Луи де Берньер - Дочь партизана Страница 8

Она жалела, что родители ее сошлись. Они были разные. Старомодное православие матери плохо сочеталось с безбожием бывшего партизана. Роза считала, что отец женился из-за своей порядочности, да еще потому, что ветхий домишко, которым его одарила партия, нуждался в хозяйке. А мать, скорее всего, решила, что жизнь в роли супруги восходящей партийной звезды будет гораздо легче. После войны всякий стремится к достатку, чего уж там.

Видимо, в девушках мать была потрясающе красива – брюнетка, темные глаза и чувственный рот, – но Роза помнила ее уже седой старухой со скверной привычкой до крови кусать губы и по дому ходить бесшумно, как мышка. Я предположил психическое расстройство. Да нет, возразила Роза, психические – они гораздо чокнутее.

Поначалу пара жила счастливо. Отец души не чаял в сыне, матери нравилось хозяйничать. Но когда мальчик подрос к школе, мать захотела стать учительницей. Отец возражал. Он считал, что работающая жена повредит его репутации, да и по дому хватало забот. Однако мать больше не хотела детей и желала сама зарабатывать. Отец же вырос в большой семье – целом кагале братьев, сестер, кузенов, дядьев, теток и прочих родичей, настолько дальних, что никто уже не знал степень их родства. Из этого счастливого племени уцелел только он, все остальные погибли от рук болгарских солдат, и, конечно, ему хотелось воссоздать прежнюю жизнь. Отец запрещал матери предохраняться, и со временем их физическая близость стала напоминать изнасилование. Ночью Роза не могла уснуть и, прислушиваясь к грохоту и возбужденным голосам в родительской комнате, не понимала, что происходит. Вероятно, мать сделала несколько абортов, потому что иногда пару дней оставалась в постели, а за детьми приглядывала вызванная бабушка. Наверное, отец понимал, в чем дело, но не имел доказательств.

Однажды в нем накипело и он сорвался. С порога своей спальни Роза видела, как отец ударил мать по лицу и та грузно рухнула, стукнувшись головой о перила лестничной площадки.

Роза была совсем маленькая, однако навеки запомнила ужас, пронзивший ее от мысли, что маму убили. Мать, впрочем, быстро встала, но была вся в крови: осколки двух выбитых передних зубов изрезали рот. Она закрыла руками лицо и выбежала в сад.

Вот тогда Роза набросилась на отца, оцепеневшего от жути содеянного, и принялась молотить его кулачками. Она пыталась кричать, но не могла произнести ни звука и только со всей мочи била в отцовскую ляжку. Отец хотел ее удержать, и тогда она прокусила ему руку. Следы от ее зубов так и остались. Когда она покидала Югославию, отец показал ей рубцы: «Вот как ты наказала папу, маленькая принцесса».

Это был конец их любви, сказала Роза. Отец каялся, но мать была озлоблена и непреклонна, и он все чаще находил повод не возвращаться домой. Отец приезжал на выходные и праздники, но спал в отдельной комнате, измученный несчастьем, злостью и виной.

Вначале Роза думала, что отец ушел из-за нее, и себе в наказание прокусила собственную руку. Она показывала шрам, но я ничего не разглядел. Потом отец обрушил на нее всю свою любовь, и его покорная печаль заставила Розу его пожалеть, подпустить к себе. Она, совсем кроха, и отец влюбились друг в друга, и чувство их было неудержимо, как землетрясение или падающее дерево.

Я вслушивался в ее голос, от курения чуть хрипловатый, чудную мелодику ее акцента, и меня будто шибало электротоком. Невольно я представлял, что произошло между ней и отцом, и картины эти меня возбуждали. Ночью они не давали уснуть, всплывали вновь и вновь, точно закольцованная кинопленка. Мелькала мысль: пожалуй, мне на руку, что ее влечет к зрелым мужчинам. В своей распоясанной дури я дошел до того, что прикидывал, не продать ли машину и не купить ли дешевую подержанную, а вырученную сумму добавить в копилку. Хотя уже тогда понимал, что не смогу предложить Розе деньги. Разумеется, машину я не продал. Хватило ума. Однако я продолжал откладывать по пять-десять фунтов, потому что это вошло в привычку.

Порою кажется, что Розину жизнь я знаю лучше собственной. В моей биографии все было благопристойно и здраво, однако на медленном огне английской учтивой сдержанности выкипело немало любви. В конце пятидесятых у меня был приятель, который под аккомпанемент пианино исполнял комические песенки и посреди куплета вдруг выпевал: «Слава богу, я нормальный!»[10] Правда, иногда он выкрикивал: «Лови банан!»[11] Как ни печально, я и моя семья были вполне нормальные. И оттого жизнь моя небогата историями. Все было так нормально, что даже не знаю, благодарить мне Бога или проклинать.

8. Яблок

Все мечтают одинаково.

В тот день, когда ИРА убила Эйри Нива[12], я застал Розу в расстроенных чувствах. Она переживала, что нахамила Верхнему Бобу Дилану, и утешалась бутылкой охлажденного белого вина. На предложение угоститься я ответил:

– Охотно, только не давай мне пить больше полутора стаканов.

– Почему? Вино полезно. Без него не культурно.

– Мне вредно. Начинаю чудить. Я почти завязал, теперь моя норма – полтора стакана.

В глазах ее вспыхнул огонек восхищенного любопытства:

– Да? И как ты чудишь?

– Знаешь про Джекила и Хайда?

– Про кого?

– Джекил и Хайд. Хотя с какой стати тебе знать? Это история о враче, который, выпив снадобье, превращался в убийцу. Вот и со мной то же самое, только всякий раз чуть не убивают меня. От спиртного я вдруг зверею и почти всегда затеваю драку. Потом сам не понимаю, как оно все случилось. Последний раз в Уотфорде сцепился со здоровенным подмастерьем-ирландцем. Вот уж идиотская затея, ей-богу. Без выпивки скучно, однако выбора нет. Приходится себя сторожить. Слава богу, уже лет десять не выставляю себя дураком.

– Ты дерешься? Невероятно! Ты всегда такой милый.

– Я милый, пока не переберу. Полстакана мне вполне хватит, и тогда никто не пострадает. Из-за чего ты поцапалась с Бобом Диланом?

Оказалось, ВБД принес котенка, за которым кому-то обещал приглядеть, но Роза взбеленилась и потребовала его вышвырнуть. Видимо, парень был круче меня, потому что Розу послал, а котенка унес к себе. Наверное, еще не знал о разделочном ноже в Розиной сумке.

Роза призналась, что не выносит кошек, хотя, конечно, зря наорала на Боба Дилана, потому что он очень славный и слушает ее стихи.

– Какие стихи? – спросил я. – Ты ничего не говорила.

– Не говорила, потому что ты не поэтического склада.

Намек на мое мещанство меня задел, но вообще-то Роза была права. До нашего знакомства поэзия была мне до лампочки. Я не понимал, какой в ней толк, на моем горизонте она не возникала. Однажды я спросил Боба Дилана, о чем Розины стихи.