Эмилия Остен - Невеста для виконта Страница 38

– Скорее, предупреждение, – мрачно заметил я. – Меня, наверное, ищут и могут найти. Тогда вам не поздоровится.

– Это почему же? – спросил он. – Не бойся рассказать, сын мой, тайну исповеди я не нарушаю.

До сих пор помню эту комнату в его доме в тот день – облака спустились ниже деревни, в окна било солнце, и в морщинах отца де Шато, как в ущельях, лежали резкие тени. Он перебирал свои любимые янтарные четки и смотрел на меня поднебесным взглядом.

Таиться было поздно, да и бессмысленно. Я все ему рассказал.

– Вот что, сын мой, – сказал отец де Шато, когда я выдохся и завершил рассказ, – оставайся пока здесь. Здесь ты придешь в себя, вылечишься, окрепнешь, не бойся, никто тебя не узнает. Скажем всем, что ты мой племянник. Я же тем временем напишу моему другу, епископу Ле Бра, в Экс-ан-Прованс, пусть выяснит, что сталось с твоим отцом.

– Зачем вам мне помогать? – спросил я. – Это же опасно.

– Но я ведь слуга Господень, – сказал он весьма удивленно, – как же иначе?

И в тот миг отец де Шато научил меня добру.

Он принял постриг в юности, сам говорил, что всегда чувствовал склонность к служению Господу. В деревне его обожали, почитали, как святого, а он никого не выделял, равно любил всех. Он был из тех священников, которых принято называть добрыми пастырями; таким и должен становиться тот, кто решил всю свою жизнь пожертвовать Господу. До тех пор лишь в глазах аббата Лебеля я видал отблеск того вышнего света.

Я остался у отца де Шато; после сухого запаха каменоломен, после привычной вони немытых тел – от приносимых мистралем ароматов равнин кружилась голова. Я в кои-то веки был свободен, волен делать все, что заблагорассудится. Многолетняя усталость ушла, оставив заработанную на каторге силу, я вскапывал огород, таскал бревна, рубил дрова, помогал сельчанам строить дома и собирать урожаи. Я стал одним из них, таким же свободным, спокойным и работящим, как они. Многие годы я не видел своего отражения, и, когда отец де Шато дал мне зеркальце, чтобы я взглянул, – я себя не узнал.

Значит, и виконт не должен.

Отец де Шато исполнил обещание: написал своему закадычному другу, епископу Ле Бра. Ответ пришел через пару месяцев, потребовавшихся, чтобы выяснить подробности. Так я узнал, что мой отец умер через три года после моего ареста, наши земли отошли короне. Виконт де Мальмер по-прежнему жив. Его сестра, Шарлотта де Тавернье, приняла постриг в том монастыре, где получала образование, и случилось это в год, когда я так желал жениться на ней.

Об отце я недолго горевал: слишком давно его не видел. Поступок Шарлотты вызвал у меня некоторое недоумение, сделала ли она это ради нашей с ней любви или под давлением брата, до сих пор не знаю. Моей главной целью оставался виконт. Епископ узнал по своим церковным связям о неких подозрительных деяниях Мальмера, и это должно было мне помочь.

Однако, когда я собрался уезжать, отец де Шато остановил меня.

– Не спеши, – сказал он мне своим неторопливым голосом, – останься.

– Я хочу ему отомстить, – сказал я.

– Вот и подумай, как хочешь это сделать, а не кидайся опрометью. Если на то Господня воля, виконт никуда от тебя не уйдет.

– А вы не возражаете против моей мести. Почему? Ведь это против Бога.

– Понимаешь, сын мой, – сказал отец де Шато, ни на минуту не меняя своего благожелательного тона, – мир несправедлив, так как людям чужда сама мысль о том, что можно прийти к единому мнению по какому-либо вопросу. Как же они могут согласиться про общую справедливость? Но остается воля Бога, остается Его суд, и Его рука направляет зачастую тех, кто вершит правое дело во имя высшей справедливости. Ты выжил там, где выживают немногие, ты не ожесточился душой и не потерял веру – Господь позаботится о тебе. Ты не готов пока ехать в Париж. Когда появишься там, никто не должен тебя узнать, но ты должен быть вхож в общество. Мы придумаем, как это сделать.

И я остался жить у него. Может быть, он надеялся, что я передумаю, хотя говорили мы с ним об этом редко, но я оставался при своем.

Пару раз мы ездили в Экс-ан-Прованс, где я познакомился с епископом Ле Бра. Этому упитанному веселому человеку я по настоянию отца де Шато тоже рассказал свою историю. Епископ не осудил меня, хоть и велел молиться побольше. Иногда они с отцом де Шато казались мне старыми заговорщиками, шутами, прикинувшимися священниками; когда я обмолвился об этом отцу Реми, тот расхохотался.

– Да ведь мы и дружим с детства, в одной семинарии учились, в один день были рукоположены, только он взлетел выше, чем я, но я не жалуюсь. Мне нравится Пин-прэ-дю-Рюиссо, прелесть сельской жизни, природа. Ему больше по нраву большие города и уважение местного дворянства. Ну, да и что с того?

И прошла еще одна осень, и еще одна зима; дни плыли мимо меня, неторопливые, словно форель в ручье. Я словно застыл в их мирном мерцании, чувствовал себя счастливым, пожалуй, так счастлив я не был еще никогда. Месть словно подернулась дымкой, но я знал, что все чувства проснутся, когда придет время. Мы думали о том, что епископ Ле Бра меня порекомендует кому-то, только следует купить приличное платье и вернуть говору светский лоск. Священники выправили мне какие-то бумаги, присвоив фамилию, которую я никак не могу запомнить, – чтобы ни у кого больше не возникло вопросов ко мне.

Отец де Шато погиб этим летом, поскользнувшись на камнях над дальним водопадом и упав с большой высоты. Мы нашли его на следующий день, раскинувшего руки на валунах, лежащего в россыпи мелких белых цветов, улыбающегося. Так и похоронили, только руки сложили на груди. В тот день я заплакал впервые за долгое время.

Затем я перебрал его бумаги, оказалось, он завещал мне небольшое наследство, его можно было получить в Экс-ан-Провансе у нотариуса; вот зачем были поддельные бумаги, смекнул я. Я собрал вещи отца де Шато, его одежду, взял его лошадь, попрощался с сельчанами, которых знал по именам всех; они проводили меня с грустью. И я отправился к епископу Ле Бра.

Тот тяжело принял весть о смерти друга, долго сидел, плакал; трясся от беззвучного горя большой живот. Епископ пригласил меня оставаться, сколько захочу. Я сказал, что при первой возможности отправлюсь в Париж. Время пришло.

– Да, да, понимаю, – сказал он грустно, – да вот только никак не соображу, кому бы тебя порекомендовать, сын мой. Мне недавно писали из столицы. Виконт собирается жениться, говорят, на молодой дочке графа де Солари. Втемяшился ему бес в ребро на старости лет!

– Бедная женщина, – сказал я.

– Да кто ее знает. Я о ней наслышан, но краем уха: баронесса де Локвинар, что живет тут неподалеку, водит дружбу с нынешней графиней де Солари. Вот бы тебя туда порекомендовать, да им слуги такие не нужны, и связей никаких. Им в дом лишь новый духовник нужен.

И мы с епископом внимательно посмотрели друг на друга.

– Рукоположить тебя, конечно, можно, – сказал он, – да ведь тогда будет грех большой, если ты этого виконта все-таки прикончишь. Не уговаривать же тебя его простить во имя христианского милосердия.

– Спасибо за честь, отец Ле Бра, – сказал я, – давайте от принятия мною священного сана все-таки воздержимся. Но…

И тут мы снова посмотрели друг на друга, а затем на лежащие на столе вещи отца де Шато.

– Все равно грех, – вздохнул епископ, – так и так. Молиться много придется, чтобы его замолить, готов ты к этому, сын мой?

– Исполню свой долг чести – и готов к чему угодно.

– Ладно, – сказал епископ. – Реми говорил мне, что ты однажды назвал нас с ним шутами, над негодяями можно и подшутить. Тем более, если он таков, как слухи ходят, только доказательств нет; придется тебе поискать, а я подскажу пару имен. Вы с Реми одного роста были, и бумаги все тут. Бери его вещи, я напишу тебе рекомендацию. Завтра поедешь к баронессе де Локвинар, и будет тебе первая проверка. Если она ничего не заподозрит, в столице твои ошибки спишут на провинциальность. Сможешь священника изобразить?

– Я два года прожил в доме отца де Шато, и аббат Лебель меня учил, этого хватит.

– Только обещай мне, в память о моем друге обещай – накажи виновного, но не тронь невинных. Ты для Реми словно сыном стал. Не оскорби его памяти недостойными деяниями.

– Хорошо, – сказал я. – Могу на Библии поклясться.

– И поклянись, – он смотрел на меня умным холодным взглядом.

Я исполнил его просьбу. На следующий день я, надев сутану и немного к ней привыкнув, отправился к баронессе. Та приняла меня благосклонно, строила глазки, настрочила рекомендательное письмо к своей подруге. Через неделю я отправился в Париж, чтобы наконец освободиться от своей мести окончательно.

Я приехал в ваш дом, Маргарита, и затаился, и словно закрыл лицо; каждый ваш шаг, каждое ваше движение играло на меня. Я увидел виконта де Мальмера и сумел не убить его сразу; ты сама знаешь, как хороша на вкус отстоянная месть. Я решил узнать побольше о виконте и выждать, может, вызвать на дуэль и убить. Все же я не преступник, не заговорщик, я дворянин, и у меня есть понятие о чести. В какой-то миг я подумал: хорошо бы отомстить ему позором, соблазнив его невесту и разоблачив эту связь, но тут же мысль отринул как недостойную. Я тебя вообще не принимал в расчет, и зря. Заинтересовался тобою с первой исповеди. Все не мог понять, что скрывается за твоим отстраненным лицом, за слепым желанием выйти замуж за виконта. Неужели ты так любишь его, думал я. Через несколько дней эта мысль начала причинять мне боль, и я понял, что ты становишься мне дорога. А потом я увидел в тебе – тебя настоящую, только по-прежнему не знал, что за тайну ты прячешь. И понял: что бы я ни сделал, тебе я боль не причиню. Я решил тебя спасти. Кроме того, следовало нагнать страху на виконта, подвести его к концу. Я уже знал, что буду делать, понимал, как действовать. Позор – вот чего он боится, я намеревался утопить его в позоре.