Юлия Климова - Действуй, Принцесса! Страница 8

– Понятно, – выдохнула Мария Александровна, ожидавшая от меня какой-нибудь катастрофы. Взяв с края стола салфетку, она обмахнулась ею, положила на место и вновь превратилась в фарфоровую статую. – Ты должна встретиться с Павлом. Ты должна с ним поговорить. Об этом я тебя прошу как мать.

Все это вовсе не походило на просьбу: теперь Мария Александровна была категорична и строга, видимо, терпение подошло к концу, а желание немедленно получить хоть какой-нибудь результат добавило раздражения.

Я превратилась в улитку, спряталась в домик и стала мечтать о побеге. Немедленном, успешном. Но напольные часы тикали, точно говорили: «Нельзя, надо выдержать, именно в этом – победа».

Представив, как бабушка марширует по столовой туда-сюда, давая нам возможность поговорить, я сдержала улыбку. Все же я входила во вкус спектакля под названием «Жизнь в доме Ланье» и, кажется, уже была отравлена аплодисментами. Ну, можно же аплодировать самой себе?

– Павел сегодня звонил и просил о том же, но я отказала. Наши отношения закончились.

Невозможно пить лекарство так долго – наступило время вернуться бабушке. Эдита Павловна плыла к нам со спокойным выражением лица, но ее глаза вопросительно блестели, выдавая нетерпение. Видимо, Мария Александровна подала какой-то знак, потому что бабушка поджала губы и опустилась в любимое кресло быстро и недовольно.

– Какая невыносимо гадкая микстура, – произнесла она и убила меня взглядом.

Неделя прошла спокойно (если не считать бабушкиного подчеркнуто-сдержанного отношения ко мне). Кора с мужем уехали отдыхать на какие-то далекие полуострова, оставив обиженную Леру дома.

«Мне совершенно не до тебя», – проворчал перед отъездом Семен Германович, и моя двоюродная сестра после этого кричала о несправедливости почти целый час. Я сидела в кресле на первом этаже со стопкой журналов в обнимку и с интересом слушала Лерины витиеватые восклицания об эгоизме родителей, алкоголизме молодого поколения («потому что мы никому не нужны!») и о возросшем проценте самоубийств среди молодежи. Но Кора с задумчивой улыбкой на лице игнорировала выпады дочери – мысленно она уже стояла на песчаном берегу в умопомрачительном купальнике и взирала на изумрудную гладь океана.

Страдания Леры и меня оставили безучастной: я не испытывала к ней добрых чувств, и капризы, перемешанные со злостью, пролетали мимо, точно невесомый тополиный пух или зонтики одуванчика. Но, конечно, лучше бы она уехала…

Днем в субботу ко мне пришла бабушка. Она только что вернулась из центрального офиса Ювелирного дома и пребывала в редком для себя благодушном настроении. Ее глаза светились, искренняя улыбка не сходила с лица, румянец смягчал морщины, а прямое платье оливкового цвета с рукавами три четверти подчеркивало аристократизм и вкус. Эдита Павловна практически не появлялась в моей комнате, поэтому я с нетерпением ждала, когда узнаю причину ее визита.

Для начала бабушка поинтересовалась моими делами, спросила, какую книгу я читаю, выказала легкое недовольство по поводу журнального столика, якобы стоявшего не на том месте, а затем повернулась ко мне и произнесла:

– Через два часа нас ждут в галерее «Дюма». Пожалуйста, поторопись, тебе необходимо привести себя в порядок.

Планов на вечер у меня не было, поэтому я сказала «хорошо» и автоматически посмотрела на часы. Я не слишком любила подобные мероприятия (много обнимаются, прикладывают друг к другу напудренные щеки и восклицают: «О, дорогая, здравствуй!»), но иногда удавалось посмотреть действительно хорошие картины или покрутиться около статуэток и антиквариата. Наверное, я всегда была единственной приглашенной, равнодушно относящейся к закускам, шампанскому и светской беседе, зато живо интересующейся окружающим искусством. А чем еще может заниматься далеко не светский человек в галереях?

– Нужно решить, в чем ты поедешь. – Бабушка распахнула шкаф, склонила голову набок и, потратив минуту на придирчивое изучение моего богатства, сняла вешалку с бледно-серым платьем, оживленным на поясе серебристой ниткой. – Надень это, – произнесла Эдита Павловна, отправляя платье на спинку стула.

– Я лучше надену синее.

– К синему, Анастасия, не подойдут изумруды, – усмехнулась Эдита Павловна. Она вышла из комнаты и вскоре вернулась с черным бархатным футляром в руках. Открыла его, и продемонстрировала ожерелье, некогда принадлежавшее Екатерине Второй, а уж потом, через много лет – Ювелирному дому Ланье и моей маме.

Я скучала по нему… Вспомнилось, как, приподняв подушку, я впервые его увидела, как ломала голову, откуда оно взялось, как прятала от тети Томы за подкладку старенького полупальто…

Да, я надену его и поеду в галерею. И пусть за спиной раздается: «Посмотрите, еще одна Ланье». Это ожерелье носила мама, и значит, оно все еще хранит ее тепло…

– Анастасия, – мягко произнесла Эдита Павловна. – Ты когда-нибудь научишься говорить «спасибо»? Носить символ Дома Ланье – это честь, не забывай об этом.

– Угу, – ответила я.

Уже около двери она обернулась и, приподняв правую бровь, спросила:

– А почему ты не сказала мне, что знаешь Павла давным-давно и что между вами были отношения вовсе не дружеского характера?

Так вот почему бабушка находилась в столь благодушном настроении! Мария Александровна выдала ей всю правду, и наша история приобрела совсем другой оттенок. Из практически посторонних людей, соединенных договором, мы превратились в уже состоявшуюся пару. А старая любовь, как говорится, не ржавеет… «Они просто поссорились, вот и все. Помирятся! Никуда не денутся! Обычное дело: притираются после разлуки», – приблизительно так думала бабушка. Она, наверное, очень удивилась, узнав, как развивались наши отношения. Я выбрала того, кого наметила мне и она. «Ланье, она бесспорно Ланье», – наверняка еще мысленно добавила Эдита Павловна, кивнула в такт выводам и победно улыбнулась.

Поборов в себе острое желание гордо вздернуть подбородок и соврать: «Это ложь, ранее мы никогда не встречались», я пожала плечами. Но бабушке ответ и не требовался; она лишь хотела поставить меня перед фактом – ей все известно.

– Жду тебя через час внизу, – произнесла она и вышла из комнаты.

– Я своего решения не изменю, – тихо, но твердо произнесла я. Память понесла меня в прошлое, но странно: фигуры оказались размытыми, тени бледными, а слова неразборчивыми. Все замелькало и остановилось. Теперь я видела лишь Тима: вот он приехал в частную школу с гостинцами, вот еще раз приехал, вот мы едим мороженое, а вот он говорит, что месяц пролетит быстро…

Легкость и уверенность вернулись в мою душу.