Эрика Джонг - Как спасти свою жизнь Страница 9

«Расстроилась из-за ерунды», — говорю я своему отражению в зеркале, но чувствую, что в моей жизни есть над чем поплакать. Жизнь кажется мне невыносимой, просто ужас какой-то.

Я бегу к телефону и звоню в оргкомитет, стараясь говорить как можно убедительней. Я никогда в жизни ничего не отменяла. Тем более то, что должно мне принести лишнюю тысячу. Это большая жертва.

Председатель оргкомитета очень мил, он старается успокоить меня, уговаривает приехать. Беннет яростно машет руками, показывая, что самолет вот-вот взлетит. Ну и пусть, думаю я, с удовольствием внимая сладкоголосому председателю, который поет о прекрасных видах, специально отобранных студентах и роскошных бунгало. Ему почти удается уговорить меня, как вдруг я вижу, что единственный сегодня самолет на Олбани уже оторвался от земли.

По дороге домой мы с Беннетом обсуждаем, что же делать с уик-эндом, который так неожиданно свалился на нас. Вместо того, чтобы радоваться, мы совсем скисли. Теперь, когда разногласия устранены, нас с ним не связывает ничего. Застывший воздух. Досадно, что пришлось отменить поездку, о которой я так мечтала. И кто виноват? Его озлобленность? Моя усталость?

— Вудсток, — говорит Беннет. — Давай поедем в Вудсток!

Да, трудно было придумать что-нибудь более идиотское. Можно даже сказать, более зловещее. При слове «Вудсток» мне сразу вспоминается тот жуткий летний уик-энд на третьем году нашей совместной жизни, когда Беннет еще учился, а я заканчивала рукопись моей первой книги, поэтического сборника, который буквально вот-вот должен был сдаваться в печать. В этот момент в надежде на моральную поддержку моих друзей Рональда и Джастин (они оба писатели) я отправилась в Вудсток, а Беннет (он отказался ехать, сославшись на занятость) исчез куда-то на три дня и с тех пор так и не признался мне, где он тогда пропадал.

Как всегда, мы поссорились — прямо перед моим отъездом. Я умоляла Беннета поехать со мной. Он отказывался. Я убеждала его, что Рональд уступит ему кабинет, чтобы он мог работать, но он все равно не соглашался. Он хотел, чтобы я осталась в Нью-Йорке, а он бы орал на меня из-за своих дурацких экзаменов. А я страшно переживала из-за книги: мне так хотелось, чтобы Рональд и Джастин взглянули на нее, прежде чем я окончательно расстанусь с ней. Ведь это была моя первая книга, и я тряслась над каждой запятой, по тысяче раз перечитывая каждую строку, чтобы ничего не пропустить. Я записывала стихи на магнитофон, а потом снова и снова проигрывала их, убирая какие-то слова, вставляя их вновь и опять вычеркивая.

Беннет никак не хотел понять, зачем мне вообще нужна эта поездка. В конце концов я решила пожертвовать ради него своими интересами, позвонила Рональду с Джастин и отказалась. Тогда он стал смеяться над моей нерешительностью, а я снова позвонила им и сказала, что все-таки еду.

— Поезжай, поезжай, — напутствовал меня Беннет. — Теперь я вижу, что это тебе действительно необходимо.

Я уезжала в Вудсток в слезах. В автобусе я вдруг поставила себя на место Беннета, и мне стало жалко его. Он так расстроился… Мне не следовало уезжать. Едва добравшись до Вудстока, я сразу кинулась звонить, но дома никто не отвечал. Я звонила всю ночь, но телефон по-прежнему молчал. Я продолжала непрерывно звонить, но он так и не появился. Я была в ужасе: Беннет никогда не совершал необдуманных поступков. На него напали в лифте. Или зарубили топором прямо в гостиной. Ничего другого просто не приходило мне в голову.

В конце концов я пришла к выводу, что он был с другой женщиной.

Но мне так ничего и не удалось вытянуть из него. В воскресенье вечером, когда я вернулась, Беннет сидел дома, мрачный и загадочный.

— Где ты пропадал? — спросила я. — Я чуть с ума не сошла.

— Что бы я ни рассказал, твои домыслы все равно окажутся намного богаче, — ответил он равнодушно.

Другими словами, это мои проблемы. Я психопатка, фантазерка, мне всюду чудится измена.

— Кто она? — вновь и вновь допрашивала я Беннета, но он упорно молчал, продолжая твердить что-то про «мои домыслы». Только я в глубине души чувствовала, что была права.

Вудсток.

Мы едем практически молча. В наших отношениях что-то назревает. Какая-то семейная буря. Я пытаюсь завязать разговор и делаю вид, что мне все страшно нравится. Я кормлю Беннета фруктами, которые захватила с собой, стараясь вытянуть из него хоть словечко. Но его трудно разговорить, и беседа гаснет после первой же фразы. Мы похожи на двух теннисистов, несыгранность которых здорово сказывается на игре. В конце концов я достаю книгу и погружаюсь в чтение. Бок о бок, но — врозь, мы приближаемся к Вудстоку.

Там мы изображаем близких людей. Мы заходим на выставку антиквариата, в закусочную, в заброшенную каменоломню.

— Ты когда-нибудь занимался любовью в лесу? — спрашиваю я.

Беннет загадочно улыбается.

— Ну? — повторяю я.

— Только не с тобой, — отвечает он, обнимая меня за талию.

— Уж это-то мне известно. В наших с тобой отношениях вообще не было никакой романтики.

— А разве эта поездка не романтична? — говорит он.

«Да, — думаю я про себя, — может, и романтична, только я что-то этого не чувствую.»

В шесть мы чувствуем, что проголодались. Мы успели погулять, поглазеть на витрины, пройтись по магазинам, но время тянулось мучительно долго. Наконец мы возвращаемся и спрашиваем у местного хиппи, где можно пообедать. Он советует нам пойти в кафе на открытом воздухе, где столики установлены прямо на траве.

Не успели мы сесть, как ко мне подходит молодая девушка и осторожно спрашивает:

— Вы Изадора?

— Да.

— Я от вашей книги просто без ума! Мне кажется, вы такая смелая!

Чувствуя себя польщенной, я от смущения заливаюсь краской. Одна половина моего существа хочет броситься ей на шею, но другая почему-то мечтает провалиться сквозь землю — прямо сейчас.

— Спасибо! Я понимаю, об этом непросто говорить. Большое вам спасибо!

Мы сидим в кафе. Мы уже успели закусить салатом и выпить вина, когда наше внимание привлекает компания за соседним столиком — четверо взрослых и двое детей. Одному лет пять, другому семь, и им просто не сидится на месте. В конце концов им разрешают порезвиться на траве, но мы с Беннетом так и не можем понять, кто же из этих четверых их родители, и начинаем размышлять вслух, высказывая различные догадки. Поскольку своих детей у нас нет (хотя мы оба мечтаем о ребенке), мы очень серьезно относимся к чужим детям, рассуждаем о них, обсуждаем их поведение, задумываемся над проблемами воспитания. Суррогат настоящих родительских чувств, хотя, на мой взгляд, это ничуть не хуже, чем носиться с мифом о несчастном детстве.