Вера Колочкова - Партия для ловеласа Страница 8

А потом ее бывший муж в экспедицию какую-то северную надолго подался. Деньги на Вероникино воспитание хорошие от него приходили, тут уж претензий к несостоявшемуся супругу она не имела. Не нуждались они ни в чем с дочкой. Она даже смогла после того, как ее декретный отпуск закончился, позволить себе удовольствие уволиться и не ходить больше на эту противную и малооплачиваемую службу, потому как у нее теперь в жизни главным другое было — воспитание ребенка, а не какая-то там скучно-занудная бухгалтерия. В общем, хотел этого или не хотел бывший ее муж, а вышло именно так, как правильно. То есть так, как она и говорила всегда про это разделение супружеских обязанностей. Отец дочкин, выходит, теперь занимался материальной стороной дела, а она полностью себя отдала духовно-воспитательной…

Появился ее незадавшийся супруг со своих денежных северов, когда Веронике уже десять лет исполнилось. Пришел к ним, посидел около Вероники виновато, всплакнул зачем-то, пуская скупые слезы в северную отросшую бороду, и опять исчез надолго. И снова вдруг сюрпризом выплыл на Вероникиной свадьбе. Да еще каким сюрпризом! Взял и выложил перед молодыми в качестве свадебного подарка дарственную на квартиру для дочери. Ту самую квартиру, хорошую, двухкомнатную, в которой мама его жила, пока не померла. У Александры Васильевны аж дух захватило от такой его щедрости… Вот ведь как хорошо все складывалось! Она, пока за тем свадебным столом сидела, уж и прикинуть все успела, как они эту квартиру да ее комнату поменяют на большую трехкомнатную, и будет ее дочка теперь уж навсегда при ней и никуда от нее не денется… И так ей не терпелось своими планами с молодыми поделиться! Так не терпелось!

Да только не тут-то было. Странно, очень уж странно повел себя Вероникин Игорь после свадьбы. Прямо до крайней обиды ее довел. Ну никак не мог понять, что они с дочерью составляют единое и нераздельное целое и что она вовсе ему никак бы не помешала, если б с ними вместе остаток жизни прожила… Зря она все-таки смалодушничала да позволила дочери выйти за этого Игоря замуж. Отвратил-таки он дочь от матери, воспрепятствовал всячески их общению. И Вероника, судя по всему, под это дурное влияние его попала — ничегошеньки теперь она о ее жизни не знает! Вот и выходит, что, кроме крайней обиды на дочь, ей теперь и жить больше нечем… Она даже с матерью Игоря решилась поговорить на эту тему, да только ничего из их беседы толкового не вышло. Ольга Артемовна выслушала, конечно, все ее претензии в адрес Игоря, улыбнулась вежливо и ловко попыталась уйти от разговора. Когда же Александра Васильевна совсем уж основательно наехала на нее своими требованиями «повлиять» на сына, все-таки выложила свою точку зрения на создавшуюся проблему, суть которой сводилась к тому, что «молодые и сами разберутся в своей жизни, и не нужно им никакого постороннего вмешательства…».

— То есть как, простите, постороннего, Ольга Артемовна? Вы что такое себе позволяете? — опешила от такой наглости Александра Васильевна. — Как вы не понимаете, что мы с дочерью не можем существовать друг без друга?

— А вы в этом уверены? Вы не ошибаетесь в своих предположениях? По моим наблюдениям, Вероника очень даже неплохо без вас обходится… — на всякий случай отстраняясь от задохнувшейся яростью Александры Васильевны, вежливо проговорила Ольга Артемовна. — Я, конечно, вас где-то понимаю… А хотите, хороший совет дам? Купите себе собаку…

— Вы бы лучше сына своего побольше воспитывали, чем глупые советы давать! Он же просто хам у вас стопроцентный! Он же практически не позволяет мне с дочерью видеться! Я даже не знаю теперь, что происходит в ее жизни… Не бегать же ей ко мне тайком, в самом деле!

— А что? Захочет, и в самом деле прибежит. Хоть и тайком. Вот вы и ждите, чтоб она сама прибежала. А насиловать их своим присутствием я вам все-таки не советую…

Ольга Артемовна замолчала и больше так и не вступила в этот странный диалог, который вскорости сам по себе перешел в один только монолог Александры Васильевны, гневный и страстный. Сидела себе, помалкивала, подперев щеку рукой, да думала грустные свои мысли о том, что оказалась-таки эта молоденькая, хорошенькая Вероника с проблемами. Как в воду она глядела. С огромными внутренними проблемами оказалась эта девочка, тут и по психологам ходить не надо. Достаточно только эту ее маму сейчас послушать…

А Вероникин отец вскорости после свадьбы дочери умер. Вероника с Игорем на похороны ездили, а Александру Васильевну с собой даже и не позвали. Как будто чужая она им стала. И так во всем получилось — полностью они ее от своей жизни отстранили. Неблагодарной оказалась ее дочь. Она в нее всю себя без остатка вложила, только ее жизнью и жила, и вот тебе пожалуйста — плачевный какой результат… Нет, совсем она ее не бросила, конечно, наезжает регулярно вместе с мужем раз в неделю, но как? Для того только, чтоб денег ей сунуть? Или холодильник загрузить продуктами? Да разве этим душевную потребность в дочери заменишь? Эту болезненную, непреходящую потребность видеть ее рядом, знать о ней все до самых мельчайших и вкусных подробностей… Нет, деньги и продукты она брала, конечно. Сердито называла все это жалкими подачками, но брала. Хотя и понимала, что совсем они не были такими уж и жалкими — Вероникин муж, надо отдать ему должное, в этом плане оказался как раз нежадным…

А Вероника, будто ей назло, еще и с соседкой все отведенное для визита к ней время пытается провести. Конечно, назло! Нет чтоб с матерью посекретничать, сразу к Катьке своей рыжей бежит. Тоже нашла подружку. Она эту Катьку рыжую с детства ненавидит и мать ее, пьянчужку, ненавидела. Обидно. Обидно! У нее, у Вероники, мать родная есть, а она — к рыжей Катьке…

Глава 3

— Игорь, что случилось? Почему ты с чемоданом?

Ольга Артемовна застыла в дверях строгим сухопарым изваянием, с ужасом переводя взгляд с лица сына на торчащие из углов пухлого чемодана кусочки рубашки и полосатого галстука, потом, как солдат на плацу, сделала один четкий шаг назад и один в сторону, давая ему дорогу. Игорь вошел, молча стянул дубленку, забросил шапку на верхнюю полку прихожей и так же молча прошел в свою бывшую комнату, по пути все-таки запнувшись об этот злосчастный чемодан, хлопнувшийся об пол прихожей с виноватым глухим стуком. И закрыл за собой дверь. Не мог он сейчас ни о чем говорить. Тяжело было. Нельзя ни о чем говорить в такие вот минуты, когда жизнь вдруг ни с того ни с сего выворачивает тебя наизнанку. Наверное, только плакать можно. Но это уж женская привилегия, простите. А мужику все переплакать нельзя. Ему только все перемолчать можно…