50 оттенков рассвета - Аля Драгам Страница 9

— Меня по имени. Называл, когда… ну… В общем, это все равно лучше, чем Тигран. Артур, он… он так пахнет, Риш. У меня от одного аромата коленки дрожать начинали.

— Не жалеешь, значит?

— Не-а.

Не жалею. Ни капли. Более того, если бы можно было отмотать время назад, я бы повторила весь этот вечер.

Пусть он меня не запомнил, пусть не понял, что для меня впервые, но я… я запомнила каждое мгновение, каждое прикосновение, каждый вздох.

Утром, едва не проспав, потому что мы несколько часов после чая разговаривали с Аришкой, уезжаю домой. Условно, конечно, домой. Туда, где я временно живу.

Папа, мой добрый любящий папочка… почему он составил такое странное завещание?Какон мог так со мной поступить? Как? Надеюсь, он видит всё сверху и… и, может быть, защитит свою дочку?

Помню свой шок после вскрытия конверта нотариусом. Те дни вообще прошли мимо сознания одним смазанным фрагментом: смерть отца, переезд в особняк его брата… Папа никому не признавался, что долго болел. Я, живущая рядом, видела его усталым, но он никогда не позволил себе ни малейшего намека. Знал, как оказалось, дядя Коля. Знал и, мне кажется, ждал. Отъявленный игрок, он уже потирал руки, как распорядится папиными деньгами… Как гром среди ясного неба, что папа оставил всё мне, но распорядиться счетами и имуществом я смогу лишь после двадцать первого своего дня рождения. До этих пор ежемесячно мне на счет будет выделяться сумма на содержание. В тот день дядя впервые показал своё настоящее лицо. Не терпящего моё присутствие с натянутой улыбкой, а натурального монстра, который не знает, где стоп-кран.

Тогда, в больнице, начальнику соседки я не соврала. К физической боли правда возможно привыкнуть. Однажды я читала в статье эксперимент. Человеку клали на конечность горячую грелку. Сначала кожу жгло, и терпеть было тяжело. Постепенно тело привыкало к температуре, и уже через несколько часов грелка просто никак не ощущалась. Так и с болью. С ней просто свыкаешься. Но не стой, которая разрывает изнутри. Договориться с собственным сознанием, подавить в себе страх, оказалось невыполнимой задачей.

После осмотра врача вся сжимаюсь, когда мясник в белом халате зовет в кабинет дядю. Мои трепыхания, что я совершеннолетняя, что не даю согласия, и прочее—прочее были подавлены в зародыше. Когда зависишь от кого-то, сложно сопротивляться.

Я готова, мне кажется, к любому, но не тому, что Николай Евгеньевич тихим голосом скажет:

— Сейчас тебя трогать нельзя. Полежишь здесь недельку под присмотром. Потом тебя зашьют. Дернешься или попытаешься сбежать, начну с подружек и бабки. На себя плевать, подумай о том, сколько дорогих тебе людей пострадает. Хорошо меня поняла?

Молчу, до боли впиваясь в собственные ладони ногтями. Пусть сочится кровь. Она сейчас везде. Внизу — после грубого вторжения Артура. В душе — после страшных угроз дяди, сказанных чуть ли не шёпотом. В сердце — потому что я четко понимаю: рисковать родными людьми я не смогу.

К любой же боли можно привыкнуть? Особенно когда проиграла…

10.

Лина.

Я уже пять дней безвылазно нахожусь в палате. Без телефона, без возможности выйти отсюда. Врач заходил один раз. Хмурый бородатый мужик. Неприятный. А от того, что помогает моим тюремщикам еще более мерзкий.

У дверей с обратной стороны — бугай в костюме. Я пыталась пробиться к выходу, но…

Завтрак, обед и ужин приносит медсестра. Всегда одна. Она не поднимает головы и не отвечает. Я пыталась её разговорить.

Ненавижу этих сволочей, которые так поступают! Которые возомнили себя сильными мира сего. Ненавижу!

Первый день я рыдала, бросаясь на стены. Мне хотелось причинить себе вред, чтобы уроды признали меня душевнобольной.

Вечером появился дядя и показал мне фото испуганной Аришки.

— У тебя очень нежная подруга. Продолжишь своё представление для неё?

Он не произнес больше ни звука. Я всё поняла. Мысленно желала ему провалиться в ад и мучиться там до скончания веков. И то это было бы слишком мало, слишком гуманно.

Вчера ночью я решила попытаться убежать через окно. Если повезет добраться до полиции и рассказать им все-все, они же смогут помочь? Смогут же?

Я почти вылезла, но мысли об Аришке и бабушке остудили мой пыл. Вернулась в палату и накрылась с головой одеялом. Как оказалось, решение было правильным. Утром мне принесли конверт с одной—единственной фотографией: сгорбленной спиной бабули на могиле папы.

— Я поняла. Всё поняла, — кричу в потолок.

Здесь наверняка есть скрытая камера. А, может, и не одна. Иначе как он видит всё то, что я творю?

— Будь ты проклят, урод!

Бабушка всегда говорила, что нельзя бросаться такими словами под влиянием эмоций. Потому что эти сильные слова, и они могут принести вред. А я очень… очень хочу принести вред этим мерзавцам. Сволочи, который по воле судьбы, оказался брат папы. И ненавистному Тиграну.

Почему я? Ну почему?

Зачем я ему?

Очередная игрушка, которую он хочет сломать. Я же не маленькая, слышала обрывки разговоров. Знаю, кто он.

Страшный человек.

Страшный…

Он повернут на невинных девочках, которых обожает доводить до состояния овощей. Выбрасывает одну и ищет себе другую. У него была ведь жена. Которая его бросила.

А он теперь ищет похожих, и ломает в угоду своим демонам.

Я же нашла её фото в сети, когда у меня ещё был телефон и выход в интернет. Старые снимки. Их несколько штук всего. Мы как две капли воды.

Ненавижу!

От нечего делать изучаю журналы, разложенные по поверхностям: на столике, тумбе, подоконнике. Все они по гинекологии. Я столько прочла — могу докторскую защитить или сразу на пятый курс поступать.

Выучила статьи и про предстоящую процедуру. Есть два варианта восстановления плевы: краткосрочный и долгосрочный. В моем случае мне надо всеми правдами и неправдами добиваться второго варианта. Тогда — по показаниями, между прочим! — у меня будет отсрочка на два месяца. Два месяца мнимой свободы и возможности себя защитить.

Одна я могла бы сбежать. Даже с Ариной.

Но бабушка… что делать с ней? Она болеет. С трудом ходит.

Сейчас, в положении пленницы, я не вижу никакого выхода. Но обязательно придумаю его. Сдаваться — это не моё. Папа всегда говорил, что я лбом любую стену пробью со своим упрямством. Лишь бы только никого не задело обломками…

Сейчас я сижу на подоконнике и рассматриваю голубей, которые летают этажами выше. Кто-то в верхних палатах кормит