Николь Фосселер - Шелк аравийской ночи Страница 4

Марта Гринвуд ценила Ричарда Бертона как человека, как товарища своего супруга. Но он был совершенно неподходящей компанией для ее дочери, пусть они лишь состояли в переписке. У Майи и без того было немного перспектив выйти замуж. Несмотря на уроки танцев, занятия фортепьяно и верховой ездой, несмотря на то, что Марта безжалостно таскала дочь на каждое городское увеселение с чаепитием, она никак не могла найти ей серьезного поклонника. Даже книжные черви из дискуссионного кружка профессора Гринвуда быстро теряли интерес к разговору, стоило Майе пылко вмешаться в беседу – она совсем не по-девичьи обезоруживала молодых людей своими познаниями. Потому Марта посчитала материнским долгом изменить собственным принципам и вскрывала письма, когда Хазель приносила их вместе с остальной почтой, а теперь вызвала старшую дочь на разговор. В свои двадцать Майя была уже почти старой девой и считалась не лучшей партией – тем сильнее должна беречь ее репутацию мать! Между Майей Гринвуд и Ричардом Бертоном больше не будет никаких связей, и точка!

Майя с грустью сложила лист почтовой бумаги, сжала его ладонями и словно в молитве прижалась губами к краю.

– Ричард, вернись, – прошептала она осипшим от горести голосом, – вернись и забери меня отсюда!

Письма Ричарда были ее бесценными сокровищами. Майя перечитывала их так часто, что знала каждую строчку наизусть вплоть до последнего слова. Они стали окном в красочный мир, что открывалось для нее всякий раз, если дни становились слишком серыми и беспросветными. Эти письма были единственной связью с Ричардом, в них между строк звучал его голос, словно он шептал ей через тысячу миль:

Как прекрасны восточные ночи… Всюду витает сладковатый аромат кальянов, всюду благовония, опиум и конопля… Ткани, роскошные, словно для принцессы из сказок или для тебя, моя маленькая Майя… Мой наставник-индус официально разрешил мне носить джанео, священную нить брахманов… Непрерывный бой тамтамов и визг туземной музыки, смешанный с протяжными, воющими голосами местных жителей, лай и тявканье грызущихся дворняг и крики голодных чаек, дерущихся из-за дохлой рыбы, – все это, смешиваясь, превращается в нечто совершенно чуждое для нашего уха… И я вспомнил нашу прогулку на лодке, как я вез «нас двоих вместе» – так ты всегда говорила – по реке Червиль, туда, где цвела сирень… В мягком воздухе царило благоухание и приятная прохлада. Слабый туман струился над землей, укутывал только половину холма, не доставая до покрытой пальмами вершины, за которой прорезался серебристый свет серого утра… В сколь мудром провидении родители подарили тебе имя! Майя, богиня иллюзий, зачаровывает и околдовывает людские души. Так и мне, сквозь время и пространство, ты кажешься лишь иллюзией, хоть я и знаю, что ты существуешь. Так зачаровывают и околдовывают меня воспоминания о тебе, Майя…

Майя закрыла глаза. Щеки горели от холода и гнева. Отгородившись от непогоды фантазией, она представила, что лицо пылает под солнечными лучами. Лучи согрели воздух, растопили снег – и месяцы, прошедшие с того летнего дня два года назад, и заманили Майю в королевство воспоминаний…

Она сидела тогда в любимом месте, на качелях под яблоней, прислонившись спиной к канату. Одну ногу она согнула в колене, положив на нее книгу, а другой ритмично чуть отталкивалась от земли. Туфли она сбросила, и они валялись в траве, тут же рядом валялись снятые ею чулки. В саду было словно в зеленой беседке. Высокие кустарники – сирень, бузина, бирючина – скрывали дерево от любопытных взглядов из дома. Внутреннюю часть стены покрывал плющ, а арку ворот обвили розы, что с гордостью красовались массивными цветками. Из-за железных ворот, ведущих на Блэкхолл-роуд, слышался отдаленный стук лошадиных копыт и скрип едущих по камням колес, сливаясь в гармоничное созвучие с птичьим щебетом. Майя слегка наморщила нос – верный признак довольства жизнью. Она наслаждалась прохладной гладкой травой и сухой шершавой землей под ногами и между пальцами. Качели покачивались, оборки легкой нижней юбки светлого платья щекотали голую кожу. На минуту она прикрыла глаза, запрокинув голову, и на ее лицо лег нежный пятнистый узор из солнечных бликов и тени листвы… Посидев так, она вновь склонилась над страницами книги и хрустнула кислым яблоком. Увидев краем глаза появившуюся откуда-то тень, Майя подняла глаза и приглушенно вскрикнула. Пальцы сами разжались, выпустив книгу, и она упала на землю, в траву, на туфли с чулками…

В саду стоял человек с панамой в руках, у ног его лежал моряцкий мешок. Человек наблюдал за ней – одному Богу известно, сколько времени он провел в наблюдении. Кроме простого костюма, все в нем казалось мрачным и угрожающим: черные волосы, борода, пламя в темных глазах. Но Майя не испугалась. Даже стертые воспоминания, со временем ярко расцвеченные и роскошно украшенные фантазией, принесли узнавание. Истощенный лихорадкой и религиозными постами, с огрубевшей от солнца и муссонов, жары и пыли неровной кожей. То немногое, что когда-то оставалось от юношеской мягкости, было стерто пустыней и джунглями. Каждый год, проведенный в военной муштре и неутолимой жажде нового опыта и впечатлений, оставил на лице более чем заметный отпечаток. Сияющая улыбка, осветившая лицо, казалась почти неестественной – этим чертам от природы была несвойственна такая сердечность.

– Я недостоин приветствия, принцесса?

Бесконечное множество раз Майя представляла, как это будет. Как однажды он вновь окажется перед ней, она полетит ему навстречу и бросится в его объятья, точно так же, как в прошлый раз, апрельской ночью, маленькой девочкой. Но теперь она лишь зачарованно смотрела на него, не в силах пошевелиться. Слишком нереальным казалось его появление, словно это был сон или мираж. Майя страшилась поверить сердцу, что бешено заколотилось в груди.

– Ну, если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к горе, – крикнул наконец Ричард и шагнул к ней.

Она вышла из оцепенения и медленно сползла с качелей. Надкусанное яблоко упало с ее колен, и она украдкой вытерла рукой намоченное яблочным соком место на платье. Ричард встал прямо перед ней, взял за руки и начал пристально ее разглядывать, не произнося ни слова. Когда он прижался губами к ее руке, еще липкой от яблочного сока, усы его легонько дернулись, словно происходящее забавляло его.

– Вот он, вкус рая! – пробормотал он, прижавшись к ее ладони.

Кровь прилила к щекам Майи, она хотела вырваться, но не смогла. Ричард вдруг посерьезнел, провел большим пальцем по ее скуле, прощупывая взглядом каждую черточку ее лица.

– Ты слишком юна для таких печалей, Майюшка! Где та беззаботная маленькая девочка, всегда живущая в моем сердце?

Упала слезинка, потекла по его руке, и Майя вдруг расплакалась – от счастья, что ожидание, наконец, закончилось, и облегчения, что в лице Ричарда пришел тот, кому тоже было знакомо одиночество человека, который отличался от всех и не оправдывал ожиданий всех, кто его окружает.

– Не плачь! – прошептал он и крепко прижал ее к себе, утешительно баюкая. – Я здесь! Твой старый мошенник вернулся!

Обхватив лицо Майи руками, он слегка запрокинул назад ее голову. Мягко прижался губами ко лбу, влажным щекам, подбородку и наконец, после недолгого промедления, к губам. На вкус они оказались солеными, почти горькими, как табак, Ричард и те далекие края, откуда он явился. Майя едва заметно отпрянула, когда между губ проник кончик его языка. Пахучие усы защекотали уголки ее рта – он тихонько засмеялся.

– Я и мечтать не смел, что стану первым, с кем ты поддашься этому искушению.

Он целовал ее, пока она не сбилась с дыхания, целовал, пока ей не показалось, что она растворяется в солнечном свете и теплой земле.

– Майя! Ма-ай-я-а-а!

Майя вздрогнула и посмотрела сквозь заснеженные голые ветви кустарников на дом, откуда слышались крики. На веранде показалось лиловое бархатное платье Ангелины.

– Майя? Где ты?

Это так похоже на Ангелину – даже не пытаться спуститься в сад, чтобы снег не испортил туфли… Она встала на цыпочки и вытянула шею. Сестра Майи едва ли прочла за жизнь даже малую стопку книг – она была немного близорука, но Ангелина скорее даст отрубить себе палец, нежели закажет очки. «Я что, синий чулок? Только такие ходят в очках, а ни один достойный мужчина не захочет видеть рядом с собой этакую особу!» – презрительно высказалась она как-то раз на эту тему. Как будто Ангелине действительно грозит называться этим насмешливым прозвищем образованных, независимых и сражающихся за равноправие женщин, часто думала Майя в порыве неприятной враждебности. А джентльмены всех возрастов приходили в восторг, когда Ангелина пыталась разглядеть что-нибудь вдалеке – она очаровательно морщила носик, в голубых глазах ее появлялся особый блеск. И вообще, все, что ни делала Ангелина, было очаровательно.