Экстренный контакт - Энтони ЛеДонн Страница 8

Тем не менее, он разрешил мне выбрать самую пушистую. А также позволял выбрать украшение в крошечном сувенирном магазинчике и угоститься слишком большим количеством бесплатных леденцов, пока сын Большого Роба заворачивал елку в большую сетку и привязывал ее к нашей машине.

Когда мне было тринадцать, Большой Роб умер от сердечного приступа где-то перед Хэллоуином. В тот год мы все равно поехали на его ярмарку, чтобы поддержать его семью. Я купила свое обычное украшение — балерину, потому что за выходные до этого папа водил меня на «Щелкунчика», и у меня был такой период.

На следующий год на участке Большого Роба открыли кафе-мороженое, и мы с папой купили елку на ярмарке, расположенной через дорогу, где все вырученные деньги шли на благотворительность.

Это было мило. Елки были не такие пушистые, и не было никакого магазина украшений, но у них все еще были леденцы, а на ветках все еще висела моя любимая игрушка-балерина.

Смысл всего этого...

Я не всегда ненавидела Рождество. Совсем наоборот.

Но.

Все меняется.

И иногда это происходит медленно, настолько медленно, что вы позволяете себе цепляться за надежду, что сможете сохранить все как есть, просто с помощью силы воли.

Первое небольшое, медленное изменение началось, когда я отправилась в университет. Я поступила в Гарвард на стипендию. Но две работы моего отца превратились в три, чтобы оплачивать мои учебники и питание, поэтому я старалась откладывать каждый пенни со своей работы в библиотеке кампуса, чтобы иметь возможность приехать домой на День благодарения и Рождество. Конечно, в распорядок празднования пришлось внести некоторые изменения. Мы купили елку на следующий день после Дня благодарения, а не во второе воскресенье декабря. Тогда же мы зажгли наружные гирлянды, и эта часть осталась прежней — возможность для меня бессмысленно плестись за ним, держа в руках нитку с мерцающими огоньками, и в то же время рассказывать ему о своей жизни.

А потом... юридическая школа.

Вот тут-то все и пошло наперекосяк. И не только потому, что мой график стал более напряженным, расходы — более жесткими, чем когда-либо, а из-за того, что я встретила своего первого парня и испытала любовь к мужчине, не являющегося моим отцом.

Все это были незначительные изменения, но настоящие перемены, из-за которых рушится весь твой мир, не имели ничего общего с медленным, горько-сладким превращением из девочки в молодую женщину.

Это был один-единственный телефонный звонок.

Рак.

Мой отец не первый человек, которому поставили такой диагноз, а я не первая дочь, которой позвонили.

Но позвольте мне сказать вам, что в тот момент кажется, будто Вселенная выделяет тебя из толпы. Наказывает тебя за что-то.

В тот момент все, казалось, исчезло, и остались только мы с папой, столкнувшиеся с жестокой болезнью, прогноз которой был похож на удар под дых. Вернее, удар в поджелудочную железу.

Ему давали от шести месяцев до года. Два года, если очень повезет.

Повезет.

Как будто мы должны чувствовать себя счастливчиками, что пятидесятилетний мужчина, который за всю свою жизнь не пропустил ни одного рабочего дня, умрет через год.

Отец прожил три года.

И, конечно же, я чувствовала себя счастливой. У нас было на несколько месяцев больше, чем ожидалось.

За исключением тех моментов, когда я испытывала ужасную, неконтролируемую злость.

Злилась на то, что он не смог прожить еще несколько месяцев, чтобы увидеть, как я заканчиваю юридический факультет Гарварда, чего он хотел для меня едва ли не больше, чем я сама.

Особенно злилась, что болезнь забрала его в его любимый праздник. Злилась на то, что в тот день, 25 декабря, он проснулся всего два раза.

Один раз, чтобы прошептать: «Счастливого Рождества».

И еще раз, уже в самом конце, чтобы прошептать, что ничего страшного, что он не увидит, как я закончу учебу и как стану юристом. Ничего страшного, потому что он видел это во сне: меня в шапочке и мантии, и как я пью шампанское в тот день, когда стану партнером в шикарной юридической фирме в Нью-Йорке, где всегда мечтала жить.

И по сей день я не уверена, действительно ли он видел этот сон или просто вспоминал, что когда-то это была моя мечта — одна из тех фантазий на тему «когда я вырасту», которыми делилась, развешивая рождественские гирлянды замерзшими пальцами в Форт-Уэйне, штат Индиана, все эти годы назад.

Полагаю, это не имеет значения. Он увидел то, что хотел увидеть, будь то мечта или сон. И те последние минуты дали мне цель моей жизни: сделать ту жизнь, которую он видел для меня, реальностью.

Так что, вперед. Можете называть меня Гринчем. Можете называть меня Скруджем. Потому что нет. Теперь я не люблю Рождество. Как бы твердо я ни напоминала себе, что не должна позволять, чтобы мое теплое детство было омрачено тем Рождеством, когда рак поджелудочной железы одержал победу, у меня ничего не получается.

Но я думаю, что этот год может стать моим. Год, когда у меня будет Рождество, которое перезагрузит все Рождества.

Год, когда исполнится мечта моего отца. И может быть, когда это произойдет, может быть, когда я стану партнером, то смогу, наконец, перестать быть Кэтрин Тейт, эсквайр, и просто быть...

Кэтрин.

Но сначала мне должны позвонить.

У Гарри и Джо есть несносная традиция называть партнеров на неделе перед Рождеством. Только они делают это каждый год не в одно и то же время. В некоторые годы это 21 декабря. Иногда в канун Рождества.

В прошлом году это было 23 декабря.

Это сегодняшняя дата, и да, я как одержимая прикована к своему телефону.

Честно говоря, не думаю, что они продумали все до конца. Не получить звонок в это и так болезненное время года для некоторых людей... мучительно.

Я знаю, потому что проходила через это уже несколько лет подряд. Надеялась. Ждала.

Плакала.

Да. Даже девушки-Гринчи могут плакать.

Но в этом году я не просто надеюсь или жду звонка. Я предвижу это. Я работаю в «Каплан и Госсет» уже семь лет. Мне тридцать шесть. Я самый старший не-партнер, и я лучшая, кто у них есть.

Раздается стук в мою дверь, и когда она открывается, еще до того, как я говорю: «Войдите», я уже знаю, кто это, потому что на этой планете есть только один человек, которому может сойти с рук такое, и она это знает.

Айрин