуправления устроил такую подработку, дворников-то в новых микрорайонах не хватает. Все они, кроме Вадьки, жили в Журавлевке, старом поселке города.

Рядом с графиком, над диваном висел устав, пять заповедей, над которыми в свое время поломал голову Пашка, а затем красиво вывел цветной пастой Вадька. Понемногу многословье отошло, истаяло, отстоялась же, стала руководством к действию одна – «одергивать зарывающихся».

Выше, вся стена щедро залеплена вырезками из плакатов и журналов, фотографиями и рисунками, это тоже монтаж, коллаж, где все пронизано одной темой – опята и спортивные звезды, бегущие на пределе сил, гонщики-велосипедисты и мотоциклисты, всадники, люди на дельтапланах, лыжах и санках, спортивные автомобили, животные от оленей до черепахи, все-все-все мчатся к одной цели, центру монтажа, заветной мечте и пределу желаний опят, крутолобому и юркому «запорожцу». Аппарат, что они задумали приобрести уже даже присмотрен и приценен, он даже обрел имя – «Лимузия». Еще месяцев десять и покупка состоится, касса опят подрастает! Без Лимузии фирме никак нельзя, столько суетных всепогодных дел, да и по России-матушке есть задумка прошвырнуться в каникулы…

Пашка снова, в который раз, вздохнул и тоскливо глянул на часы, медленно идет время, ох и медленно. Дома оно, конечно, часок бы промелькнул быстрее, но там тыкался из угла в угол всегдашне пьяный папаша, нервничал, послал за добавкой друга, а тот что-то придержался в пути. К Пашке он почти не приставал, но Пашка сам отцовскую рожу в такие минуты уже давно видеть не мог. Редко, очень редко удавалось ему видеть его трезвым.

Минаеву-старшему чуть за пятьдесят, но на лицо он совершенный старик – кожа морщинистая с медносиневатым оттенком, волосы седые с мочальной желтизной, но телом еще крепок, сказывался постоянный физический труд, работал он слесарем на ремонтном заводе.

Ну как можно смотреть на него спокойно! Пашка содрогнулся от омерзения и передернул плечами, припоминая только вчерашний вечер, подобных которому бесконечная череда, теряющаяся где-то в самом раннем детстве.

Пришел отец вчера относительно трезвый. Примечал за собой Пашка, как непроизвольно, в тоскливом ожидании поджималось его сердце при хлопке ворот при его появлении. За время, пока родитель шел к дверям, он обращался к некоему всесильному распорядителю всего и вся в этом мире, кого зрительно никак себе представить не мог, но молил его, чтобы отец был трезвым, уж очень нехорош он всегда в подпитии: зол, агрессивен, драчлив. Глава семьи вчера в избу зашел не сразу, походил по двору, что-то кхекая, зашел в баню, сарай.

– Пашка, – заговорщицки шептала мать, округляя серые глаза, – он, собака двуногая, прячет что-то, или деньги, или выпивку, вот бы найти, заспит ведь.

– А-аа, ну его, связываться-то еще…

Пашка давно и безошибочно научился определять, в каком состоянии в тот или иной день приходит домой отец, сколько выпил, знал все его промежуточные фазы, от кристальной трезвости до полнейшего ошаления. В момент его вчерашнего появления на пороге он определил разгорание огня, порция топлива в организм только что поступила, и потому движения еще были четкими, разговор внятный и ровный, болтливость лишь нарастала, аппетит был отличный, изредка резалась так не присущая ему, фальшивая минутная ласковость.

– Вот, мать, получка, – высыпал он на стол кучу скомканных бумажек, много, но одни рублевки и трешки. Глянул на себя в зеркало и поправил гребешком хохолок, кусты щетинистых бровей, бледноголубые глаза воссияли гордостью и самодовольством. – Корми мужиков покрепче, – он потрепал сына за голову, – в точку я говорю, да, Павло?

– И это все?! – недоуменно подняла мать взгляд от стопки разглаженных денег, усмехнулась презрительно. – Не шутишь, случаем, кормилец?

– Что, мало? – насторожился отец, подался в ее сторону, сурово насупливаясь.

– Так ведь, почитай, на тридцать с лишним больше всегда приносил в расчет. – Это было преувеличением, тактическим ходом, комплиментом супругу, чтобы пристыдить его, сравнивая нынешнего с ним вчерашним, более работящим и честным, менее пьющим.

– Ах ты тварь! – уязвленно поджал он и без того тонкие, даже незаметные губы.

– А долги?!

– И выпил уже опять, хоть бы раз посуху пришел, обрадовал, и когда уж ты ее, Илья, нажрешься?..

Пашка за спиной отца сморщился и задвигал многозначительно бровями, предлагая матери прекратить бесполезные высказывания, но она отмахнулась и продолжила упреки. Просто она спешила, как знал Пашка, спешила побыстрее использовать те редкие минутки небольшой трезвости, когда мужа еще можно было пронять, пробить хоть чуть-чуть пока еще непрочную преграду опьянения. Но преграда уплотнялась и прочнела на глазах.