Ирландский спаситель - М. Джеймс Страница 9

Губка скользит по моему бедру, икре, оставляя на коже сладко пахнущее мыло, смывая дни заточения у Алексея и оставляя у меня ощущение мягкости и чистоты, тепла и уюта. Впервые за несколько месяцев я чувствую себя почти в безопасности, но затем его рука замирает, его пальцы прижимаются к верхней части моей ноги, и я вижу, как меняется выражение его лица.

И я вспоминаю, где я нахожусь. Кто я такая. И кто это.

О чем, черт возьми, ты думаешь, Ана? Мне жарко и неловко, моя кожа краснеет еще сильнее, мне стыдно за пульсацию между бедер и скользкую влажность там, которая, я знаю, не имеет ничего общего с промасленной водой в ванне, просто моя собственная слабость после того, как ко мне впервые за долгое время нежно прикоснулись. Я хочу отдернуться от его прикосновения, но вместо этого я просто замираю, помня, что человек, который купил бы другого человека, это не тот, от кого можно отстраниться. Снова вспоминаю, что я все еще в опасности, как бы медленно она ни подкрадывалась ко мне.

Александр держит мою ногу в своей руке, потянувшись за другой, когда губка падает на плитку. Его глаза темнеют, когда он проводит пальцами по толстым шрамам на моих подошвах, и я вздрагиваю, невольно начиная отстраняться.

— Больно? — Спрашивает он, его акцент усиливается, и я киваю. Я не могу говорить. Я на грани слез, на грани полномасштабной панической атаки, и это все, что я могу сделать, чтобы не оторваться от него и забиться в самый дальний угол ванны.

— Так вот почему он сказал, что ты сломлена, — бормочет он, его пальцы все еще обводят шрамы. — Эти ножки в пуантах, какой изысканной пыткой это, должно быть, было…

Я вздрагиваю, прикусывая губу, пока не начинаю думать, что она может кровоточить, по мне начинает пробегать мелкая дрожь. Александр, кажется, погружен в транс, его руки держат мои ноги, как будто они прикованы к нему, а затем он качает головой, как будто выходя из этого состояния, его пристальный взгляд поднимается к моему.

— Кто это сделал? — Требует Александр, его тон становится более резким. — Что с тобой случилось, Анастасия?

Я качаю головой, мои руки сжимаются в кулаки. Мне снова холодно, несмотря на сохраняющееся тепло воды, я напряжена и напугана, и я пытаюсь убрать ноги назад, но его руки сжимают их сильнее.

— Расскажи мне, что произошло, — настаивает он.

— Я не хочу говорить об этом, — шепчу я. — Теперь все кончено. Я не хочу… я не могу…

Лицо Александра ожесточается, красивые и элегантные линии становятся строгими и холодными.

— Ты моя, Анастасия, — напоминает он мне. — Моя любимая куколка, моя сломанная балерина. Ты не должна ничего от меня скрывать. Как твой хозяин, я требую, чтобы ты рассказала мне…

— Я не могу! — Слова вырываются сдавленными, мое тело начинает дрожать, и я знаю, что больше не смогу сдерживаться, чтобы не расплакаться. — Я не могу говорить об этом, я не могу, я не могу…

Александр внезапно встает, запихивая мои ноги обратно в ванну с такой силой, что часть воды расплескивается по кафелю.

— Неблагодарная! — Кричит он, в его глазах внезапно появляется ярость. — И как ты думаешь, что бы с тобой случилось, если бы я оставил тебя у Егорова, а? Ты бы сказала ему нет? А, моя маленькая куколка?

— Я… — Я чувствую, как навертываются слезы, стекая по моим ресницам. — Пожалуйста, прости, я просто не могу говорить об этом…

— Не могу. — Александр с отвращением качает головой. — Разочаровываешь! — Он стискивает челюсти, и я начинаю плакать по-настоящему, страх овладевает мной, когда я подтягиваю колени к груди, сворачиваясь в комочек так туго, как только могу. Я не знаю, что он сделает дальше, каковы будут последствия, и на один ужасающий момент мне кажется, что он собирается броситься вперед и вытащить меня из ванны. Но вместо этого он отступает назад, его рука проводит по волосам, пока они не встают дыбом, его глаза полны яркого и сердитого замешательства. А затем он разворачивается на каблуках, выходит из ванной и с такой силой хлопает за собой дверью, что комната сотрясается, из ванны выплескивается еще больше воды.

Я одна. Снова одинокая.

И уткнувшись лбом в колени, я начинаю рыдать.

ЛИАМ

Полет до Манхэттена, хотя технически и короткий, кажется бесконечно долгим. Найл сидит напротив меня в частном самолете, его лицо неподвижно и бесстрастно. И все же я знаю, о чем он думает: о том, что я еще не дал согласия на брак, что Сирша и ее семья тоже будут на свадьбе, что я пренебрегаю своими обязанностями. И хуже всего то, что я знаю, что он прав. Я загоняю свое почти навязчивое беспокойство за Ану вперед всего, о чем следовало бы беспокоиться там, в Бостоне. Но я не могу избавиться от этого.

Со времени нашего последнего разговора Найл в основном хранил молчание по этому поводу. В конце концов, он мой сотрудник, в конце концов это не значит, что я все равно не знаю, о чем он думает. Я могу прочитать его неодобрение, независимо от того, как сильно он пытается это скрыть. Мы были близки слишком долго.

На этой свадьбе будут представители всех основных семей, что является таким же подтверждением связи Виктора и Катерины, как и признаком нового мира между русскими, итальянцами и ирландцами. Это предназначено для них, символ обязательства, которое когда-то было принято, а теперь выбрано, но это также и нечто большее… мир, какого ни одна из наших семей не видела десятилетиями. Тот факт, что это организовали две самые кровожадные семьи на Северо-востоке, не что иное, как чудо.

Я должен думать о том, как я могу использовать это в своих интересах, как Короли могут увеличить свое состояние вместе с Андреевым и Романо, вместе со всеми семьями ниже их. Но вместо этого я думаю о встрече, которая у меня с Виктором сегодня днем, перед завтрашней свадьбой.

Водитель ждет Найла и меня в ангаре. Он отвозит нас прямо в офис Виктора в центре города, где Виктор и Левин ждут меня. Виктор встает из-за своего стола, как только я вхожу, с приятной улыбкой на лице. Я протягиваю ему руку, чтобы пожать ее, но вместо этого он заключает меня в крепкие объятия одной рукой, сжимая мое предплечье, когда обнимает меня.

— Я рад, что ты здесь, Лиам, — твердо говорит он, отступая