Эдвард Люттвак - Стратегия Византийской империи Страница 13

Аттила объединил кланы гуннов под своей непререкаемой властью, применив несколько искусных приёмов, а именно: династическую легитимность (или по меньшей мере принадлежность к почтенной линии родства, поскольку гунны не были особенно привержены династическому принципу); равное и справедливое разделение доходов и военной добычи; и наконец, ту тщательно выстроенную манеру поведения, которую называют харизматическим лидерством. Из рассказа очевидца, дипломата и историка Ириска Панийского, который участвовал в византийском посольстве, отправленном для заключения договора с Аттилой в 449 г., видно, что Аттила пользовался особыми приёмами, призванными повысить его авторитет. Приёмы эти уже тогда устарели, но тем не менее оставались действенными; в сущности, такими же приёмами пользовались не так давно и другие «великие исторические фигуры». Обед только что начался:

Когда всё было приведено в порядок, пришёл виночерпий и подал Аттиле кубок вина. Приняв его, он приветствовал первого по порядку [здесь налицо порядок, определяемый статусом, а отсюда и состязание в статусе, рассудить которое мог один лишь Аттила]; удостоенный чести привета встал с места; садиться следовало лишь после того, как, пригубив кубок или выпив, Аттила отдавал его виночерпию.

Это была выпивка под наблюдением – как на круговых застольях у Сталина, когда он поддерживал равновесие сил среди членов своего двора, чередуя почёт и унижение.

Первым вошёл слуга Аттилы с блюдом, наполненным мясом, а за ним служившие гостям поставили на столы хлеб и закуски. Для прочих варваров [т. е. для военачальников гуннов] и для нас были приготовлены роскошные кушанья, сервированные на круглых серебряных блюдах, а Аттиле не подавалось ничего, кроме мяса на деревянной тарелке. И во всём прочем он выказывал умеренность: так, например, гостям подавались чаши золотые и серебряные, а его кубок был деревянный. Одежда его также была скромна и ничем не отличалась от других, кроме чистоты; ни висевший у него сбоку меч, ни перевязи варварской обуви, ни узда его коня не были украшены, как у других скифов [т. е. гуннских военачальников], золотом, каменьями или чем-либо другим ценным[70].

Это напоминает нам Адольфа Гитлера, который ел суп и овощи и при этом был одет в простую коричневую форму, в то время как все окружавшие его генералы и фельдмаршалы блистали орденами и медалями, которые он сам им раздал. Однако нужна не только скромность: перед народом лидера нужно почтить какой-либо церемонией:

При въезде в эту деревню Аттилу встретили девицы, шедшие рядами под тонкими белыми и очень длинными покрывалами; под каждым покрывалом, поддерживаемым руками шедших с обеих сторон женщин, находилось по семи и более девиц, певших скифские [т. е. гуннские] песни; таких рядов женщин под покрывалами было очень много[71].

Это сильно отличается от грохочущих барабанов, огромных знамён и пылающих факелов на Нюрнбергских съездах: у гуннов был свой язык знаков для выражения силы и величия, восходящий скорее к шаманским обрядам, чем к военным парадам или к вагнеровской опере. Уже в наше время северокорейского лидера Ким Ир Сена, который номинально был коммунистом, но сам сделал себя верховным шаманом культа собственной личности, на общественных торжествах приветствовали стройные ряды юных девушек, пылко распевавших ему хвалы.

Но лидеры – тоже люди, принадлежащие к народу или по крайней мере к некой группе людей. Их жёны могут демонстрировать близость к власти, в то же время оставаясь на собственном уровне, и таким образом создавать мостик между простым народом и великим человеком:

Когда Аттила приблизился к дому Онегесия, мимо которого пролегала дорога к дворцу, навстречу ему вышла жена Онегесия с толпой слуг, из коих одни несли кушанья, другие – вино… Желая доставить удовольствие жене своего любимца, Аттила поел, сидя на коне, причём следовавшие за ним варвары приподняли блюдо (оно было серебряное)[72].

Каковы бы ни были причины тому – легитимность, справедливое распределение добычи, харизматические ухватки, устрашение, – но власть Аттилы над гуннами позволила ему объединить их всех под своим началом, а потом, в свою очередь, привести в повиновение аланов, равно как и все германские племена, подпавшие под его власть: гепидов, герулов, грейтунгов или остготов, ругов, скиров и свевов; все эти воинственные германские народы, которых страшились римляне, стали послушными подданными Аттилы. Их сельское хозяйство помогало кормить гуннов, которые оставались кочевниками-конево-дами, чурающимися земледелия, а их воины следовали за Аттилой в его походах, подкрепляя своей немалой численностью особое военное искусство гуннов.

Наконец, к военной силе гуннов Аттила добавил своё изрядное умение управлять государством. Конечно, он полагался на насилие, но при этом тщательно его контролировал. Вместо того чтобы сразу пускать в ход свои войска, он обычно начинал с применения силы в малых дозах: с сокрушительных, но кратких атак, целью которых было не захватить территорию и даже не измотать врага, но подготовить базу для принуждения и вымогательства. Как мы увидим далее, он предпринял всего одну крупную и дорогостоящую кампанию в 451 году, за два года до своей смерти, но это было редчайшим исключением: обычно ему удавалось получить желаемое, всего лишь угрожая насилием и не испытывая необходимости вовлекать свои войска в широкомасштабные военные действия.

В самом разительном противоречии с тем образом воина-дикаря, каким Аттила предстаёт и в исландских сагах, и в современном им народном воображении, он твёрдо верил в силу переговоров. Он часто требовал, чтобы в его ставку направили послов, и сам часто направлял послов в Константинополь и Равенну, где тогда находилась столица того, что осталось от Западной империи. Между тем один современный историк назвал его дипломатом-«растяпой» и составил список его ошибок[73].

Может быть, оно и так, но для царя-кочевника одновременно вести принуждающие переговоры с обеими Римскими империями, в то же время обсуждая со своими придворными советниками вопрос о походе на персидскую Сасанидскую империю через далёкие Кавказские горы, – это значило по меньшей мере выступать «растяпой» в таких внушительных масштабах, что ничего подобного не было видано доселе, ничего подобного не было видано и впоследствии, до тех пор пока монголы не превзошли его значительно, властвуя над Россией и в то же время на деле управляя Китаем. В одном весьма интересном пассаже Приск Панийский, византийский интеллектуал, входивший в состав восточного посольства, внимательно выслушивает мнения опытного посла, возглавлявшего делегацию Западной империи (заметим, что в то время переговоры обеих делегаций шли не слишком удачно):

Пока мы удивлялись безумию варвара [т. е. непомерным притязаниям Аттилы], посол Ромул, человек опытный во многих делах, прервав наши речи, сказал, что величайшее счастье Аттилы и происходящее от счастья могущество слишком возвышают его самонадеянность, так что он не терпит справедливых речей, если не признает их выгодными для себя. Никогда никому из прежних владык Скифии [т. е. степных пространств] или даже других стран не удавалось столько совершить в короткое время, чтобы владеть и островами на океане [т. е. в Балтийском море], и, сверх всей Скифии, даже римлян иметь своими данниками. Стремясь достигнуть еще большего сверх существующего и увеличить свои владения, он желает двинуться даже в Персию[74].

Намеренно смешивая и путая силу и договорённости, Аттила обычно предлагал мирные переговоры сразу после своего вторжения. Это также было одним из способов разделить его врагов, потому что в любом случае военная партия как в Константинополе, так и в Равенне лишалась возможности заявить о полномасштабной войне без какой-либо альтернативы.

Кроме того, частью его метода было оправдание своих требований с помощью доводов законных – или по крайней мере законнических. Когда Приск был в ставке Аттилы в 449 г., тот потребовал от Западной Римской империи набор золотых кубков, отданных в залог неким перебежчиком; эти кубки Аттила объявил собственным военным трофеем. А с Восточной Римской империи он требовал возврата некоторого числа отпущенных пленных. Едва ли имело значение то, насколько законны были аргументы Аттилы. Даже простой видимости правдоподобия было вполне достаточно, потому что он собирался не убедить суд в своей правоте, но скорее разрушить единомыслие своих оппонентов. Перед лицом Аттилы у партии мира всегда находился законнический аргумент, сколь бы слабым он ни был: лишь бы принять требования вождя гуннов.

В конце концов Аттила принял правила игры. Будучи сам приверженцем законности, он повёл себя так, будто был связан неписаным законом, который уже тогда обеспечивал неприкосновенность даже в случае крайней провокации, как мы увидим ниже.