Любовь с чистого листа - Кейт Клейборн Страница 9

— Да, все отлично. — Она ставит кофе, устраивается с ноутбуком в углу дивана, скрестив по-турецки ноги. Кажется, продолжения не последует, ну и пусть… в последнее время мы редко бываем наедине, когда Сибби не спешит тут же уйти в другую комнату. Неужели даже наушники не наденет?

Меня снова кольнула надежда, что не раз бывало за последние месяцы, с тех пор как между нами образовалась эта пропасть. «Вот он, — думаю я, — вот момент, чтобы все уладить. Вернуть все на свои места». Я подхожу к холодильнику справа от входной двери — квартира, конечно, больше, но четверть кухни все же приходится держать в гостиной — и открываю дверцу, чтобы достать йогурт. Все наши вещи теперь хранятся отдельно, будто посередине всех полок и шкафчиков провели линию мелом. Это совершенно бессмысленно, учитывая, что мы по-прежнему закупаемся в одном магазине одинаковыми продуктами.

— Ты разве не опаздываешь? — невзначай роняю я.

— Взяла отгул на утро. Тильда собирает детей в школу.

— Вот это, наверное, шоу, — отвечаю я. Медленный бросок, меткий удар в знакомую тему о работодательнице Сибби, которая не ходит на работу, сидит дома по 10–12 часов в сутки и при этом остается в поразительном неведении того, что происходит с двумя ее детьми.

Когда Сибби была на больничном, Тильда забыла, что у младшей дочери непереносимость лактозы, и купила ей рожок мороженого, лишь бы та успокоилась. Последствия этого молочного средства от истерики тянулись дни и дни.

Но Сибби всегда отвечает: «Она хорошо с ними ладит», — в этой фразе слышится нотка цензуры. Непонятно, зачем она защищает женщину, которая однажды заставила ее остаться на ночь и спать в ванной у комнаты Спенсера — вдруг ему снова приснится кошмар о «Холодном сердце». Иначе говоря, меня заткнули как недостойную даже старой доброй песни об ужасной работе.

— Да, разумеется, — говорю я, потому что теперь соглашаюсь со всеми словами Сибби, если она вообще снисходит до разговора.

«Я подстраивался», — звучат в голове слова Рида. Так отчетливо, что я тут же несусь накладывать себе завтрак, спеша заглушить его голос стуком тарелок в шкафчике, звоном стаканов и совсем необязательным встряхиванием коробки с гранолой.

Мое лицо вспыхивает, сейчас я даже рада, что Сибби так меня избегает. Да, сейчас мы в одной комнате. Она, конечно, сидит в одной комнате со мной и чем-то занимается, но скоро наверняка пойдет к себе или в душ.

Но она не уходит, только говорит:

— Мэг. — И звучит это почти как в старые времена. Почти привычно; твое имя в устах лучшего друга — один из самых прекрасных звуков в мире.

Я очень рада, что не лила молоко в гранолу, когда она произнесла мое имя.

— Да?

— Мне надо с тобой поговорить.

«Наконец-то», — думаю я, укол надежды стал заметнее, а я совершенно к этому не готова. Первые пару месяцев как Сибби стала отдаляться — проводить меньше времени дома, отвечать на мои сообщения как бы между делом, отвергать предложения посмотреть вместе любимое шоу, сходить в бар или ресторан, — я очень старалась восстановить связь. Сначала ненавязчиво, шутками по поводу ее вечной занятости, один раз даже оставила записку с целью «выкупа» на двери ее комнаты:

«Смотрим финал сезона „Холостячки“ сегодня вечером, или твой кашемировый свитер попадет в автоматическую сушку!» Позже я прибегла к более серьезным мерам — разговорам, перед которыми меня бросало в пот и рвало от нервов, а Сибби только отмахивалась, говоря: «Я просто занята, Мэг! Ты слишком сильно переживаешь». Затем быстро обнимала меня и обещала найти время в ближайшие дни. От этого мне становилось легче и тяжелее одновременно: слишком похоже на очередную отмашку. Я хорошо знала Сибби и понимала, что мы не добрались до корня проблемы, но спустя месяцы опустила руки, запершись в старом, добром, болезненном страхе того, что может произойти, если я буду на нее давить.

— О чем? — Я наваливаюсь спиной на стойку, чтобы видеть угол дивана, где она сидит, а это почти через всю квартиру в ширину. Это лучше, чем подойти — я не хочу давить или навязываться.

— Ты ведь помнишь Элайджу?

Абсурдный вопрос. Он вот уже три месяца ночует у нас три раза в неделю. Конечно же, я его помню. Мне известно, какой бритвой он пользуется. Откровенно говоря, с такими тонкими стенами, как у нас, мне слишком хорошо известны все его непригодные для чужих ушей звуки.

— Конечно, — обыденно произношу я, но на душе кошки скребут. Три ночи в неделю — это уступка с моей стороны, и поскольку я всегда переживаю, что мешаю им даже своим дыханием, и знаю — из разговора с ним, который на редкость продлился дольше пяти минут, — что наша квартира нравится ему больше, чем его студия в Бед-Стай, жду логичной просьбы. Наверное, у Элайджи истек срок аренды и он хочет немного перекантоваться у нас…

— Мы съезжаемся. — Я чуть йогурт не уронила.

— Нашли квартиру в Виллэдж, недалеко от гастробара с устрицами, который тебе нравился…

Что. За. Нахрен.

Сибби еще говорит… что-то о маленькой площади, но крутой кухне, а я думаю о кое-чем посерьезнее: она съезжается с парнем, с которым встречается всего несколько месяцев, переезжает отсюда, из Бруклина, она даже осмелилась упомянуть устричный гастробар, который мне вовсе не нравится, но я была там однажды, на свидании, которое по степени своей неловкости вполне достойно статьи в «Космополитан».

— Не волнуйся, я съезжаю только в конце лета, так что у тебя куча времени.

Стою как вкопанная, не в силах что-либо сказать.

— Не думаю, что ты будешь искать соседку, — продолжает она, — но все равно решила дать тебе запас времени. Потом сможешь переехать в мою комнату, а из своей сделать рабочий кабинет. Вести свое дело отсюда, понимаешь?

«Вести свое дело»? Сибби едва ли что-то знает о моем деле, она понятия не имеет о том, сколько постоянных клиентов появилось у меня после статьи в «Таймс», и точно не знает об очень перспективном контракте, который я пытаюсь заполучить, а теперь просто должна, если хоть немного надеюсь оплачивать аренду целиком, хотя бы временно. У меня, конечно же,