Уилки Коллинз - Бедная мисс Финч. Закон и жена. Тайна Страница 15

Ключ от калитки был у меня.

– Какой великолепный голос у вашего отца, – сказала я, вынимая его из кармана, и отворила калитку. Пред нами на пороге, рука об руку, словно знали друг друга с детства, стояли отец Луциллы и Оскар Дюбур.

Достопочтенный Финч начал с того, что нежно заключил дочь в свои объятия.

– Дитя мое! – сказал он. – Я получил твое письмо… твое в высшей степени интересное письмо… сегодня утром. Как только прочел его, я почувствовал что на мне лежит обязанность относительно мистера Дюбура. Как пастор димчорчский, я, очевидно, обязан утешить опечаленного брата. Я почувствовал, так сказать, потребность протянуть руку дружбы этому много страдавшему человеку. Я взял экипаж своего приятеля и поехал прямо в Броундоун. Долго и дружески беседовали мы. Я привез сюда мистера Дюбура. Ему следует быть своим человеком в доме нашем. Дитя мое, мистеру Дюбуру следует быть своим человеком в нашем доме. Я еще не познакомил вас. Моя старшая дочь, мистер Дюбур.

Он представил их друг другу с невозмутимой серьезностью, как будто в самом деле думал, что дочь его в первый раз встречается с Оскаром.

Никогда не видывала я человека с более гнусной наружностью, чем этот настоятель. Ростом он был мне по плечо; телосложением так худ, что казался олицетворением голода. Он нажил бы состояние на лондонских улицах, если бы стал показываться на них в рубище. Лицо его было глубоко изрыто оспой. Короткие с проседью волосы торчали на голове, как щетка. В маленьких светло-серых глазках было какое-то тревожное, подозрительное, голодное выражение, чрезвычайно неприятное. Только и было в нем хорошего, что голос, голос, вовсе не соответствующий неказистой его фигуре. С непривычки просто страшно было слышать эти густые величественные звуки, исходящие из такого тщедушного тельца. Лучше я не могу описать достопочтенного Финча, чем известным латинским выражением: «Он поистине был голос, и более ничего».

– Мадам Пратолунго, без сомнения? – продолжал достопочтенный Финч, обращаясь ко мне. – Рад познакомиться с благоразумной подругой моей дочери. Вы должны освоиться у нас, как и мистер Дюбур. Позвольте мне познакомить вас. Мадам Пратолунго, мистер Дюбур. Это старая половина приходского дома. Мы ее подновили… позвольте, когда это было?… Мы подновили ее сейчас же за предпоследними родами, мистрис Финч. (Я скоро заметила, что мистер Финч считает время по родам своей жены.) Вы найдете ее очень интересною внутри. Луцилла, дитя мое (Провидению было угодно, мистер Дюбур, наделить дочь мою слепотой. Пути провидения неисповедимы!), Луцилла, это твоя половина. Возьми мистера Дюбура под руку и веди нас. Ты здесь хозяйка, дитя мое. Мадам Пратолунго, позвольте мне предложить вам руку. Жалею, что я не был дома, когда вы приехали, и не мог приветствовать вас. Считайте себя, пожалуйста, своим человеком в доме нашем.

Он остановился и понизил изумительный голос свой до конфиденциального шепота.

– Премилый человек мистер Дюбур. Не могу сказать, вам, как он мне нравится. И какая печальная история! Будьте любезны с мистером Дюбуром, дорогая мадам Пратолунго. Ради меня, будьте любезны с мистером Дюбуром.

Он произнес эти слова с глубоким чувством и для большей выразительности еще пожал мне руку.

Я встречала в свое время много наглых людей. Но наглость, с какою достопочтенный Финч притворялся, будто он первый открыл нашего соседа, а мы с Луциллой решительно неспособны понять и оценить Оскара без его помощи, превосходила все, что случалось мне видеть.

Я спрашивала себя, какую цель имела взятая им на себя роль, неожиданная как для Луциллы, так и для меня. Зная по рассказам дочери его характер и припоминая слова его, услышанные нами у ограды, я сказала себе, что роль эта могла иметь одну цель – деньги.

Мы собрались в гостиной. Из всех нас вовсе не чувствовал себя стесненным только один мистер Финч. Он ни на минуту не давал покоя своему гостю и дочери. Дитя мое, покажи мистеру Дюбуру это, покажи мистеру Дюбуру то. Мистер Дюбур, у моей дочери есть одно, у моей дочери есть другое. Так говорил он, не умолкая, перебирая все, находившееся в комнате. Оскар как будто был несколько смущен неотступной любезностью своего нового друга. Луциллу, как я заметила, несколько раздражало то, что отец понуждает ее оказывать Оскару внимание, когда ей хотелось бы высказать ему свое собственное расположение. Что касается меня, то начинали уже утомлять покровительственный тон и любезность маленького настоятеля с басистым голосом. Мы все обрадовались, когда мистера Финча позвали, от имени супруги его, на другую половину по хозяйственным делам.

Принужденный оставить нас, достопочтенный мистер Финч произнес прощальную речь, взяв отечески руку Оскара обеими своими руками. Он говорил таким громогласным голосом, так выразительно, что фарфоровые и хрустальные вещицы на Луциллиной шифоньерке дрожали от его потрясающих басовых нот.

– Приходите пить чай, друг мой. Без церемоний. Сегодня вечером в шесть часов. Вас следует ободрять и поддерживать, мистер Дюбур. Веселое общество, немного музыки. Луцилла, дитя мое, ведь ты сыграешь мистеру Дюбуру? Мадам Пратолунго также не откажется, я уверен, если я попрошу ее. Мы даже скучный Димчорч сделаем приятным нашему другу. Как говорит поэт?

Не местность счастие дарует на земле:Иль нет нигде его, иль есть оно везде!

Как превосходно! Как верно! До свидания, до свидания!

Хрусталь перестал дребезжать. Тощие ножки мистера Финча унесли его из комнаты.

Как только он удалился, мы обе обратились к Оскару с одним вопросом: как проходило свидание его с ректором?

Мужчины не способны удовлетворить любопытство женщин, когда дело идет о мелочах. Женщина на месте Оскара пересказала бы не только весь разговор, но и каждую сколько-нибудь характерную подробность. От этого невнимательного мужчины мы могли добиться только рассказа о свидании в общих чертах. Краски и частности предоставлялось нам подобрать самим. Оскар сознался, что в ответ на любезность ректора он открыл ему всю свою душу и сообщил этому ловкому пастору и отличному дельцу подробнейшие сведения о своих делах. Со своей стороны, мистер Финч также говорил как нельзя более откровенно и прямодушно. Он изобразил в печальных красках бедность Димчорчского прихода и упомянул с таким чувством о ветхости замечательной-де по своей древности церкви, что добродушный Оскар, глубоко тронутый, достал свою чековую книжку и тотчас же сделал пожертвование на починку древней колокольни. Они еще толковали об этом, когда мы отворили калитку сада и впустили их. Услышав это, я вполне поняла виды нашего достопочтенного друга. Мне стало совершенно ясно, что ректор выяснил возможности Оскара в финансовом отношении и пришел к убеждению, что если содействовать сближению молодых людей, то это (по его любимому выражению) могло дать деньги. Он, как показалось мне, выставил в первый раз «древнюю колокольню» для пробы, предполагая обратиться затем к кошельку Оскара с другой, более личной просьбой. Словом, он, по моему мнению, был достаточно прозорлив, чтобы, получив понятие о характере молодого человека, предвидеть скорее приращение, нежели убыль своему доходу, в случае если б отношения между дочерью его и Оскаром закончились браком.

Пришла ли Луцилла к такому же убеждению, как я, не берусь ответить. Могу сказать только, что возникшие обстоятельства как будто возбуждали в ней неудовольствие и что она при первой возможности переменила тему разговора.

Что касается до Оскара, то с него было довольно того, что он занял положение друга дома. Оскар очень весело простился с нами. Я глядела на то, как прощались они с Луциллой. Она пожала ему руку. Я это видела. Судя по быстрому ходу дела, я уже спрашивала себя, не появится ли за чаем достопочтенный Финч в своем облачении и не совершит ли бракосочетание «многопострадавшего молодого друга» с дочерью своей между первой и второй чашкой.

Вечером в нашем маленьком кружке не произошло ничего замечательного.

Мы обе с Луциллой (не могу не сообщить этого) нарядно оделись для этого случая. Мистрис Финч представляла полную противоположность нам, и тем выгоднее выделялся наш наряд. Она сделала над собой громадное усилие: она была наполовину одета. Вечерний костюм ее состоял из старой шелковой юбки и вечной ее голубой шерстяной кофты.

– Я все теряю, – шепнула мне на ухо мистрис Финч, – у меня есть лиф к этому платью, но я его нигде не могла отыскать.

Изумительный голос ректора не умолкал. С важным видом этот словоохотливый человек говорил, говорил, говорил все более и более густым басом, пока даже чашки на столе не задрожали от его голоса. Старшие дети, допущенные к семейному пиру, ели до пресыщения, таращили глаза до отупления, зевали до изнеможения и затем отправились спать. Оскар ладил со всеми. Мистрис Финч обнаруживала к нему участие, как к одному из двух близнецов, хотя ее, по-видимому, удивило и огорчило, что у его матери только и было детей, что он да брат. Луцилла сидела молча, с наслаждением слушая голос Оскара. Эти милые звуки доставляли ей столько же невыразимого наслаждения, сколько нам прекрасных минут доставляет выражение милого лица. Позже вечером мы занялись музыкой, и тут я в первый раз услышала, как прекрасно играет Луцилла. Она одарена была природным талантом и играла с такой нежностью и ясностью звука, какая встречается редко и у подлинных виртуозов. Оскар был в восхищении. Словом, вечер удался как нельзя более.