Людмила Толмачева - Мужские сны Страница 8

Татьяна тяжело вздохнула, перевернулась на другой бок и попыталась уснуть, но растревоженная воспоминаниями душа рвалась на волю. Уже рассвело. На востоке небо окрасилось в нежно-голубой цвет, по которому прошли три росчерка желто-розовой зари.

«Пойду-ка я на речку», – подумала Татьяна и решительно поднялась с постели. Она причесалась, надела легкий брючный костюм, шлепанцы, сложила в пакет купальник, большое полотенце, солнцезащитные очки и новый, нечитаный бестселлер. Внизу она нос к носу столкнулась с Павлом Федоровичем, направлявшимся на кухню.

– Танюшка, что за раностав такой, а? Спала бы да спала, дышала деревенским воздухом. На то и отпуск, чтобы отсыпаться.

– Не спится на новом месте, дядь Паш. Я сейчас, только умоюсь.

Она закрылась в ванной, а через пять минут они сидели на кухне за крепким чаем.

– Мне вот тоже не спится, – пожаловался Павел Федорович. – Ну, мое дело стариковское. А вот ты себя не жалеешь. Смотри, как похудела. Я ведь помню тебя девчонкой, крепкой да ладной. Все, как говорится, при тебе было.

– Ну, вспомнили! А куда эти двадцать лет девать? Они кого угодно укатают, как те горки сивку.

– И то правда. Укатают. А я… Он махнул рукой, уткнулся в чашку.

– Что, дядя Паша? Говорите! По себе знаю. Когда выскажешься, на душе легче.

– Эх! Не спится-то мне не потому… Я ведь…

Он поднял на нее свои отцветшие синие глаза, и они наполнились слезами. Он полез за платком, закашлял, отвернулся.

Татьяна взяла его за руку обеими ладонями, сжала ее, затем погладила.

– Маруся каждую ночь приходит, плачет, к себе зовет, – признался старик и шмыгнул по-ребячьи носом.

– Зовет? Но есть старинная примета: если покойный зовет, надо на кладбище сходить, помянуть, в церкви свечку поставить.

– Бываю я на кладбище. Не будешь же туда каждый день ходить. Что люди скажут? А церковь… Далеко от нас действующая церква. Стар я ездить в такую даль, а наша-то так и стоит порушенная, еще с советских времен. Щас, правда, рестра… тьфу! ремонтируют ее, но мне не дожить. Больно долгая эта песня. Денег-то нет. И спонсеров этих не могут отыскать. Щас ведь по всей Руси рестра… Господи, не поддается мне это слово!

– Реставрация?

– Она самая. Повсюду церквы восстанавливают, спонсеров-то и не хватает.

– Я в городе обязательно за упокой души тети Маруси свечку поставлю. Обещаю.

– Спасибо, милая. Ты бы поела чего-нибудь. У Надежды полно продуктов со вчерашнего осталось.

– Нет, спасибо. По утрам в меня ничего не лезет.

– Ну так ступай на речку, отдыхай вволю!

«День будет чудесный», – подумала Татьяна, глубоко вдыхая свежий, чуть сыроватый от близости реки воздух. Она спустилась с обрывистого берега к Огневке, заросшей с обеих сторон кустами ивы. Пройдя метров сто вдоль реки, она нашла все же открытое место, где можно было полюбоваться плавно текущей водой. Скинув шлепанцы, потрогала ступней воду и удивилась ее теплу. «Можно и окунуться», – оглянулась Татьяна. Вокруг не было ни души. Со стороны села, оставшегося там, наверху, доносились дружное коровье мычание и звонкие в утренней тишине удары пастушьего кнута. «На выгон буренушки отправились», – ласково прошептала Татьяна и пошла к ближайшим кустам, чтобы переодеться. В воду она входила долго и боязливо. Наконец, привыкнув к ее температуре, Татьяна поплыла на середину неширокой в этом месте речки. Она наслаждалась тишиной, запахом и чистотой воды. Перевернувшись на спину, долго смотрела в бирюзу высокого неба. Вдоволь накупавшись, она улеглась на полотенце и начала читать книгу. Но бессонная ночь все же сказалась. Ее так разморило на солнце, которое уже к восьми часам начало припекать, что она, с трудом поднявшись, перешла в тень, за кусты ивы, и, расстелив полотенце в высокой, мягкой траве, а для профилактики подложив еще и свой брючный костюм, легла на бок и тут же уснула.

Ей показалось, что кто-то ссорится. Она открыла глаза и тихонько застонала. Рука и нога онемели от долгого лежания на одном боку. Сквозь высокую траву она ничего не видела. Где-то совсем близко раздался женский голос, готовый вот-вот сорваться в истерику. Татьяна застыла на месте.

– Андрей! Ну что ты молчишь? Ведь я ради тебя сюда пришла. Вот хожу за тобой, даже бегаю как девчонка. Но тебе это не нужно. Всё? Я тебе надоела? Быстро же наша любовь прошла!

– Любовь? – переспросил глуховатый мужской голос. – Впрочем, если тебе так угодно…

– Ах вот как ты заговорил! А кто еще месяц назад обнимал меня и называл русалкой? Не ты? «Ах, какие у тебя руки! Точно крылья!» Не помнишь, кто эти слова шептал?

– Оксана, – снова раздался мужской голос с явными нотками осуждения и равнодушной усталости.

– Я двадцать пять лет Оксана! – крикнула женщина и зарыдала.

Татьяна чувствовала себя как в западне. «Ах, как неловко, черт меня подери! Залезла в эти кусты и дрыхну, будто бомжа бездомная! В моем-то возрасте! Как, спрашивается, сейчас им покажусь? Подумают, что подслушиваю». Она решила сидеть в кустах до последнего, пока эти двое не рассорятся окончательно и не уйдут. Ждать пришлось недолго.

– Не подходи ко мне! Жалости твоей мне не надо! Прощай! – выкрикнула женщина и, очевидно, ушла.

Татьяне надоели эти прятки. Она оделась и пошла в сторону села.

Когда она вышла на открытую лужайку, поросшую кашкой и одуванчиками, то увидела удаляющуюся вдоль берега фигуру мужчины в шортах и черной футболке. На плече у него висел плоский ящик. «Наверное, этюдник», – подумала Татьяна и огляделась, машинально ища глазами его собеседницу, но женщина, видимо, поднялась наверх и ушла в село.

Дома ее поджидал Виталий.

– Привет, сестренка! Куда это тебя унесло в такую рань? А я специально в поле не поехал, тебя жду.

– Зачем?

– Батя говорит, что надо сходить на Береговую, обсудить «дела наши скорбные».

– А что, собственно, обсуждать? – спросила Татьяна, вставшая сегодня явно не с той ноги.

– Вот те раз! А я думал, ты для этого и приехала…

– Ну, в общем, для этого, конечно, но и так, дядю Пашу повидать, на могилку к тете Марусе сходить, к бабушке с дедом.

– Так это мы все организуем. Везде побываем. А как же! Ты поешь, а потом и поедем. На машине-то мы быстро туда-сюда смотаемся.

Татьяна села за стол и с аппетитом съела тарелку окрошки и салат. Брат ухаживал за ней, как за английской королевой. Налил в красивую фарфоровую чашку крепкого чаю, поставил его на блюдце, постелил салфетку, спросил, сколько ложек сахару класть, даже размешал его серебряной ложечкой. К чаю нарезал сыру, колбасы. Батон намазал маслом, положил ломтик на десертную тарелку, а сам сел напротив и уставился на сестру, подперев кулаком подбородок. Татьяна, взглянув на него, расхохоталась. Он сначала с недоумением смотрел на нее, а потом и сам рассмеялся, хотя и не совсем поняв причину ее смеха.