Жан-Пьер Шевенман - 1914–2014. Европа выходит из истории? Страница 18

Хотя в немецком обществе до 1914 г. влияние пангерманизма было довольно скромным, его роль в развязывании войны не подлежит сомнению. Конечно, немецкий правящий класс был разделен на противоборствующие фракции. Крупная промышленная и финансовая буржуазия, как свидетельствуют ее инвестиции в Южную Америку, США и тем более в Ближний Восток и Китай, мыслила уже в масштабах мира. За исключением металлургических магнатов (Крупп, Тиссен), которые зарабатывали на производстве оружия, она сделала ставку на торговую экспансию и поэтому была заинтересована в мире. Совсем иные настроения владели земельной и военной аристократией, а также мелкой буржуазией, которые были заражены пангерманистскими идеями.

После 1914 г. эти две фракции в правящем классе Германии вступили друг с другом в борьбу за влияние. По мере того как надежды на то, что война будет быстрой, стали рассеиваться, крупная буржуазия все активней пыталась взять бразды правления страной в свои руки.

Какие «военные цели» Германия ставила в 1914 году

Немецкий историк Фриц Фишер[78] смело бросил вызов убеждению, которое в 1960-е гг. все еще господствовало в Германии, и продемонстрировал, что готовность Бетмана-Гольвега пойти на риск войны была прямо связана с теми «военными целями», которые он сформулировал 9 сентября 1914 г., т. е. еще до завершения битвы на Марне. Программа, которую Бетман-Гольвег адресовал статс-секретарю имперского ведомства внутренних дел Клеменсу фон Дельбрюку, который отвечал за каждодневную политику правительства, была пропитана идеями, господствовавшими в среде немецких промышленников. Она включала ряд пунктов:

Переустройство Центральной Европы (Mitteleuropa), включая Польшу и Францию, в таком ключе, чтобы обеспечить Германии экономическую гегемонию на всем континенте.

Превращение Бельгии в вассальное государство.

Создание Центральной Африки (Mittelafrika) – немецкой колонии с центром в Конго.

Создание между Германией и Россией «буферных государств», которые бы оттеснили ее как можно дальше на восток.

Планы аннексий неоднократно менялись по ходу войны. В том, что касается Франции, программа-минимум неизменно включала Брие (из-за лотарингских руд)[79], а порой – из стратегических соображений – также Бельфор и Монбельяр.

Эти «военные цели» официально оставались в силе на протяжении всего конфликта. Их активно поддерживали не только интеллектуалы (вспомним о «Манифесте 1347», принятом 8 июля 1915 г.), но и промышленники, большинство которых, вероятно, с нетерпением ждали мира, чтобы вновь завоевать рынки, от которых их отрезала блокада, устроенная английским флотом. Естественно, они предпочли бы быструю победу, но затягивание войны с неясным исходом все больше склоняло их к идее компромиссного мира.

Прекрасно документированная книга Ж.-А. Суту «Золото и кровь»[80], посвященная «экономическим целям войны», которые ставили перед собой в 1914 г. участники конфликта, целиком основывается на убеждении, что лидеры немецкой экономики с самого начала предпочитали «ориентацию на Запад», а не «ориентацию на Восток». В сентябре 1914 г. даже для Бетмана-Гольвега, который с таким трудом продвигал идею таможенного союза, чтобы построить расширенную на Запад Mitteleuropa, этот союз нужен был лишь для того, чтобы обеспечить безопасность Германии с помощью непрямого экономического доминирования над соседними странами. Тем более когда конец войны уже был близок, немецкие лидеры более всего озаботились тем, чтобы вернуться на мировой рынок, где господствовали англосаксы.

Эти тезисы оставляют массу вопросов: можно ли отделить экономические цели войны от ее политических целей? Можно ли, загнав себя в логический порочный круг, рассуждать так, словно власть находилась в руках промышленников, исповедующих экономический либерализм, а вовсе не у земельной и военной аристократии, которая контролировала Генштаб, и у владельцев предприятий тяжелой промышленности?

Суту собрал впечатляющий корпус источников, однако его общий тезис почему-то обходит стороной пангерманские планы аннексий как на Западе, так и на Востоке – «жесткую версию» «военных целей», поставленных Германией в начале конфликта. Суту описывает программу, сформулированную Бетманом-Гольвегом 9 сентября 1914 г., как «мягкую версию», выдвинутую в противовес аннексионистским планам Генерального штаба и тяжелой индустрии, которые были поддержаны Ратенау, наследником «Всеобщей электрической компании» (AEG), и Гвиннером, главой Дойче Банка. При этом историк ясно показывает, что за проектом Центральноевропейского таможенного союза, включающего на западе Бельгию, Голландию и даже Францию, а на востоке – Польшу, страны Балтии и Балкан, скрывался проект установления господства Германии: «Обширный экономический союз в Центральной Европе, не имевший формально главы, под видимостью равенства членов подразумевал немецкое верховенство»[81].

Однако Суту прикладывает все усилия, чтобы снять с Бетмана-Гольвега подозрения в каких-либо дурных замыслах: якобы тот задумал этот проект «косвенного контроля», который один из его сотрудников, Рицлер, сравнил с континентальным холдингом («Пруссия контролирует Рейх, контролирующий Европу»[82]), только чтобы гарантировать безопасность Германии на Европейском континенте. Старинная формула гласит: «Германия слишком велика, чтобы не стремиться к господству в Европе, и слишком мала, чтобы его добиться». Бетман-Гольвег как будто попытался разрешить эту извечную дилемму. Мне кажется, что спустя сто лет довольно трудно сказать, в какой пропорции сочетался бы «косвенный контроль» над Европой с помощью рычагов таможенного союза и «прямой контроль», т. е. территориальная аннексия, если бы Германия вышла из войны победительницей.

Суту справедливо подчеркивает связь между внешнеполитическими замыслами и установками внутренней политики; он демонстрирует, сколь хрупок был «бисмарковский социальный компромисс», союз между юнкерами востока Германии и промышленниками с ее запада. Он показывает, что канцлер и его соратники стремились к историческому компромиссу с социал-демократами, которые, напомним, на выборах 1912 г. получили 34 % голосов и провели в Рейхстаг 110 депутатов. 13 сентября 1914 г. Дельбрюк, статс-секретарь ведомства внутренних дел, ответил Бетману-Гольвегу на его программу от 9 сентября: «Нам следует, воспользовавшись войной, подтолкнуть социал-демократию к преобразованию в национальном и монархическом духе». Дельбрюк искренне задавался вопросом: «Получится ли на месте довоенной экономической системы воздвигнуть европейскую таможенную зону, которая сможет противостоять заокеанской экспансии и при этом откроет перед Германией достойные перспективы?»

Анализ немецкой внешнеторговой статистики за 1913 г. показывает, что на Британскую империю и США приходилось 25 % немецкого экспорта и 34 % импорта. Центральноевропейская таможенная зона, которая, протянувшись на запад, включила бы Францию, Бельгию и Италию, смогла бы претендовать лишь на 30 с небольшим процентов экспорта и только на 20 % немецкого импорта. Даже если представить, что снижение таможенных пошлин коснулось бы и России (8,7 и 13,2 % соответственно), попытка повернуть интересы Германии с Запада (Westorientierung) на Восток (Ostorientierung) все равно кажется не слишком реальной, поскольку Германия 1913 г. была уже слишком глубоко вовлечена в процессы глобализации.

Суту, без сомнения, прав, что флагманы немецкой экономики той поры понимали: экономика Рейха слишком интегрирована в мировую, чтобы из нее можно было выйти без тяжелых последствий[83]. Правильным решением было бы, сохранив коммерческие потоки, существовавшие до 1914 г., усилить их таможенным союзом, который бы ограничился одной Австро-Венгрией.

Проект экономического блока (Wirtschaftsblock), описанный историком Фрицем Фишером, само собой, был взлелеян не немецкими экономическими властями, а кругами пангерманистов. Это стало ясно в августе 1916 г., когда Гинденбург и Людендорф сменили Фалькенхайна во главе Генерального штаба. Помимо отставки Бетмана-Гольвега с поста канцлера, безжалостная подводная война на Западе, которая заставила США вступить в конфликт, и прорыв русского фронта на Востоке год спустя продемонстрировали все последствия этого назначения.

После заключения в марте 1918 г. Брест-Литовского мира переустройство всей Восточной Европы стало реальностью. Рейху оставалось лишь собрать последние силы, чтобы победить в последнем и важнейшем наступлении на Запад (март – август 1918 г.).

Если бы «Натиск мира» (Friedensturm) оказался удачным, кто знает, как бы выглядел заключенный мир? При таком сценарии Германия в отличие от 1940 г. действовала бы уже как победительница России. Вмешательство США последовало бы уже слишком поздно. По соглашению между Германией и англосаксонскими странами СССР, без сомнения, никогда бы не появился на свет, и Европа оказалась бы под пятой Германии.