Вильфредо Парето - Трансформация демократии (сборник) Страница 14

Во Франции империя Наполеона III опиралась на село, удерживала плутократию в разумных границах и культивировала милитаризм, как и империя Августа в Риме. И та и другая столкнулись с внешней военной силой, но французская империя потерпела крах при Седане, а римская легко перенесла поражение, нанесенное германцами легионам Вара. Здесь свою роль сыграла случайность, накладывающаяся на колебательные процессы, порождаемые внутренними причинами. Французская Третья республика была основана при верховенстве деревни, но вскоре произошел поворот к демагогической плутократии, которая достигла пика своей власти в годы дела Дрейфуса. Однако война не благоприятствует плутократии, так что последние выборы во Франции указывают смену направления движения. Во время войны земледельческий класс обогатился и обрел новую силу. В нем преобладают сельские хозяева, поэтому по своим свойствам этот класс напоминает, хотя и в очень малой степени, тех, кого в просторечии называют консерваторами. Сельский плебс, который состоит, как в Италии, из поденщиков, требующих экспроприации земель и жаждущих получать плату за бесполезный или фиктивный труд, не пользуется влиянием.

Французский народ всегда отличался воинственностью, и победа способствовала некоторому оживлению милитаризма. В то же время снизились авторитет и значение социалистов, которые не сумели или не пожелали сохранить верность своим принципам и поддержали буржуазные правительства, проявляя терпимость к псевдопатриотам и даже к крупным дельцам в своей среде.

Трудно сказать, продолжится ли начатое движение и к какому результату оно приведет, учитывая идущий параллельно распад центральной власти.

В Германии правила военная плутократия при поддержке земледельческого класса, особенно прусского, но теперь она развалилась под ударами соперничающих с ней западных плутократий.

Мировая война, несмотря на сопровождавшие ее лжепатриотические и морализирующие речи о «защите права и справедливости», о вражеском «варварстве» и т. п., представляется в значительной степени конфликтом между военной и демагогической плутократиями, в который вмешалась русская бюрократия. Именно в этом смысле справедливо определение социалистов, которые назвали эту войну буржуазной.

Правящие круги всех стран, за исключением американцев и, возможно, англичан, ошиблись в расчетах. Российское правительство, имея за плечами опыт японской войны, могло бы предвидеть наступление революции, но оно проигнорировало подобные прогнозы. Немецкое правительство должно было бы научиться у Бисмарка дипломатической подготовке войны, но оно самонадеянно отказалось от этой работы. Французская и в еще большей степени итальянская плутократии не были готовы к войне, которая быстро надвигалась на них.

Участвовавшие в конфликте плутократии сначала сами полагали, а затем, когда истина предстала перед ними, попытались убедить других, что война будет короткой и победа будет достигнута малой кровью[54]. Война способствовала бы их планам, ибо искусство управления заключается в умении использовать существующие настроения (§ 2247 и passim), а патриотические настроения были в самом разгаре; но плутократии не смогли вовремя остановиться, как обычно и бывает в подобных предприятиях. Они могли заключить мир в 1917 г., когда исход войны принес бы им пользу, а не ущерб[55]; однако страны Антанты захотели одержать полную победу, а центрально-европейские империи не пожелали пойти на неизбежные жертвы, потерять немногое, чтобы сохранить больше; теперь все они запутались в неразрешимых проблемах. Так получил ускоренное развитие ход событий, который, возможно, был бы неизбежен в любом случае.

Западные плутократии, как и те, кто непонятно почему называются консерваторами, не разглядели выгод, которые представляло для них существование русского и немецкого милитаризма, и не поняли, что, разрушая последний после падения первого, они расчищают место для враждебной им демагогии. Теперь они пытаются найти спасение в борьбе с большевизмом, но поздно: союзники русских революционеров в странах Антанты тем сильнее и опаснее для центральной власти, чем более шаткой является эта власть плутократии, которая старается удержаться ценой уступок. Отчасти ее ввели в заблуждение те же деривации, которыми она пользовалась для обмана других, чтобы посадить массы в окопы и удерживать их там, подкрепляя свои действия щедрыми обещаниями, которые заведомо не могли быть выполнены[56]. Можно сказать, что они сами вырыли себе яму.

Военная плутократия в Германии потерпела поражение от внешней силы, т. е. демагогической плутократии, которая теперь проникла в Германию и безраздельно властвует в странах Антанты.

Основы современной Италии были заложены буржуазией при попустительстве, а иногда и противодействии сельских масс[57]. Новый режим вскоре стал опираться на демагогическую плутократию, достигшую наибольшей власти во времена Депретиса и далее. Война, конечно, повредила ей, но она далеко не повержена.

По-видимому, демагогическая плутократия торжествует повсюду. Быть может, ей суждена еще долгая жизнь в Англии благодаря достатку, обеспечиваемому гегемонией, перед которой волей-неволей склоняются все государства, кроме США. Рим эксплуатировал только средиземноморский бассейн, Англия эксплуатирует большую часть земного шара. Остается узнать, не появятся ли в Англии опасные для демагогической плутократии внутренние силы, не возродится ли в других странах военная плутократия, какова будет роль неизвестных величин – России и Азии.

В других европейских странах плутократия подвергается большим опасностям, но везде и всегда в ее арсенале есть масса уловок, позволяющих обратить себе на пользу внешне безнадежные обстоятельства. Она притворно уступает своим противникам, намереваясь вернуть себе с помощью ухищрений то, что было отнято силой; она обходит препятствие, которое не может преодолеть в лоб, и как правило, решает свои проблемы за счет вкладчиков и рантье – кротких овечек, вполне пригодных для стрижки. У нее есть множество обходных путей: создание огромных государственных долгов, которые заведомо не будут оплачены, мобилизация капиталов, грабительские налоги, отнимающие доходы у тех, кто не занимаются спекуляциями, законы против роскоши, бесполезность которых уже многократно доказана историей, и тому подобные меры, направленные главным образом на обман масс.

В Италии проект закона депутата Фальчони[58] о латифундиях и земельных концессиях для крестьян нанесет нашей плутократии не больше ущерба, чем нанесли его римской плутократии аграрные законы Гракхов, если не считать быстро пронесшейся бури. Большую опасность могут представлять планы народников[59] по увеличению количества мелких собственников (если они осуществятся), поскольку именно этот сельскохозяйственный класс является единственным грозным противником плутократии.

До тех пор пока накопление сбережений не претерпит серьезного урона, продажа хлеба по заниженной цене, предоставление дешевого жилья и другие благодеяния, оказываемые плутократией своим союзникам и подданным, не помешают ей отхватывать жирные куски, как и те хлебные законы, которые принимала Римская республика, а вслед за ней в еще более широких масштабах империя.

Это сходство обстоятельств и шагов отнюдь не случайно, поэтому оно будет наблюдаться в дальнейшем, так что упадок римской плутократии может послужить хотя бы отчасти прообразом будущего нашей плутократии.

Очевидно, что мы находимся сейчас в точке, которая позволяет проводить прямую аналогию с положением римской плутократии на закате республики. В высшей степени вероятно, исходя в том числе из подобных же циклов, наблюдавшихся в другие эпохи и в других странах, что после прохождения вершины начнется спад.

Эта констатация мало что дает, хотелось бы знать больше; но лучше знать мало, чем ничего, и сегодняшнее недостаточное знание не исключает, а наоборот, подводит к завтрашнему более полному знанию. И только экспериментальная наука может быть надежным проводником к нему.

IV. Чувства

В предыдущей главе мы рассматривали конкретный пример того, каким бывает действие чувств. Теперь нам следует обратиться к ним самим, поскольку именно в них кроется суть феномена.

Сами чувства скрыты от нас, мы можем судить о них только по доступным нашему наблюдению внешним проявлениям[60]. Наша задача требует не задерживаться на качественной стороне этого предмета и исследовать, насколько это возможно, его количественную сторону. С точки зрения логико-экспериментальной науки мнение одного индивида может быть очень существенным, но с точки зрения достижения социального равновесия оно практически равно нулю. В вопросах небесной механики мнение Ньютона перевешивает мнение миллиона его тогдашних сограждан, но с точки зрения оценки экономического и социального состояния Англии имеет значение лишь последнее.