Колин Маккалоу - Прикосновение Страница 9

Вероятно, выражение ее лица заставило его умолкнуть. С неожиданной неловкостью Александр вдруг вскочил.

– Сигара, – пробормотал он, направляясь к балкону. – Выкурю, пожалуй, сигару после еды.

На этом разговор и закончился; в следующий раз Элизабет увидела Александра уже в церкви.

И вот теперь она была его женой и ей предстоял ужин.

– Я не голодна, – прошептала она.

– Так я и думал. Хокинс, принесите миссис Кинросс бульону и суфле.

Остальные воспоминания об этом ужине Элизабет задвинула в самый дальний ящик памяти, чтобы больше никогда в него не заглядывать. Позднее она поняла, что растерялась, переволновалась и встревожилась только потому, что все случилось слишком быстро, под натиском чуждых ей эмоций. О приближающейся первой брачной ночи она и не думала: ее пугала перспектива вечного изгнания с нелюбимым мужем.

Событие, которое Мэри многозначительно именовала «это», или «акт», произошло в кровати Элизабет: едва она переоделась в ночную рубашку, а горничная удалилась, дверь в глубине комнаты отворилась, и в спальню вошел Александр в вышитом шелковом халате.

– А я к тебе, – с улыбкой объявил он, задувая пламя в газовых рожках.

Вот так-то лучше, гораздо лучше! Элизабет просто не могла сейчас его видеть, а в темноте надеялась мужественно пережить «это» и не опозориться.

Александр боком присел на постель, подложив под себя ногу и глядя на жену; очевидно, он видел в темноте. Но мгновенный взрыв паники Элизабет вдруг утих, а Александр держался совершенно спокойно, непринужденно и слегка лениво.

– Ты знаешь, что будет дальше? – спросил он.

– Да, Александр.

– Поначалу бывает больно, но со временем ты привыкнешь. Значит, злобный старикашка Мюррей по-прежнему священник?

– Да! – ахнула она, ужаснувшись таким словам в адрес доктора Мюррея – как будто это он походил на дьявола!

– На его совести больше людских страданий, чем на совести тысяч порядочных и честных язычников-китайцев.

Зашуршал шелк, матрас просел под тяжестью тела, взметнулось одеяло. Александр забрался в постель и привлек Элизабет к себе.

– Сегодня мы легли вместе не только для того, чтобы иметь детей. Элизабет, мы должны скрепить и освятить свой брак. Это деяние любви – да, любви. Не просто влечение плоти, а слияние духа и души. И не надо ему противиться.

Когда Элизабет обнаружила, что он наг, она постаралась отодвинуться и обхватила себя руками, а едва Александр попытался снять с нее ночную рубашку, стала отбиваться. Пожав плечами, он поднял подол рубашки и провел мозолистыми ладонями по ногам Элизабет и ее бокам, выждал какое-то время, а потом навалился на нее. От боли у нее брызнули слезы, но от ударов отцовской тростью, ушибов и порезов бывало и больнее. И на этот раз все кончилось быстро; Александр вел себя в точности так, как предсказывала Мэри, – содрогался, судорожно сглатывал, постанывал и наконец отстранился. Но к себе не ушел – пока «это» не повторилось еще дважды. Только на прощание он мазнул губами по губам Элизабет.

– Спокойной ночи, Элизабет. Прекрасное начало.

Одно утешение, сонно подумала она, в постели на дьявола он не похож. У него сладкое дыхание, от него приятно пахнет. А если «это» и впредь будет таким, как сегодня, она выживет – и, может статься, когда-нибудь будет довольна жизнью с мужем в Новом Южном Уэльсе.

Несколько дней после свадьбы Александр не отходил от молодой жены – выбирал ей горничную, возил к модисткам и галантерейщикам, чулочникам и башмачникам, покупал ей такое красивое белье, что у нее захватывало дух, дарил духи и лосьоны, веера и сумочки, подбирал к каждому туалету зонтик.

Элизабет понимала, что Александр считает себя щедрым и заботливым, однако он сам принимал все решения: которую из двух понравившихся горничных нанять, какие цвета выбрать, какие духи, каким драгоценностям отдать предпочтение. Слова «диктатор» она не знала, поэтому мысленно называла мужа деспотом. Впрочем, отец и доктор Мюррей тоже были деспотами. А деспотизм Александра скрывался в бархатных ножнах комплиментов.

За завтраком после на редкость сносной первой брачной ночи Элизабет решила разузнать о прошлом своего мужа.

– Александр, я знаю о вас только одно: что вы покинули Кинросс в пятнадцать лет, были подручным кочегара в Глазго, что доктор Макгрегор очень высокого мнения о вашем уме и что вы разбогатели на золотых приисках Нового Южного Уэльса. А мне хотелось бы знать больше. Пожалуйста, расскажите о себе, – попросила она.

Его смех зазвучал почти дружески.

– Надо было сразу догадаться, что все будут держать рты на замке, – поблескивая глазами, отозвался он. – Ручаюсь, тебе никто и словом не обмолвился, что я отдубасил старого пня Мюррея?

– Нет!

– Так и было. Сломал ему челюсть. Редкое удовольствие. В ту пору он как раз отобрал приход у Роберта Макгрегора – образованного, воспитанного, культурного человека. Вот и пришлось убраться из Кинросса: я просто не мог жить в мещанском городишке, где заправляют Джон Мюррей и ему подобные.

– Особенно после того, как вы сломали ему челюсть, – вставила Элизабет, испытав тайное, преступное удовлетворение. Согласиться с мнением Александра о священнике она никак не могла, но прекрасно помнила, сколько раз он доводил ее до слез и стыдил ни за что.

– А больше и рассказывать нечего. – Он пожал плечами. – Пожил в Глазго, уплыл в Америку, перебрался из Калифорнии в Сидней и на самом деле сколотил состояние на золотых приисках.

– А мы будем жить в Сиднее?

– Нет, вряд ли, Элизабет. У меня свой город, Кинросс, где ты поселишься в новом доме, который я построил для тебя на горе Кинросс, подальше от «Апокалипсиса», моего рудника.

– «Апокалипсис»? Что это значит?

– По-гречески так называется страшное горе, катастрофа, такая, как конец света. А как еще назвать золотой рудник, где вгрызаются в земные недра и отнимают у них богатства?

– Ваш город далеко от Сиднея?

– Не на другом краю Австралии, но далековато. Железка… то есть железная дорога, проходит в ста милях от Кинросса. Оттуда доберемся в экипаже.

– А в Кинроссе есть церковь?

Он вскинул подбородок, от чего бородка заострилась.

– Англиканская, Элизабет. В моем городе пресвитерианских приходов нет. А тем более католиков или анабаптистов.

Внезапно во рту у Элизабет пересохло, она сглотнула.

– Почему вы так странно одеваетесь? – спросила она, чтобы отвлечь Александра от болезненной темы.

– Этот наряд уже стал притчей во языцех. Меня в нем принимают за американца – американцы тучами слетаются в Австралию с тех пор, как здесь нашли золото. Но на самом деле я ношу эту одежду потому, что она мягкая, прочная и удобная. Ей нет сносу, а стирать ее легко, как ткань, – это же не кожа, а замша. А еще в ней прохладно. Выглядит по-американски, но для меня ее сшили в Персии.