Розамунда Пилчер - Конец лета Страница 8

Я привела самый очевидный довод:

— Но это же так дорого…

— Миссис Бейли, разумеется, оплатит проезд. (Я с горечью представила себе реакцию отца на это.) К тому же вам не обязательно уезжать больше чем на месяц. — И он повторил свой вопрос: — Разве вы не хотите вернуться?

Его прямота обезоруживала меня.

— Конечно хочу…

— Тогда с чем связано это отсутствие энтузиазма?

— Я не могу огорчать отца. А он, очевидно, не хочет, чтобы я поехала, иначе он бы ответил на письма, о которых вы говорите.

— Да, письма… Интересно, где они могут быть.

Я указала на стол за его спиной, на котором лежали стопки рукописей и справочников, старые документы, конверты и счета, к сожалению, не оплаченные.

— Думаю, где-то там.

— Почему же он не говорил вам о них…

Я промолчала, но про себя решила, что причина мне известна. Отец в каком-то роде был обижен на «Элви» из-за того, что это место для меня столько значило. Вероятно, он немного ревновал к семье моей матери. Боялся меня потерять.

— Понятия не имею, — сказала я.

— Ну, ладно. Когда, говорите, он должен вернуться из Лос-Анджелеса?

— Я не думаю, что вам стоит с ним встречаться. Это только расстроит его. К тому же, даже если он согласится отпустить меня, я ни за что на свете не оставлю его здесь одного.

— Но мы наверняка сможем что-то придумать…

— Нет, не сможем. Нужно, чтобы кто-нибудь о нем заботился. Он самый непрактичный и не приспособленный к жизни человек на свете… Он никогда не покупает еду, не заправляет машину, и если я его брошу, то сама же буду все время ужасно за него волноваться.

— Джейн… Вам нужно подумать о себе…

— Я приеду как-нибудь в другой раз. Передайте моей бабушке, что я обязательно приеду в другой раз.

Дэвид молча обдумал услышанное. Допив виски, он поставил пустой стакан.

— Ну, хорошо, давайте оставим все как есть. Я уезжаю в Лос-Анджелес завтра утром, около одиннадцати. Я забронировал для вас билет на рейс в Нью-Йорк на утро вторника. Что мешает вам подумать до завтра, и если вы измените решение…

— Не изменю.

Он проигнорировал эти слова.

— Если вы измените решение, то вас ничто уже не сможет остановить. — Он поднялся, и его фигура нависла надо мной. — А я все-таки считаю, что вам стоит поехать.

Я не люблю, когда надо мной нависают, поэтому тоже встала.

— Вы, похоже, были уверены, что я поеду с вами.

— Я надеялся на это.

— Вы считаете, что я просто ищу отговорки, не так ли?

— Отчасти.

— Я чувствую себя виноватой перед вами — из-за меня вы совершили такое путешествие, а теперь вынуждены уезжать ни с чем.

— Я был в Нью-Йорке по делам. И я рад, что познакомился с вами, жаль только, что не застал вашего отца. — Он протянул мне руку. — До свидания, Джейн.

После секундного замешательства я вложила свою руку в его ладонь. Американцы не часто обмениваются рукопожатием, так что я успела от этого отвыкнуть.

— И я передам от вас большой привет вашей бабушке, — добавил Дэвид.

— Да, и Синклеру тоже передайте…

— Синклеру?

— Вы же видите его, не так ли? Когда он приезжает в «Элви»?

— Да. Да, разумеется, вижу. Я обязательно передам ему привет от вас.

— Скажите ему, чтобы он писал, — добавила я и, нагнувшись к Расти, стала гладить его, потому что мои глаза наполнились слезами, а я не хотела, чтобы Дэвид Стюарт увидел это.

Когда он уехал, я вернулась в дом и подошла к столу, на котором отец хранил все свои бумаги. Немного поискав, я нашла, одно за другим, четыре письма, оставленные без ответа. Все они были вскрыты и, очевидно, прочитаны. Я не стала их читать. Инстинкт взял верх. В любом случае, я и так знала, что было в этих письмах, поэтому просто вернула их туда, откуда взяла, засунув поглубже.

Затем я встала коленями на подоконник, открыла окно и высунулась наружу. Было очень темно, океан казался черным как смоль, воздух был холодным, но все мои страхи улетучились. Я думала об «Элви» и мечтала оказаться там. Я думала о гусях, летящих по зимнему небу, и запахе торфа, горящего в камине в холле. Я думала об озере, ослепительно голубом и гладком как зеркало, а порой сером и покрытом белыми пенистыми волнами из-за дующих с севера ветров. Мне вдруг так сильно захотелось оказаться там, что это желание причиняло мне почти физическую боль.

И я злилась на отца. Я не хотела покидать его, но ведь он мог обсудить этот вопрос со мной, дать мне возможность самой принять решение. Мне двадцать один год, я уже далеко не ребенок, и меня оскорбляло такое отношение, которое я считала невыносимо эгоистичным и старомодным.

«Подождем, пока он вернется, — пообещала я себе. — Да, пусть только вернется! Тогда я спрошу его об этих письмах. Я просто скажу ему… Я…»

Но мой гнев был недолговечен. Я никогда не умела злиться долго. Не знаю, может, его остудил ночной воздух, но только он побурлил во мне и исчез, оставив после себя странное чувство умиротворения. В конечном счете ничего не изменилось. Я все равно знала, что останусь с отцом, потому что люблю его, потому что он хочет, чтобы я была рядом, потому что я нужна ему. Не было никакой альтернативы. Я не стану пытаться вывести его на чистую воду с письмами — это только смутит его и унизит, а чтобы нормально сосуществовать в будущем, важно, чтобы он всегда оставался сильнее и мудрее меня.

Следующим утром я драила пол на кухне, когда вдруг услышала надрывистое ворчание старого «доджа», которое нельзя было перепутать ни с чем. Автомобиль переехал через холм и теперь спускался по дороге к Риф-Пойнту. Я поспешно протерла последний оставшийся островок потрескавшегося коричневого линолеума, затем поднялась с колен, отжала половую тряпку, вылила грязную воду в сток и вышла на заднее крыльцо встречать отца, на ходу вытирая руки о старый полосатый фартук.

День был потрясающий: жаркое солнце, синее небо, по которому стремительно неслись яркие белые облака, шум ветра над искрящейся водой и грохот высоких приливных волн, набегающих на пляж. Я уже успела постирать, и теперь свежее белье развевалось на веревке. Я нырнула под него и пошла дальше, к дороге, навстречу автомобилю, который подъезжал все ближе, подпрыгивая и накреняясь на ухабах и выбоинах дороги.

Я сразу же увидела, что отец был не один. Так как погода была хорошая, он сложил верх автомобиля, а рядом с ним сидела Линда Лэнсинг со своей безошибочно узнаваемой рыжей шевелюрой. Увидев меня, она высунулась из машины и помахала, и ее белый пудель, которого она держала на коленях, тоже высунулся и залился возмущенным тявканьем, так, словно у меня не было никакого права находиться здесь.