Ирина Ульянина - Жена моего любовника Страница 8

— Глупо… Как глупо!

— Что глупо?

— Жизнь устроена глупо.

— Угу, жизнь вообще коротка и нелепа, — согласился мой душеприказчик.

Чтобы хоть как-то успокоиться, я взялась загонять попугая обратно за решетку. Индус взмыл к потолку, устроился на ободке люстры и… выполнил важнейшую физиологическую функцию. Кучка образовалась прямо посреди ковра. Это был вызов — Азиз прекрасно знал, что гадить полагается только в клетке. От гнева у меня волосы воспламенились.

— Ах ты, негодник!

Нелестное определение имело двойной адрес. Пернатый негодяй отвернулся, а бескрылый высказал просьбу:

— Слушай, старуха, выручи меня, а? Последний раз прошу…

Не знаю, что уж он имел в виду, однако, поймав меня за талию, встал на колени и приник лицом к лону. Н-да… Неутомимость Серенького в любви мне хорошо известна, но не до такой же степени?! Губы искусителя заскользили вверх. Я дрогнула и, собрав в кулак остатки воли, заявила, чтобы не смел обзывать меня — молодую и цветущую подобно ирису девушку — старухой.

— Не сердись, Катрин, я же в переносном смысле, — кротко выдохнул лучший из волчьего племени, не оставляя обольстительных поползновений.

Он провел языком по ложбинке между моих грудей, сгреб их своими мускулистыми, поросшими темным мехом лапами. Изнурил поцелуями, довел до того состояния, что я затряслась как в лихорадке. И… время опять повернуло вспять. Вернулся раскаленный солнцем полуденный пляж, страстный шепот волн…

Однажды в сиесту, пока остальные туристы, утомленные солнцем, дрыхли в своих номерах отеля, прохлаждаясь под кондиционерами, мы с Серым Волком в самом пекле опустевшего берега предавались любви. Больше податься было решительно некуда: я делила двухместный номер с добродетельной немолодой юристкой Надеждой Ивановной из города Иваново, которая сама не блудила и другим не советовала, напротив, всем видом решительно осуждала мое поведение. А Серега ночевал в подсобке сувенирной лавки, куда устроился на временную работу. Занимал топчан возле замызганной, давно не беленной шершавой стенки. Узкое, утлое ложе с трех сторон окружали расписные глиняные сосуды и статуэтки из алебастра. Куда ни глянь — безрукая Венера или нагая Афродита. Когда мой ненаглядный красавец спал, его покой караулили бездарные, приблизительные копии гениальных изваяний. Низкое и высокое вообще нередко оказываются рядом, причем одно подменяет другое так ловко, что порой трудно разобраться, отличить оригинал от подделки, эталон от суррогата. Так и с любовью: где великое чувство, а где — его эрзац, низменная похоть?.. Отдыхающие в лавке приобретали дешевку, полагая, что приобщаются к образцам античного искусства, и тешили плоть с первыми попавшимися знакомыми, безоглядно поддавались инстинктам, не сомневаясь, что предаются любви…

В чердачной каморке нарисованные небожительницы — греческие богини на амфорах, вазах и тарелках — теснились в соседстве с тщедушными карликами, наделенными громадными фаллосами. Панайотис, хозяин этого сувенирного беспредела, представлявшийся художником, походил на одного из них. Отупевший от пива низкорослый пузан изнывал от гиперсексуальности. Ему всегда хотелось и моглось: реагировал на все, что движется, крутил напропалую с такими же неразборчивыми, как сам, туристками, используя для дневных утех Серегин топчан в подсобке. Там же под рукой имелась большая коробка с презервативами — Панайотис, не мелочась, не экономя на безопасности, закупал их оптом. По лавке частенько сновали его малолетние охламоны — художник имел то ли троих, то ли четверых сыновей, похожих друг на друга, как капельки ртути, и таких же шустрых. Их присутствие абсолютно не смущало развратного сувенирных дел мастера, он побаивался только своей рогоносной супруги — жгучей брюнетки с усиками на верхней губе и тройным подбородком, упиравшимся непосредственно в необъятную грудь. Дамочка неизменно являлась перед закрытием заведения, чтобы выгрести выручку из кассы. Похоже, деньги ее возбуждали сильнее, чем озабоченный муж. Хотя кто их разберет, этих загадочных потомков древних эллинов?

Как бы то ни было, торговля лепней и мазней у Панайотиса шла бойко, потому он и взял в помощь Серегу. Наплывы покупателей наблюдались обычно после полудня, когда курортники возвращались с пляжа, и после ужина, когда туристы совершали променад. А в затишье сиесты мы с Волковым обшаривали окрестности в поисках уединения. Перепробовали все возможности, предоставленные природой, — прятались в апельсиновых рощах и на виноградниках — в частной собственности, где нас в любой момент могли застукать сторожа с дробовиками. Забирались в горы, где почва была каменистой, а перезрелая трава — слишком жесткой и сухой. Попытки превращались в пытки, ведь и в горах и в долинах кишмя кишели насекомые. Докатились мы до пляжного лежака, над которым полоскался выгоревший почти добела тряпичный тент.

Почему он мне припомнился? Ах да, ножка перекошенной тахты стучала об пол совсем как лежак по гальке, и жарко стало почти как на пляже… Там, в Лутраках, мы после соитий частенько нагишом бросались в море — плавали, ныряли, брызгались, хохотали, и всякий раз я расточительно смывала в соленых волнах семя любимого мужчины. Нет бы беречь как драгоценность, и тоже забеременеть, и поставить Серого Волка перед фактом, перед неопровержимым доказательством своей любви… Но кто мог заподозрить кудрявого мачо в чадолюбии? Кто бы знал, что этот неутомимый искатель приключений, охотник за удачей отнесется к отцовству с энтузиазмом? У Валерки, к примеру, при слове «дети» напрочь пропадала эрекция… Какая ирония судьбы!

— Дура, — негромко, заискивающе позвал меня Азиз. Он добровольно забился в клетку и нахохлился, вжав голову. Не такое уж безмозглое создание, раз осознает свою вину.

— Ладно, на первый раз прощаю, спи спокойно. — Я накрыла попугайский домик мокрым от соплей крепдешином.

— Катрин, так ты поможешь мне? — приблизился сзади Сергей.

— Зачем ты спрашиваешь, любимый? Конечно помогу. — Во мне яркой искрой воспламенилась надежда.

— Пойдем сядем, я тебе объясню, что нужно сделать.

Он опять притянул меня за талию. Нет, это просто невозможно, я больше не способна отдаваться… Выскользнув из обруча рук, подошла к зеркалу, чтобы поправить разрушенную прическу. Вид был ужасающе неприглядный — мало того что веки заплыли от слез, так еще и царапины покраснели, покрылись коростами запекшейся крови, и щека вспухла как от флюса.

— Уф-ф, — вздохнула я огорченно, — как в таком виде появляться на работе? И не ходить нельзя, на утро целых три показа назначено…