Дебора Смит - Счастье за углом Страница 17

– Мне не доплачивают за психологическое давление. Мне, если честно, вообще тут не платят.

– Ты получаешь бесплатную еду и общество людей, которые любят тебя таким, какой ты есть. Вот ваша плата, мистер. – Она протянула мне бисквит.

Темнокожая рука выхватила бисквит у меня из-под носа.

– О, спасибо вам, мисс Дельта, – сказал Энтони, курьер UPS, который только что просочился через черный ход. – Благодарю, белый парень.

– На тебе форма. Разве не против правил есть мои бисквиты в рабочую смену?

– Полчаса назад я отвез последнюю посылку в Тартлвилль. И теперь отправлюсь домой, как только Дельта упакует мне мой заказ. Я пообещал жене поужинать в кафе.

– Можешь приехать сыграть с нами в покер на выходных. Слушай, там будет целая корзина шоколадных кроликов.

– Напомни мне в субботу. Жена собиралась на выходные к матери в Детройт.

– Может, я оставлю тебе бисквиты, а может, и нет. Зависит от того, получу ли я сегодня свою долю.

Дельта фыркнула на меня.

– Цыц. Шоу начинается. – Она ткнула пальцем в пульт, и кухню затопило звуками заставки. На экране возникла светловолосая ведущая.

– Важные новости относительно трагедии Кэтрин Дин, – объявила она. – После первого года брака ее муж подал заявление на развод, а несколько часов назад мы узнали, что в связи с инфекцией Кэтрин снова перевели в палату интенсивной терапии. Врачи говорят, что состояние у нее крайне тяжелое.

Дельта застыла. Я тоже. А когда она ко мне обернулась, я увидел слезы в ее глазах.

– Она умрет, – сказала Дельта.

Я покачал головой.

– Нет, если я смогу ей помочь.

Уже весь мир знал, что Геральд меня бросил.

Переживаний, одиночества и боли первых недель лечения было достаточно и без предательства любимого человека. Медики обращаются с тобой, как с лабораторным животным, крадут лекарства, зеркал вокруг нет, и через некоторое время начинает казаться, что тебя просто не существует. Стоит добавить предательство человека, который клялся в вечной любви, и с тем же успехом ты можешь испариться.

Я словно… исчезла.

В пасхальные выходные я лежала в ступоре на койке посреди крошечной темной палаты. Сознание металось от болезненных воспоминаний о Геральде к странным цветным снам о животных, которые выходили из стен и сгорали дотла. И вдруг со мной по громкой связи заговорил мужской голос.

– Кэти, – тихо сказал он, – меня зовут Томас, и я хочу рассказать тебе, как выглядит сегодня закат над Хог-Бэк Маунтин с парадного крыльца дома твоей бабушки Нэтти.

Голос был глубоким, звучным и странно знакомым. Где я могла его раньше слышать? Почему-то этот голос ассоциировался у меня с уютом.

– Привет, Томас, – ответила я, не открывая глаз. И не стала спрашивать его фамилию. Я знала этот голос. – У меня сегодня плохой день.

– Я знаю, милая.

– Я просто не могу понять. Почему я?

– Раньше я думал, что плохие вещи случаются только с другими людьми. Но это не так.

– Разве я это заслужила? Но я не могу понять, в чем моя вина.

– Ты ни в чем не виновата, Кэти.

Возможно, этот голос мне просто снится. Или ангел пришел поговорить со мной. Нельзя игнорировать ангелов.

– Почему ты так уверен? – спросила я.

– Мои жена и сын погибли от несчастного случая. И если бы я тогда вел себя иначе, я мог бы их спасти. Или хотя бы моего сына. В то утро была моя очередь присматривать за ним, но близилась сдача важного проекта. Мы с женой поссорились, выясняя, чей график важнее. И я настоял, чтобы она взяла сына с собой на работу.

– Ох, Томас. Мне так жаль.

– Я всегда думал, что люди, которых я люблю, защищены каким-то магическим полем – просто потому, что я их люблю. И что если Бог существует, то он ни за что не позволит чему-то страшному случиться с ними или со мной. Я был хорошим человеком. Я никогда и никого целенаправленно не обижал, за что же Бог мог меня наказать? А затем плохое случилось. Настолько плохое, что я и представить себе не мог. Все, во что я верил – в судьбу, удачу, справедливость, – полетело к чертям. С тех пор я чувствую себя так, словно стою на руинах дома, в котором прожил всю жизнь. И я мог бы отстроить его заново, но дом уже не будет прежним. Я не знаю, с чего начать.

– Пустота. Такая пустота внутри. Я понимаю.

– Я не священник, не философ и даже не терапевт. Но я много времени провел, пытаясь понять, почему люди страдают. Буддисты говорят, что дело не в понимании или объяснении, а в том, чтобы принять страдание и посмотреть, какой урок мы можем из этого извлечь, чем можем помочь себе и другим.

– Буддисты видят… луч надежды.

– Именно. А мусульмане считают страдания божественным испытанием, которое мы должны пройти. Можем ли мы встретить страдания с надеждой, смирением и храбростью? Они говорят, что без страданий в этом мире не осталось бы пути к спасению.

– Ислам… не для неженок.

– Верно. Там не повиляешь.

– Епископальная церковь… тот еще фуршет.

– Что?

– Меня растили ее прихожане. Мои тетушки… говорили… что епископальная церковь респектабельнее унитариев и… там закуски вкуснее.

Томас, мой таинственный собеседник, издал странный звук. Сквозь наркотический туман и апатию я поняла, что он смеется. Я его рассмешила. Только представьте. Возможно, часть меня до сих пор может очаровывать.

– Говори, – попросила я. – Продолжай говорить.

– О’кей. Давай посмотрим. Католики тебе говорят, что пути Господни неисповедимы и, чтобы понять природу страдания, нужно быть смиренным. Не беспомощным или покорным, нет, просто смиренным, умеющим слушать и слышать. Мой отец посылал меня и моего брата в католическую школу. Так что я могу честно сказать: если ты не станешь слушать монашенку, она продемонстрирует значение слова «смирение» и ты будешь страдать.

Я слабо улыбнулась.

– Забавно, – прошептала я.

– Было не слишком забавно, когда сестра Анджела швырялась в меня резинками. У нее была подача, как у Роджера Клемонса.

– Астроса.

– Ты разбираешься в бейсболе?

– Клемонс, Роджер. Победитель Си Янг, спец по скользящим мячам. Мой отец брал меня с собой смотреть матчи. Наше единственное общее хобби.

– Мы обязательно сходим на матч, когда ты поправишься. Договорились?

– Договорились. А пока расскажи мне что-то хорошее.

– Когда теряешь все, – медленно заговорил он, – ты слепнешь. И остается только сидеть в темноте и ждать, когда в твою жизнь вернется свет. И он начинает возвращаться, луч за лучом, немного, но этого хватает, чтобы выжить. И тебе нужно лишь верить, что этот свет однажды станет ярче.

– Я ослепла. Я сейчас вообще ничего не вижу.

– Я знаю, но не сдавайся.

– Почему?

– Потому что мы договорились встретиться на бейсбольном матче.

– Хорошо.

– Я слышу, что ты улыбаешься.

– Криво. И от этого мне больно.

Несколько секунд он молчал. А потом выдохнул:

– Я сказал, что хочу рассказать тебе о закате, о том, какой он, если смотреть с крыльца твоей бабушки. Ты готова?

– Да. Закат. Помоги мне увидеть его свет.

– Я сижу на каменных ступенях. Они высечены из темно-серого гранита с белыми кварцевыми прожилками. В центре камень вытерт ногами и временем. А по краям каменные плиты заросли зеленым мхом. Маленькие желтые дикие цветы пробиваются у основания крыльца и кое-где между ступеней, которые ведут к крыльцу. Я часто прохожусь по двору с косой, чтобы дать маленьким травам и цветам доступ к солнцу. Весь двор сейчас окрашен в мягкие золотистые тона.

– Ах!

– Вокруг кафе растут огромные дубы, и сейчас они наконец зазеленели. Но все еще в весенней неуверенности. Листья почти что бледно-лимонные, яблочно-зеленые, нежные. К июню они станут темными. Каждому из здешних дубов как минимум сто лет. У самого старого такой толстый ствол, что два человека, взявшись за руки, не смогут его обхватить. Эти старые дубы шатром смыкаются над домом. Крыше не помешало бы больше света, особенно это видно по мху, который начинает расти на ней влажным летом, но дубы того стоят. Даже во время августовской жары двор и коттедж окутаны прохладой и тенью.

Во дворе растет огромный куст кизила. Сейчас он покрыт кремово-белыми цветами. Снежные деревья отцвели около месяца назад, примерно в то же время, когда появились крокусы. Тебе стоит посмотреть на бабушкин двор весной, когда он усеян сотнями крошечных пурпурных крокусов на тонком покрывале снега. А сейчас цветут дикие азалии. Их полно на лесных полянах вдоль пастбища. Огненно-оранжевые. Настолько яркие, что почти светятся в темноте. А еще нарциссы жонкили. Они сейчас в цвету. Не знаю, сколько их поначалу высадила у забора твоя бабушка, но за прошедшие годы они разрослись, и теперь их тут сотни. Около акра одних только нарциссов. У них чудесные колокольчики цвета яичного желтка. Они повсюду. А еще я вижу пару гигантских форзиций, это кустарник. Они огромны. Каждая размером со слона. И все покрыты желтыми цветами.