Тимур Кибиров - Лада, или Радость Страница 8

Или вот еще картинка — из моего отрочества. Мы с папой гостим в станице Змейской у дяди Заурбека. Заходим в местный книжный магазин. Вслед за нами Жора — да еще какой великолепный — в темных пластмассовых очках, в завязанной выше пупа цветастой рубахе, в клешах ширины необычайной, в общем, сущий волк из “Ну погоди!”. Достав и развернув тетрадный листок, он, сверяясь с написанным, обращается к продавщице:

— “Яма”?

— Что?

— Книга “Яма”?

— Нету.

— Книга “Дикамерон”?

— Нет.

— “Нана Золя”?

— Нет.

— Та-а-к. “Итальянская новелла эпохи Возрождения”?

— Нет.

— “Советы молодым супругам”? Тоже нет? Да что ж у вас есть?! Вот так магазинчик!!

В Колдунах Жора появился два года назад, в начале лета, сразу после смерти старика Девяткина, чью покосившуюся и страшно захламленную избушку никому не ведомые наследники продали каким-то, как утверждала Сапрыкина, “черным риелторам”, которые и вселили в нее так и оставшегося безымянным дедушку-алкоголика и Жору, очевидно, купив у них за бесценок городское жилье. Дедок тихонько пропивал полученные денежки, никуда практически не выходя из девяткинской избушки, Жора же мгновенно со всеми перезнакомился, со многими выпил и подружился, и через три дня впервые был бит Быками — тремя братьями Голощаповыми, прозванными так за соответствующее телосложение, темперамент и мировоззрение. Сначала Жорик, про которого рядовой Масич еще на первом году службы справедливо заметил: “Без п…юлей, как без пряников”, похаживал мимо Бычьего дома, распевая: “Тореадор, смелее в бой”, но эта тонкая шутка была не понята, поэтому насмешник перешел к менее изысканным дразнилкам — от “Идет бычок, качается, вздыхает на ходу” до простого, но громкого мычания, каковое и послужило причиной избиения. Вообще Жору, неутомимого искателя приключений на собственную задницу, били довольно часто, но моральная победа оставалась неизменно за ним, поскольку, поднявшись с земли и утирая кровавые сопли, он всегда умудрялся произнести нужные слова с нужной интонацией. Например, презрительное — “Ладно, живи! Сёдня День защиты насекомых!” или устрашающе-мужественное — “Врешь, падла! Жора на мокруху не пойдет!”. Иногда он использовал не очень понятное, но эффектное, услышанное от облитого пивом в привокзальной шашлычной интеллигента — “Думали оскорбить — удручили!”. А Быкам он вообще сказал, как “Терминатор-I”: “Айл би бэк!”. Но вот тут как раз вышла накладочка, потому что младший Бык взревел: “Я те, б.…, покажу “бебек!” — и снова отправил Жору в нокдаун.

А на пятые сутки своего проживания в выморочной лачуге пришлые алконавты перед рассветом устроили пожар, чуть было не спаливший всю деревню. Слава богу, именно в этот час в Колдуны въезжал на такси сапрыкинский сын. Мертвецки пьяных обитателей избушки удалось вовремя вытащить, но сам домик сгорел дотла, не дождавшись приехавшей через полтора часа пожарной команды из Вознесенска. Жору сильно побил старший Бык, самый неистовый, несмотря на пенсионный возраст, из братьев. Огреб же мой бессмысленный приятель не столько за сам поджог, сколько за циничный восторг, с которым он, глядя на пылающую кровлю, воскликнул: “Ну, блин! Огненная феерия!”.

На следующий день погорельцы исчезли, старик навсегда, а Жора до поздней осени, когда тишину ранних ноябрьских сумерек неожиданно осквернило дребезжанье нестроящей гитары и глумливый голос проорал на всю безлюдную, темную деревню:

Когда меня мать рожала,

Вся милиция дрожала!

Ну милиция-то вряд ли, а вот сердечко Александры Егоровны затрепетало, как осиновый лист, да и неукротимая Тюремщица вздрогнула и приготовилась к худшему. И совершенно, надо сказать, напрасно. Возвращение блудного Жорика ничем не грозило одиноким обитательницам Колдунов. Наоборот — с ним стало все-таки повеселее, каждый день что-нибудь отчебучит. Он ведь вообще-то сам по себе создание, ей-богу, безобидное и добродушное, если только по дурости и повадливости не подчиняется чьей-нибудь действительно преступной и злой воле, или моде, или идеологии. К несчастью, такая воля и такая идеология, как правило, оказываются тут как тут.

Поселился Жорик в заброшенном магазине, вернее, в подсобке, приспособил какую-то дырявую железную бочку вместо печи и зажил себе звериным обычаем, как какой-то пещерный или снежный человек, нисколько, впрочем, не унывая и припеваючи, то есть горланя с утра до ночи, как пожарники у Ильфа и Петрова, “нарочито противным голосом”.

По-настоящему отравляло жизнь старух и было и впрямь несносно, особенно на первых порах, именно это непрестанное пение и бряцание на лишенной третьей струны, неведомо где надыбанной гитаре.

Александра Егоровна как-то, не выдержав, робко заметила:

— Что-то не в лад совсем.

— Не в лад! Поцелуй кобылу в зад! Чо б понимала! Колхоз “Красный лапоть”! Да я у Стаса Намина в первом составе играл! На басу… Я просто барэ теперь брать не могу. Видала? — И Жора сунул под нос Егоровне обрубок указательного пальца с вытатуированным перстнем. — Под Кандагаром отстрелили!

И тут же ударил по струнам и завыл:

Когда я в душманском зиндане сиделИ помощи ждал от пустыни,Какой-то козел, салабон, самострелС подругой моей мял просты€ни!

И, не останавливаясь, перешел к другой песне о совсем другой войне:

Мы придем, увенчанные славой,С орденами на блатной груди!И тогда на площади на главнойТы меня, дешевая, не жди!И тогда на площади на главнойТы…

Но и эту песню счел недостаточно пафосной и неожиданно грянул:

Офицеры!Россияне!

Перепуганному Чебуреку, впрочем, свое увечье он объяснял впоследствии несколько иначе: “Гляди, Талибан, что твои якудзы со мной сделали!!”.

Такое творческое и вдохновенное отношение к реальности делает немыслимо трудной задачу жизнеописания Жоры. Мотал ли он действительно срок и, если да, то сколько раз и по каким статьям? То получалось, что он из ревности убил одним выстрелом жену-фотомодель и ее армянина-любовника, то, что он был знаменитым киллером по кличке Рикошет, которого разыскивает не только МУР, но и Интерпол, и даже ФБР, то вдруг сообщалось, что он вор в законе и наследник самого Япончика, а то, совсем уж неожиданно, выходило, что Жорик никакой не урка, а, напротив, бывший лучший опер убойного отдела, скрывающийся в Колдунах от мести кровавой цыганской наркомафии и оборотней в погонах. Или что он мастер спорта по кун-фу, не рассчитавший силу и уложивший на месте трех ментов, пристававших к слепой девушке-певице в ресторане “Садко”. Во всяком случае, в Колдунах никаких особо криминальных наклонностей Жорик ни разу не проявил, замечен был только в мелких и глупых хищениях, что пристало, конечно, не кровавому Рикошету, а обыкновенному деревенскому “заворую”.