Сара Джио - Тихие слова любви Страница 2

– Пожалуйста. – Я улыбнулась. – Довольны теперь?

Мел вцепился в щеку и разыграл сковывающий лицо паралич.

– Лучший день в моей жизни, – сказал он. Ему было почти семьдесят, и сорок лет или даже больше он продавал газеты. Этот лысеющий мужчина маленького роста с пивным животом флиртовал с каждой женщиной на рынке, а вечером отправлялся в свою крошечную квартиру, расположенную в двух кварталах от площади, выше на холме, где он жил в одиночестве.

– Моя Адель любила канун Рождества, – сказал Мел. – Она любила омелу. На Рождество у нас всегда был настоящий праздник – жареное мясо, елка, иллюминация.

Я положила руку на его рукав. Хотя его жена умерла восемь лет назад, Мел говорил о ней так, словно утром они вместе завтракали.

– Я знаю, как вам ее не хватает.

Мел взглянул на облака. Интересно, что он в них видит?

– Каждый проклятый день, – пробурчал он. Я увидела печаль в его глазах, но это выражение сразу изменилось, когда к киоску подошла женщина лет семидесяти. Она была высокого роста и возвышалась над Мелом, словно небоскреб КоламбияЦентр над невысоким зданием на углу Четвертой авеню и Пайк-стрит по соседству. У женщины были серебристо-седые волосы и точеные черты лица. Элегантная, с ниткой жемчуга на шее, она определенно была красавицей в молодости.

– У вас есть «Таймс»? Лондонская «Таймс»? – спросила она тоном, выдающим разочарование. Голос у нее оказался резким и властным, и я услышала в нем характерный британский акцент.

Я наблюдала, как они смотрят друг на друга, и перед моими глазами появился туман, со мной иногда такое случается. Я протерла глаза. Мел радостно улыбнулся своей чопорной покупательнице.

– «Таймс»? – воскликнул он. – При всем должном уважении, мэм, мы в Сиэтле, а не в старой доброй Англии.

Глаза женщины сузились.

– Что ж, в каждом достойном газетном киоске следует иметь эту газету. Это единственное издание, которое стоит читать. – Она обвела взглядом ряды таблоидов и газет. – Сейчас столько мусора…

Мел приподнял одну бровь и посмотрел на меня, а женщина, подняв воротник своего тренча, быстрым шагом зашагала прочь мимо нас.

Мел как будто застыл на мгновение, но потом улыбнулся.

– Снобы! – произнес он. – Богатые люди полагают, что мир принадлежит им.

Я посмотрела через плечо, снова протерла глаза, стараясь не размазать свежую тушь на ресницах, и только тут вспомнила о том, что на следующий день у меня назначена встреча с доктором Хеллер, которую я посещала бо2льшую часть моей жизни. Англичанка скрылась за углом.

– Возможно, она просто несчастна, – предположила я. – Моя бабушка всегда говорила, что люди не хотят быть грубыми, это их печаль заявляет о себе.

Я вдруг вспомнила тот день в детстве, когда я впервые встретилась с глубокой печалью и в первый раз заметила, что с моим зрением что-то не так. Мне было четыре года. Я стояла в дверях маминой спальни. Мама сидела на краю кровати, ссутулившись и закрыв лицо руками. Она плакала. Занавески были плотно закрыты, стены тонули в темноте. Отец склонился над ней, умоляя простить его. У него в руке был чемодан, и он собирался уехать в Лос-Анджелес следом за женщиной, с которой он не так давно познакомился. Папа сказал, что хочет на ней жениться. Папа влюбился и разбил маме сердце.

Я не помню лицо моего отца, как не помню точно и тех слов, которыми мои родители обменялись в то дождливое утро в Сиэтле. Я не забыла только глубокую печаль моей мамы. А когда папа положил руку ей на плечо, как будто говоря: «Пожалуйста, прости меня», я сильно моргнула. Мне тогда показалось, что перед моими глазами повисло облако, но это не были слезы. Облако появилось откуда-то из глубины моего существа. Я помню, как отступила назад, начала тереть глаза и, спотыкаясь, вышла в коридор. Там я и ждала до тех пор, пока папа не вышел из спальни. Если он и собирался попрощаться со мной, то почему-то этого не сделал. Вот так папа оставил нас: моего брата Флинна, который ни о чем не подозревал и смотрел в этот момент телевизор; меня, сбитую с толку и почти ослепшую в коридоре; маму, плачущую так громко, что я боялась, как бы она не умерла.

Мне хотелось подбодрить ее, поэтому в то утро я принесла ей чашку кофе. Мои руки дрожали. Я сотню раз видела, как мама мелет зерна, кладет их во френч-пресс, поэтому набралась храбрости проделать все это самостоятельно. Но видела я по-прежнему плохо, поэтому я все сделала неправильно. Мама сразу же мне об этом сказала.

– Что это? – резко спросила она.

– Я сделала тебе кофе, – пискнула я.

Она посмотрела в чашку, покачала головой, потом медленно подошла к раковине на кухне и вылила содержимое чашки.

Я сдерживала слезы, глядя, как она возвращается в спальню. Папа подвел маму. И я тоже ее подвела. Часом позже пришла бабушка и объяснила, что печаль может управлять нашим поведением. Я никогда не забывала ни этих слов, ни того, как бабушка позвала маму и они вдвоем повезли меня в больницу, когда я им сказала, что я все еще плохо вижу. После томографии, которая ничего не показала, мне сделали укол, от которого я расплакалась, и я отправилась домой с вишневым леденцом в руке. После этого мы никогда не говорили о папе. И даже теперь, сколько бы я ни старалась, я не могла представить его лицо. Перед моим мысленным взором оно по-прежнему оставалось темным пятном.

Мел пожал плечами и разрезал упаковку на пачке газет.

– Что ж, я иду в магазин, – продолжала я. – Сегодня день будет хлопотным. В прошлом году Ло придумала цветочную композицию из пуансеттий, плюща и шиповника. Клянусь, каждая светская дама в этом городе захочет четыре штуки для своего праздничного стола. – Я вздохнула. – Разумеется, в этом нет ничего плохого. Но это означает, что к концу дня мои пальцы скует артрит.

Я подняла руки и растопырила пальцы.

– Не работай слишком много, Джейн. Я беспокоюсь за тебя.

– Мне нравится, что вы обо мне беспокоитесь, – сказала я и медленно улыбнулась. – Уверяю вас, моя жизнь не заслуживает никакого беспокойства. Я встаю и отправляюсь в цветочный магазин, потом возвращаюсь домой. Все просто, никаких драм. Незачем вам волноваться.

– Дорогая, именно поэтому я за тебя и беспокоюсь, – не успокаивался Мел. – Я бы хотел, чтобы ты дала волю своим чувствам, нашла себе кого-нибудь.

Я улыбнулась по-настоящему и погладила по голове своего пса.

– У меня уже кое-кто есть. И это Сэм.

Мел улыбнулся мне в ответ, а я, прощаясь, помахала ему рукой.

– Я хотел бы познакомить тебя с одним торговцем рыбой. Его зовут Рой. Я с ним вчера познакомился. Он бы мог время от времени готовить тебе вкусную рыбу на обед.

– Ай-ай-ай, Мел! – Я округлила глаза, засмеялась и повела Сэма вдоль по улице к пекарне «Мерриуэзер». Элейн помахала мне рукой из-за прилавка. Ее темные волосы были собраны в аккуратный «конский хвост» на затылке. На щеке остался след от муки.

– Доброе утро, – поздоровалась я. Сэм встал на задние лапы, положил передние на прилавок, ожидая, чтобы Элейн угостила его собачьим печеньем. В пекарне пахло жженым сахаром и только что испеченным дрожжевым хлебом. Иными словами, как в раю.

Элейн, представительница уже третьего поколения владельцев пекарни, подружилась со мной, когда я унаследовала бабушкин цветочный магазин пятью годами ранее. Нас сблизила любовь к круассанам с шоколадом и белым пионам. Мы продолжаем регулярно ими обмениваться. Теперь же она смахнула пот со лба.

– За последний час мы приняли сорок девять заказов на пекановый пирог. Пожалуй, сегодня вечером мне не удастся уйти домой.

На двери звякнул колокольчик. Я обернулась и увидела, что в пекарню входит Мэтью, муж Элейн.

– Дорогой! – прощебетала она. Мэтью, архитектор со следами былой красоты, подошел к нам и перегнулся через прилавок, чтобы чмокнуть жену в щеку. Эта пара жила так, что заставляла окружающих немного им завидовать. Двое прекрасных детей, дом на Хэмлин-стрит над каналом Монтлейк с прекрасным цветником перед входом и курятником на заднем дворе, благодаря которому у семьи всегда были свежие органические яйца.

– Тебе удалось купить набор «Лего», который так хочет Джек? – спросила Элейн, крутя обручальное кольцо на пальце.

– Вот он, – сказал Мэтью, поднимая пакет над прилавком. – И еще я купил для Эллы пупса, о котором она только и говорит.

Элейн шумно выдохнула.

– Замечательно, иначе Рождество не было Рождеством. – Она повернулась ко мне. – Этот мужчина – мой спаситель.

Мэтью просиял.

– Слушай, а ты уже познакомилась с новым соседом? – спросил он.

Элейн покачала головой.

– Я заходил к нему сегодня утром, – продолжал Мэтью. – Его жена умерла в прошлом году. Он только что переехал сюда из Чикаго. Я подумал, что мы могли бы пригласить его к нам завтра на рождественский обед.

– Конечно, – согласилась Элейн. – Если ты считаешь, что он захочет прийти.