Кэтрин Уэбб - Наследие Страница 28

Здесь, в этой комнате, больше зловещих напоминаний о ней, чем где бы то ни было в доме. И это, полагаю, естественно. Я немного жалею, что так ни разу и не побывала у нее, став взрослой, что не приперла ее к стенке, не заставила объяснить, откуда взялась в ней эта ненависть. Теперь уже слишком поздно. Туалетный столик Мередит – тоже огромный, широкий, вместительный: две тумбы с несколькими ящиками с каждой стороны и один широкий ящик посередине. Открываю его, выдвинув себе на колени. Сверху – трельяж, три зеркальные створки, и еще много ящичков. Столешница гладкая, как шелк, отполированная за несколько сотен лет прикосновениями нежных дамских пальчиков. Мне приходит в голову, что я должна отдать маме не только фотографии, но и украшения. Мередит не хватило решимости признаться, что она распродала лучшие свои драгоценности, как и лучшие земли поместья, чтобы оплатить ремонт крыши. Позднее она сообщила об этом нашим родителям и обвинила их, как будто стоило им получше пошарить в карманах и поскрести по сусекам – и необходимые тридцать тысяч фунтов сразу нашлись бы. Но не все же она спустила, тут наверняка есть что-то, что я, ее вороватая внучка, сумею отыскать.

Помада, тени для век, румяна в верхнем правом ящике, под металлическими тюбиками и пластиковыми коробочками – холмики просыпавшейся пудры. В следующем ящике пояса и ремешки свернулись кольцами, как змеи. Носовые платки, заколки для волос, шифоновые шарфики. Этот ящик особенно сильно пахнет Мередит, ее духами с легким запахом псины. Нижний правый ящик заставлен шкатулками. Вынимаю их, расставляю так, чтобы видеть все. Почти во всех лежат украшения. Самая большая шкатулка, темная и блестящая, набита письмами и фотографиями.

С мурашками по коже я просматриваю ее содержимое. Письма от Клиффорда и Мэри, поздравительные открытки от моих родителей, несколько банковских счетов и квитанций, не знаю уж по какой причине попавших в эту шкатулку. По одной разворачиваю старые бумаги, чувствуя себя преступницей, шпионкой. Фотографии я пока откладываю в сторону. Нахожу старые газетные вырезки, посвященные Генри разумеется. Сверху местные газеты. «Исчезновение внука леди Кэлкотт». «Поиски пропавшего мальчика продолжаются». «Одежда, обнаруженная в Вестриджском лесу, не принадлежит пропавшему мальчику». За ними следуют центральные издания. Версии о похищении, домыслы, таинственный бродяга – его якобы видели у шоссе А361 со странным свертком, который мог оказаться ребенком. Похожего мальчика видели в Девайзесе лежащим в автомобиле. «Полиция крайне озабочена». Я не могу оторвать глаз от газетных страниц. Вряд ли бродяга мог тащить Генри. Плотного, ширококостного Генри. Мы никогда не видели и не читали этих заметок, ни я, ни Бет. И понятно, что не читали. Никто не читает газет в восьмилетнем возрасте, а нам обычно даже запрещали смотреть новости.

Вероятно, она скупала множество газет, каждый день разных. Интересно, она вырезала заметки сразу или потом, спустя годы, чтобы только не умирала надежда, а вместе с надеждой жил и он? Я и не догадывалась, что у этой истории был такой резонанс. До сих пор сновавшие у ворот Мередит корреспонденты как-то не ассоциировались у меня с сенсацией, мне и в голову не приходило, что исчезновение Генри стало событием общенационального масштаба. Конечно, сейчас я понимаю, почему о нем столько писали тогда, почему эта история так долго не затихала. Только спустя месяцы она стала занимать все меньше места на газетных полосах, пока не забылась всеми. Дети не должны исчезать бесследно. Это слишком страшно, наверное, даже страшнее, чем найти тело. Никаких ответов, никаких идей и предположений. Бедная Мередит. Ведь она была его бабушкой, она должна была лучше смотреть за ним.

Я долго вглядываюсь в увеличенную, крупнозернистую школьную фотографию Генри. Цветущий опрятный мальчик в блейзере и полосатом галстуке. Аккуратная прическа, благопристойная белозубая улыбка. Этот увеличенный снимок был выставлен в витринах магазинов, напечатан на страницах газет, висел на телеграфных столбах, в приемных врачей и супермаркетах, на стенах гаражей и дверях пабов. Интернета тогда еще не было, но я помню, что натыкалась на эту фотографию буквально повсюду. Одна из них, в витрине магазина, была цветной, но скоро выцвела, поблекла на солнце, но, когда я впервые ее увидела, краски были яркими. Можно мне пойти в магазин? – Нет! Ты останешься дома! Я не могла понять почему. В конце концов со мной пошла мама, она крепко держала меня за руку, вежливо просила репортеров пропустить нас и не преследовать. Двое-трое все же увязались за нами, неизвестно зачем, щелкнули несколько раз, как мы выходим из магазина с апельсиновым мороженым на палочке. Крошечная вырезка от конца августа 1987 года. Ровно год спустя. Безысходная завершающая строчка: «Несмотря на все усилия полиции, следы пропавшего ребенка до сих пор не обнаружены».

Чувствую боль в груди – и вдруг понимаю, что давно уже сижу не дыша. Как будто жду, вдруг у этой истории окажется другой конец. Я замечаю, что дождь усилился и громче стучит в стекла. Эдди гуляет по лесу. Он вымокнет. Так странно читать в газетах о Генри, о том лете. И в то же время, наоборот, все события обретают какую-то новую реальность, кажутся еще более кошмарными. Это случилось на самом деле, и я была там. Я убираю вырезки в шкатулку, бережно, стараясь не повредить. Надо их сохранить, думаю я, в той же похожей на гроб шкатулке, в которую Мередит сложила их двадцать три года назад.

Придвинув к себе стопку фотографий, я просматриваю их, пытаясь переключиться, прогнать мрачную тень. В основном здесь семейные фотографии, сделанные на праздниках, – их-то и хочет получить мама. Маленькие черно-белые фотографии Мередит и Чарльза в день их бракосочетания – моего дедушки Чарльза, погибшего во время Второй мировой войны. Чарльз не был в армии, он просто поехал по делам в Лондон, а в клуб, куда он зашел пообедать, попала бомба. Их лучшие свадебные фото в тяжелых серебряных рамках стоят на рояле в гостиной, но на этой маленькой карточке Мередит снята в необычном ракурсе, она смотрит через плечо, отвернувшись от Чарльза, как будто зацепилась за что-то подолом. Они выходят из церкви, из тени на свет. В профиль у Мередит совсем юное, взволнованное лицо. У нее очень светлые волосы, огромные глаза широко распахнуты. Как же могла эта прелестная девочка, эта юная невеста превратиться в Мередит? В ту Мередит, которую помню я, холодную и твердую, как мраморные полки в кладовой.

Одна фотография привлекает мое особое внимание. Она очень старая, с обтрепанными краями, изображение выцвело и покрыто бурыми пятнами. Молодая женщина лет двадцати с небольшим, в закрытом платье с высоким воротничком, волосы строго зачесаны назад. На руках она держит младенца в шелковом платьице, месяцев шести, не больше. У ребенка темные волосики, лицо слегка смазано, как будто он дернулся, как раз когда «вылетела птичка». Эта женщина – Кэролайн. Я хорошо знаю ее по другим снимкам, висящим в доме, хотя ни на одном из них она не выглядит такой юной. Перевернув фотографию, я вижу на обороте выцветшую печать. Читаю: «Фотоателье „Джилберт Бофорт и сын“, Нью-Йорк». Рядом приписка бледными чернилами: «1904 год».

Позвольте, но ведь Кэролайн вышла за Генри Кэлкотта, нашего прадеда, только в 1905 году. (Какое-то время назад Мэри пришло в голову составить генеалогическое древо семьи Кэлкотт, она была так горда, что стала ее членом, выйдя замуж за Клиффорда. А в этом году на Рождество она разослала всем нам плоды своего труда вместе с поздравительными открытками.) Да, верно, они поженились только в 1905 году, и у них родилась девочка, которая умерла еще до появления на свет Мередит в 1911 году. Я хмурю брови, подношу фотографию к свету, пытаясь найти еще какие-то подсказки. Кэролайн спокойно смотрит на меня, бережно придерживая младенца рукой. Куда делся этот ребенок? Каким образом он отпал от нашего семейного древа? Я сую фотографию в карман и начинаю перебирать украшения, но почти не вижу их. Больно уколовшись застежкой какой-то брошки, я долго сижу, слизывая кровь с пальца.

После ужина Эдди отправляется смотреть телевизор. Бет и я сидим среди нагромождения пустых тарелок и мисок. Она немного поела, недостаточно, но все же хоть что-то. Когда Эдди на нее смотрит, она старается есть. Я беру из миски еще одну, последнюю картофелину и, садясь на место, чувствую что-то твердое в кармане джинсов.

– Что это? – спрашивает Бет, когда я вытаскиваю фотографию нашей прабабки. С тех пор как я спросила ее про Генри, она почти со мной не разговаривает, да и сейчас голос звучит довольно сухо. Но если мне предлагают мировую, я в состоянии это понять.

– Я нашла это в комнате Мередит – это Кэролайн, – объясняю я, протягивая карточку Бет.

Бет изучает снимок, всматривается в юное лицо, светлые глаза.

– Господи, да, это правда она. Я помню эти ее глаза – она была уже совсем старушкой, но даже и тогда они все равно сияли, как серебро. Помнишь?