Если случится чудо - Шэн Л. Дж. Страница 13

Мы подъезжаем к коттеджу в стиле Тюдоров: белого цвета с черными балками, темной крышей и массивной дверью, на которой уже появились сколы. Домик кажется небольшим, но очаровательным и самобытным – во всяком случае, в темноте. На пути к нему мы пробиваемся через кусты и неподстриженную траву, которая бьет хлыстом по лодыжкам.

– Мама гостит в Килкенни у моего старшего брата Дезмонда, так что здесь только ты и я, – рассказывает Мэл.

– Так круто, что у тебя есть старший брат. – Я пялюсь ему в затылок, когда он, приложив усилия, толкает плечом старую дверь. Она со скрипом отворяется, и мы вваливаемся в гостиную. Крепкий дощатый пол, кованые светильники и мебель из переработанной древесины наглядно демонстрируют, что я уже не в Америке. Если не обращать внимания на потертый желто-оранжевый диван и плоский телевизор, этот дом можно принять за жилье эпохи Регентства.

– Шесть, – бросив ключи в вазу рядом с дверью, добавляет Мэл, поворачивается и притягивает меня к себе.

Я таю в его объятиях.

– У тебя шесть братьев?

Я прижимаюсь к его горячему телу, терзаемая удивлением и завистью.

Мэл пожимает плечами:

– Нас семеро. У меня пять братьев и сестра. Мы же католическое семейство. Дез – старший. Еще у меня пять племянниц и четыре племянника. Не заставляй меня пересчитывать домашних питомцев.

Я откашливаюсь.

– А твой папа?

– Скончался совсем молодым. В сорок лет от сердечного приступа. Я был мальчуганом, когда он помер. Ему же хуже, потому что я слишком плохо его помню, чтобы скучать.

– Мне жаль, – все равно произношу я.

Мэл берет меня за руку и ведет на узкую старую кухню с желтым ветхим уголком. Парень толкает очередную дверь, и мы оказываемся на заднем дворе. Даже в темноте я вижу, какой он огромный. Здесь есть несколько раздельных выгонов, где их семья наверняка держит скот.

Не представляю Мэла фермером. Очевидно, как и он сам, ведь в качестве заработка выбирает уличное пение. Мэл ведет меня к газону и велит ждать здесь. Он исчезает в доме и выходит с одеялами, бутылкой виски и оранжевой пачкой какого-то печенья. Мы ложимся рядышком на траву и смотрим, как прячутся за облаками звезды.

– Ты веришь в Бога? – Я жую печенье с шоколадной глазурью. Намного проще задавать странные вопросы, когда тебя поглощает темнота. Краем глаза вижу ослепительную улыбку Мэла.

– Когда мне удобно.

– А когда тебе удобно?

– Когда нужно перекинуться с Ним словом или перед чемпионатом мира по футболу, когда Ирландия нуждается в молитвах. Моя очередь задавать вопрос.

Я уже закатываю глаза, поражаясь своим телепатическим способностям.

– Почему тебе не нравится шрам?

«Родимое пятно», – так и тянет поправить.

– С чего ты взял, что мне он не нравится?

– Ты не хочешь о нем говорить, – отвечает Мэл.

Я вздыхаю:

– А за что его любить? Он уродливый. Заметный.

– Это самое красивое, что в тебе есть. Благодаря шраму ты не просто красивая мордашка, – признается он.

Я качаю головой. Не хочу даже думать об этом.

– Моя очередь. Чувствовал ли ты когда-нибудь, что все мы просто горим в одиночку?

– Постоянно, – хрипло говорит Мэл. – Но с тобой меньше. Моя очередь: ты когда-нибудь кончала с парнем?

Я давлюсь крошками от печенья и хмуро гляжу на него. Он все так же невозмутимо смотрит на звезды.

– Мэл, какого хрена?

– Прости, но, по-моему, твой вопрос, верю ли я в Бога, такой же личный. Да ведь ты больше никогда меня не увидишь, забыла? Кому я скажу? Своей придурочной овце?

Он прав. У нашего небольшого мирка есть срок годности.

– Нет. То есть я не девственница. Просто я… все же нет. Думаю, в постели с парнем я слишком погружена в свои мысли. Моя очередь, – быстро говорю я.

Меня бесит, что он улыбается. Бесит, что из-за его улыбки покалывает каждая клеточка. Но сильнее всего бесит, что он, как наркотик, обостряет все мои чувства, а вскоре мне придется его бросить.

– Ты правда ненавидишь деньги? – спрашиваю я.

– Терпеть их не могу, – подтверждает он. – Я никогда их не копил. Во всяком случае, сознательно.

– Выходит, Кэтлин права? Ты можешь продавать песни, но не хочешь?

Он наклоняет голову и обхватывает рукой мою щеку. Я чувствую опаляющие живот языки пламени.

– Деньги не сделают тебя богаче, Рори, или лучше. Чем меньше ты зависишь от них, тем меньше препятствий у тебя по жизни. Моя очередь: как думаешь, став старше, ты выйдешь за богатого парня с вареными яйцами?

– Вареными яйцами? – смеюсь я.

Он делает большой глоток виски, но на полном серьезе смотрит на меня.

– Да. Богатеям нравится брать уроки пилотирования, так у них нагреваются яички. А потом они чморят жен за то, что те не смогли залететь, хотя у мужиков все сперматозоиды подохли. Читал об этом в журнале, пока сидел в очереди к дантисту на чистку зубов.

– Спасибо за анекдот. – Я пытаюсь подавить смешок. – Нет, я не собираюсь выходить за богатея. А что?

– А то, что я не хочу для тебя такого будущего и есть в тебе что-то, сводящее парней с ума.

– И что же? – Я пожираю его взглядом.

Мэл пожимает плечами, берет меня за руку и целует ладошку.

– Ты классная.

– Ты любил когда-нибудь? – облизываю я губы.

– Спроси завтра перед вылетом. Моя очередь. Ты когда-нибудь испытывала оргазм от поцелуя?

– Чего? – Брови у меня взлетают на лоб.

На лице Мэла появляется проказливая ухмылка, которая озаряет своим светом весь двор. Она отсвечивает и на меня, даря тепло.

– Ты слышала.

– Нет, – недовольно посмотрев на него, ворчу я. Он серьезно? Я же только что сказала, что с парнем никогда не кончала.

Мэл наклоняется и ведет большим пальцем по моей щеке, положив остальные пальцы мне сзади на шею. Он легонько, как перышко, ведет губами по моим губам. Я уступаю, не закрывая глаза и настороженно выжидая. Неожиданно он высовывает язык и облизывает кончик моего носа.

Разомлев, я фыркаю от смеха.

– Это никак не…

Мэл накидывается на мои губы, и не успеваю я опомниться, как он оказывается на мне и, закинув мои руки за голову, придавливает запястья к мокрой холодной траве. Я исторгаю ему в рот стон, чувствуя, как идеально его тело накрывает мое, потому что он весь крепкий и горячий в противоположность моей холодной мягкотелой натуре. Мы словно даже слеплены из совершенно разных материалов.

Он касается языком моего языка, и как-то – как-то – они сливаются в чувственном безукоризненном танце, словно мы уже однажды практиковали подобное. Мэл превосходно целуется, затягивая меня в водоворот страсти, что я почти слепну от возбуждения. Я чувствую, как трусики намокают и прилипают к телу. Этот поцелуй – вот этот – я чувствую всюду, вплоть до поджавшихся пальчиков на ногах. Только я начинаю верить в то, что он выполнил обещание доставить оргазм поцелуем, как Мэл освобождает мои запястья и отстраняется, вытерев рот тыльной стороной кисти.

– Я не кончила, – скрипучим голосом говорю я, еле шевеля припухшими онемевшими губами. Это скорее обвинение, чем издевка. Почти жалобное хныканье.

– Мы переспим сегодня, Рори? – смотря в сторону, без дураков спрашивает он.

– Это… сейчас моя очередь задавать вопрос, – неуверенно произношу я.

Мэл – самый прямолинейный человек, которого мне доводилось встречать, и я совершенно не понимаю, что с этим делать.

– Задашь потом два. А сейчас отвечай.

Теперь он смотрит на меня, и наши взгляды встречаются в темноте. Даже через одеяло я чувствую, что свежая трава покрыта росой. Прохладно, но в кои-то веки по всему моему телу мурашки бегут не от студеного воздуха. Становится трудно дышать. Господи.

– Я хочу, – признаюсь я.

Мэл глотает, и я вижу, как двигаются мышцы его шеи.

– Но нам нельзя, так ведь? – шепчу я. – Теперь нет, ведь мы очень уж друг другу нравимся.

– Не знаю, – хрипло отвечает он. – Не хочу провести остаток жизни, гадая, как бы это было.