Хармони Верна - Леонора. Девушка без прошлого Страница 19

– Это не имеет значения. Я все равно хочу познакомиться с ней.

Отец Макинтайр послушно встал и пошел в класс сестры Луизы, поймав себя на мысли, что похож сейчас на дрессированную собачку. Он открыл дверь, прервав урок, кивнул монахине и обратился к девочке в заднем ряду:

– Леонора, пройди, пожалуйста, со мной.

Она поднялась с места и взяла отца Макинтайра за руку. Дети не отрываясь следили за ними.

Вернувшись в кабинет, священник осторожно представил ее:

– Леонора, это миссис Файерфилд. Ей хочется познакомиться с тобой.

Элеонора Файерфилд, вскинув подбородок над кружевным воротничком, оглядела девочку с головы до ног.

– Повернись, пожалуйста!

Леонора медленно покрутилась перед ней.

– Она хорошенькая, – оценила ее женщина: это было утверждение, а не комплимент. – Сколько тебе лет?

Девочка молчала, и миссис Файерфилд раздраженно склонила голову к плечу:

– Я спросила, сколько тебе лет.

– Ей восемь. – Отец Макинтайр мягко улыбнулся девочке. – Он очень застенчива, миссис Макинтайр. И говорит крайне редко.

– Что ж, думаю, в конечном счете это можно отнести к ее достоинствам. Сдержанность лучше болтовни без умолку. – Она снова оглядела девочку. – Ну хорошо. Можешь идти. – Она пренебрежительно взмахнула рукой. – Я увидела достаточно.

Леонора посмотрела на священника.

– Спасибо, Леонора, – сказал он. – Можешь возвращаться в класс.

Когда дверь закрылась и шаги ребенка затихли в конце коридора, миссис Файерфилд решительно скрестила руки на груди.

– Я ее беру.

Отцу Макинтайру эта женщина не нравилась.

– Я уже сказал вам, миссис Файерфилд… – Он выдержал паузу. – Леонора недоступна для удочерения.

Глаза ее грозно блеснули:

– Вы не сказали, что она недоступна, отец Макинтайр. Вы сказали, что запрос на нее ожидает решения. Следите за своими словами, сэр, – предупредила она.

– С моей точки зрения, – сдержанно ответил он, – эти слова именно это и означают.

– Контракт на ее удочерение подписан?

– Да.

– Сколько они заплатили?

Смысл вопроса не сразу дошел до отца Макинтайра.

– Хорошая семья для нашего ребенка и так уже является достаточной платой…

– Уф! – Миссис Файерфилд впервые за все время улыбнулась. – Тогда она вполне доступна. – Она постучала пальцем по своей сумочке. – А я заплачу вам за нее двадцать пять тысяч долларов.

Отец Макинтайр застыл на месте. В глазах его было выражение растерянности.

Она снова улыбнулась:

– Это немалые деньги, отец Макинтайр, не так ли? Церковь предложит своему служителю, принесшему такую сумму, серьезное повышение. Или вы так не считаете?

Его шею больно сдавливал жесткий стоячий воротничок.

– Личные амбиции меня не интересуют.

– Ну разумеется! – Миссис Файерфилд, переглянувшись со своими адвокатами, рассмеялась. – Никто из людей Господа не думает о себе.

Лицо его стало суровым:

– Можете думать все, что хотите, но единственный мой интерес – это дети.

Элеонора Файерфилд кивнула, и уголки ее губ скривились:

– Тогда, полагаю, вам интересно будет узнать, что очень скоро вы можете остаться без работы. Епископ Ридли собирается прикрыть этот сиротский приют.

Наступило тяжелое молчание. Все глаза были устремлены на священника.

Отец Макинтайр почувствовал, как холодеют ноги. Дыхание его замерло, как и тело, только веки подрагивали.

При виде того, как побледнел священник, блеск в глазах миссис Файерфилд усилился:

– Вы, отец Макинтайр, либо завели себе высокопоставленных врагов, либо мало сделали для того, чтобы ублажить свое начальство. – Она нежно поглаживала перламутровые пуговицы на сумочке, словно это была кошка. – Уверена, двадцать пять тысяч долларов смогут убедить епископа в том, что ваш приют стоит сохранить.

– Приют построен из камня и раствора, – негромко ответил отец Макинтайр. – И по воле Господа нашего может быть обращен в прах. – Взгляд его стал холодным, и сквозь стиснутые зубы он продолжил: – Ребенок стоит того, чтобы его спасти. Леонора стоит этого. И ваши деньги, миссис Файерфилд, здесь неуместны. Счастье Леоноры не продается.

– Ах, какие благочестивые речи! Я весьма растрогана, отец Макинтайр. – Гортанные нотки исчезли из ее голоса, и она театрально промокнула воображаемую слезу на щеке. – А как же насчет всех остальных детей здесь? Ведь их счастье и безопасность тоже чего-то стоят. – Брови ее поползли вверх, на лице появилось издевательское выражение. – Или, возможно… вы питаете особые чувства к прекрасной маленькой Леоноре?

Губы отца Макинтайра побелели:

– Да как вы смеете…

– Я, разумеется, имела в виду исключительно ваши лучшие побуждения, – перебила его миссис Файерфилд и в подтверждение своих слов небрежно махнула рукой. Склонив голову набок, она спокойно изучала его. – Верите или не верите, отче, но мы с вами оба хотим для Леоноры одного и того же, даже если средства наши и отличаются. Я могу обеспечить ей жизнь, о которой большинство детей может только мечтать. Она будет богата. Получит самое лучшее образование. Она увидит мир и получит в наследство очень уважаемое имя. – Миссис Файерфилд сделала паузу. – Вы еще будете благодарить меня, отче. Ведь вам известна судьба, которая ожидает сирот, в особенности девочек вроде Леоноры. – На короткий миг на ее лице показался проблеск доброты, но его тут же сменило выражение нетерпения, в котором не было места сочувствию. – Давайте на секундочку допустим, что вы – по воле Господа или из слепого упрямства – откажете нам в праве удочерить Леонору. Вы сможете окружить ее своим неусыпным вниманием, однако в приюте есть ограничение по возрасту – шестнадцать лет. И что дальше? Вариантов у нее будет два: выйти замуж за какого-нибудь мерзавца без будущего или работать за стойкой в убогом питейном заведении.

– Вы забыли о супружеской паре, которая хочет ее удочерить, – напомнил он.

– А вы забыли о том, что люди, приезжающие сюда, бедны. Ее заставят работать. И это сулит ребенку тяжелую жизнь.

В кабинете повисла тишина. Жестокие слова относительно будущего Леоноры звенели у отца Макинтайра в голове. По виску его скатилась капля пота. Стрелки на циферблате судьбы девочки сдвинулись, и он сейчас мог завести весь механизм.

Элеонора Файерфилд кивнула, как будто уже получила ответ на повисший в воздухе вопрос, расслабилась и смягчила тон:

– Контракт относительно удочерения Леоноры – не проблема. Мистер Ньютон найдет в нем прорехи, и у вас не будет никаких юридических обязательств, даже если эта пара захочет что-то оспорить, – если у них, конечно, найдутся деньги, чтобы доказывать это в суде. На самом деле это не играет абсолютно никакой роли. Скажите им все, что посчитаете нужным. Это меня не касается. – Произнеся это, она небрежно отмахнулась, словно отгоняя дурной запах. – Мои юристы составят новый контракт, и вы – вместе с епископом! – подпишете его. В течение следующего месяца я буду жить к северу от Джералдтона. Вы сможете приехать туда, чтобы подписать бумаги. К тому времени все записи об этом ребенке должны быть уничтожены, чтобы не осталось никаких копий. Это ясно? – Ответа она ждать не стала. – Я пришлю гувернантку, которая будет заниматься с ней до нашего отъезда. У Леоноры будет два месяца на то, чтобы устранить свой акцент и в совершенстве освоить наш говор. Она будет изучать соответствующий этикет и историю нашей семьи. Времени у нас не так много.

– А что, если она не сможет удовлетворить вашим требованиям? – едко спросил он.

– Что вы, отче, – проворковала миссис Файерфилд. – Неужели в вас так мало веры?

Глава 20

Лео не было за завтраком, она не приходила уже целую неделю. Джеймс каждые несколько секунд поглядывал то на пустой стул, то на широкие входные двери, откуда она должна была появиться, но она все не шла, и ее отсутствие уныло зависло в образовавшейся в его душе пустоте, словно обрывки старой, присыпанной пылью паутины. Он хорошо знал, где она находится: застряла в маленькой комнатке со своей сладкоречивой гувернанткой. Комнатка эта была просто переделанной кладовкой, только теперь в ней стояли стол и два стула, а швабры и метлы были сдвинуты в сторону.

Сейчас Джеймс разговаривал так же редко, как Леонора. Говорить было не о чем, и не было человека, который бы его слушал. Он больше не говорил об Ирландии и старался не думать о ней. Прежние рассуждения об изумрудной траве, настриженной шерсти и меловых скалах, о стадах овец и тепле вечерних костров казались ему глупой детской болтовней о чудесах и сундуках с сокровищами, а он был уже не ребенок.

Это была его жизнь. Он чувствовал ее однообразие – его как будто загнали в темный ящик. В голове его было пусто, хотя совсем недавно она была полна самых разных фантазий. Настолько полна, что почти не оставалось места для чего-то еще. А теперь все ушло, и от этой пустоты во рту появился кислый вкус, а сердце стучало, как стальной барабан.