Жан-Жак Руссо - Новая Элоиза, или Письма двух любовников Страница 9

Почти уже шесть лепи тому, как я в первой раз тебя увидела. Ты был молод, хорош, любезен; другие молодые люди казались мне прекраснее тебя: но ни один не производил во мне ни малейшего движения, и сердце мое предалось тебе с первого взгляда; я чаяла видеть на лице твоем черты души, какая для моей была надобна. Мне казалось, что мои чувства служили только орудием к чувствованиям благороднейшим. И я любила в тебе не столько то, что видела, как то, что воображала сама в себе чувствовать. Нет двух месяцев, как еще я думала, что не обманывалась; слепая любовь, говорила я себе, справедлива; мы были сотворены один для другого; я была бы его, если б порядок дел человеческих не возмущал согласия природы; и ежели бы кому-нибудь позволено было наслаждаться благополучием, то мы бы могли быть благополучны.

Мои чувствования были обоим нам общи; они бы меня обманули, если б я одна их испытывала. Любовь, которую я знала, не могла иначе родиться, как от взаимного сходства и согласия душевного. Почти никогда не любят, если нелюбимы; по крайней мере, тогда не любят долго. Сии страсти без взаимности делающие, как говорят, столько несчастных, основаны на одних только чувствах; и ежели иногда проницают до души, то по ложным сходствам, которые скоро выводят из обмана. Любострастие не может обойтись без наслаждения, и им истребляется. Истинная любовь не может обойтись без сердца, и столько продолжается, сколько произведшие ее сходства. Такова в начале была любовь наша; такова она будет, я надеюсь, до конца наших дней, когда мы ее лучше расположим. Я видела, я чувствовала, что я была любима и что заслуживала быть любимою. Язык мой был нем; взгляд был принужденный, но сердце давало разуметь себя: мы скоро испытали между собою нечто такое, что делает молчание красноречивым, что заставляет говорить потупленные глаза; что робкую стыдливость делает дерзновенною, что изъявляет желания страхом, и открывает все то, чего сказать не смеет.

Я чувствовала свое сердце, и почитала себя погибшею при первом твоем слове. Я приметила, как мучительна тебе была твоя скромность; я хвалила сие почтение, и стала любить тебя больше; я искала наградить тебя за тягостное и необходимее молчание, без нарушения моей невинности; я принуждала природную мою склонность, и подражала Клере; я стала шутлива и резва как она, что предупредишь важные изъяснения, и показывать все нежные ласки под покровом сей притворной веселости, Я хотела сделать столь сладким настоящее твое состояние, чтоб опасность перемены умножала твою воздержность. Все то мне худо удалось; не остаются безнаказанно выходя из своего положения. Безумна я была; я ускоряла свою гибель вместо того, чтоб ее предупреждать, я употребляла яд вместо лекарства, и что долженствовало заставить тебя молчать, то самое говорить тебя заставило. Бесполезно притворною холодностью я удаляла тебя, бывая с тобой наедине; сие принуждение мне также изменило: ты стал ко мне писать. Вместо того чтоб бросить в огонь первое письмо твое, или отдать матери, я осмелилась его развернуть. Вот преступление мое, а все прочее было уже необходимое последствие. Я хотела удержаться, чтоб не ответствовать на опасные сии письма, от прочтения которых не могла я удержаться. Сия ужасная борьба расстроила мое здоровье. Я видела пропасть, куда готова была низвергнуться: я ужасала сама себя, и не могла на отъезд твой согласиться. Я впала в некоторый род отчаяния; я лучше хотела, чтоб тебя вовсе не было, нежели чтоб ты моим не был: я до того дошла, что желала твоей смерти, и даже у тебя ее просила. Небо видело мое сердце; такое усилие должно искупить некоторые заблуждения.

Видя, что ты был готов мне повиноваться, должно было говорить. Я получила такие наставления от Шалиоты, которые дали мне лучше узнать опасности сего признания. Любовь, которая то из меня исторгла, научила меня однако ж избежать следствии. Ты стал мне последним прибежищем; я столько доверенности к тебе имела, чтоб вооружишь тебя против моей слабости; я почитала тебя достойным спасти меня от себя самой, и в том не обманулась. Видя твое уважение к столь драгоценному залогу, я узнала, что моя страсть не ослепляет меня в добродетелях, которые я в тебе находила. Я предалась тем безопаснее, чем больше мне казалось, что наши сердца были довольны друг другом. Быв уверена, что нет в сердце моем кроме чувствований честных, я вкушала без осторожности всю приятность сладкого дружеского обхождения, увы! я не видела, что небрежение мое умножало зло, и что привычка была опаснее любви. Тронута твоею скромностью, я думала, что могу безопасно уменьшить и свою воздержность; в невинности моих желаний, я хотела ободрить в тебе самую добродетель нежными ласками дружества. Ко в Кларенской роще я узнала, что много на себя надеялась, и что не должно ничего позволять чувствам, когда в чем-нибудь хотят им отказывать. Мгновение, одно мгновение воспламенило меня таким огнем которого ничто погасить не могло; и ежели моя воля еще сопротивлялась, то однако ж с того часа развращено было мое сердце.

Ты разделял мое заблуждение; письмо твое привело меня в трепет. Опасность была сугубая: и чтоб мне защититься от тебя и от себя самой, должно было удалишь тебя. Сие было последнее усилие умирающей добродетели; убегая меня, ты довершил сбою победу; и как скоро я тебя больше не увидела, то моя тоска отняла у меня последние силы тебе сопротивляться.

Отец мой, оставив службу, привез с собой Г. Вольмара; жизнь, коею ему он обязан, и двадцатилетнее знакомство, сделали союз их столь приятным, что он не мог с ним разлучишься. Г. Вольмар, хотя уже в летах, богат и знатного роду, однако не нашел еще жены, которая бы ему была пристойна. Отец мой говорил ему о своей дочери, как человек желающий иметь зятем своего друга; надобно было ее видеть, и в сем намерении они вместе приехали. Мой рок хотел, чтоб я понравилась Г. Вольмару, которой никогда ничего не любил. Они согласились тайно; и Г. Вольмар, имев нужду привесить в порядок многие дела при одном северном дворе, где была его фамилия и имение, просил на то времени, и поехал с сим взаимным условием. По отъезде его, отец мой открыл матушке и мне, что он его назначил мне супругом, и повелел мне таким тоном, которой не оставлял никакого прекословия моей робости, принять его руку. Мать моя, которая довольно приметила склонность моего сердца, и которая чувствовала к тебе естественную привязанность, много раз покушалась переменить сие намерение; не смея точно о тебе предложить, она говорила таким образом, чтоб произвести в моем отце к тебе почтение, и желание тебя узнать; но качество, которого тебе не достает, сделало его нечувствительным ко всем тем, коими ты одарен; и хотя он соглашался, что порода не может их заменишь, однако полагал, что она только одна может дать им цену.

Невозможность быть счастливою, пуще воспламеняла страсть, которую она погасить долженствовала. Лестное мечтание меня подкрепляло в моих горестях; а с ним я потеряла силу их сносить. Если б еще оставалась мне некоторая надежда быть твоею, может быть, я бы над собой восторжествовала, мне бы меньше стоило сопротивляться тебе во всю жизнь мою, нежели навсегда от тебя отказаться; и одна мысль о вечном сражении, отнимала у меня мужество к победе.

Горесть и любовь снедали мое сердце; я впала в уныние, которое изливалось в моих письмах. Письмо, которое ты писал ко мне из Меллери все довершило; к собственным моим печалям присоединилось чувствование твоего отчаяния, увы! всегда самая слабая душа претерпевает муки обеих. Намерение, которое ты осмелился мне предложить, докончило мои смятения. Несчастие дней моих было уже верно. Неминуемый выбор, какой оставалось мне сделать, состоял в том, чтоб согласиться с отцом, или с тобою. Я не могла снести сей ужасной нерешимости; естественные силы имеют свой предел; толико движений во мне их истощили. Я желала освободиться от жизни. Казалось, что Небо сжалилось надо мною; но жестокая смерть пощадила меня к моей погибели. Я тебя увидела, выздоровела, и погибла.

Ежели я не нашла благополучия в моих проступках; то никогда и найти его в них не надеялась. Я чувствовала, что мое сердце было сотворено для добродетели, и что оно без нее не могло быть счастливо; причина моего падения была слабость, а не заблуждение; я не могла даже ослеплением извинять себя. Мне не оставалось никакой надежды; я не могла быть ничем больше, как несчастною. Невинность и любовь равно мне были нужны; но не могши сохранить их вместе, и видя твое заблуждение, я последовала только тебе в моем выборе, и погубила себя для твоего спасения.

Но не так легко, как думают, отказаться от добродетели. Она долговременно мучит тех, которые ее оставляют; и прелести ее, составляющие утешение душ чистых, производят жесточайшую казнь злых, которые их еще любят и не могут больше ими наслаждаться. Виновна, но не развращена, я не могла избегнуть ожидающих меня угрызений: честность мне была любезна, даже и по ее лишении; стыд мой, хотя был сокрыт, однако тем не меньше был мучителен; и когда бы вся вселенная была свидетелем, я чувствовала бы его не больше. Я утешалась в моей скорби как раненой, которой боясь антонова огня, чувством боли подкрепляет надежду к излечению.