Гленн Вильсон - Психология артистической деятельности: Таланты и поклонники Страница 19

Рис. 3.1. Диаграмма уровня смеха в театре. Комический диалог возобновляется в тот момент, когда уровень смеха начинает естественным образом спадать; в результате поддерживается стимул к смеху

Иногда, как, например, в мелодраме, пантомиме или мюзик-холле эпохи Эдуарда VII, актеры и публика вступают в достаточно непринужденный взаимный контакт. Характер этого взаимодействия может колебаться в весьма широких пределах, от дружеского до антагонистического, – в зависимости от степени согласия между зрителями и исполнителями, а также от количества алкоголя, поглощенного теми и другими. Иногда публика начинает просто осыпать актеров критическими замечаниями (почти так же, как политиков на предвыборных выступлениях). Подобное вышучивание может идти вразрез с настроением, которое должна на самом деле создавать драма. Существует легенда об одном знаменитом актере XIX века, игравшем роль Ричарда III: когда тот в известной реплике посулил полцарства за коня, некий наивный услужливый зритель предложил ему своего жеребца. Раздраженный этим вмешательством, актер крикнул в ответ: «Иди сюда сам; сгодится и осел».

Как правило, обратная связь с аудиторией благотворно влияет на качество представления; именно из-за того, что на телевидении этот элемент отсутствует, запись комедийных телеспектаклей часто проводят на «живом» представлении. Это связано с определенными техническими трудностями, но было доказано, что такая форма записи предпочтительнее наложения фонограммы смеха. Искусству кино также недостает обратной связи, однако в отличие от телевидения оно все же изначально адресовано аудитории больших кинозалов, где зрители могут, на худой конец, взаимодействовать между собой, создавая тем самым теплую социальную атмосферу.

Чувство времени принадлежит к числу навыков, которыми должен овладеть актер, в первую очередь актер комический. Публика нуждается в жестком руководстве: ей надлежит указывать, в какой момент она должна включить внимание, поскольку на сцене вот-вот произойдет нечто чрезвычайно важное, в какой момент она должна смеяться, а в какой – аплодировать. Вся эта информация заложена в структуре и интонации фраз и в паузах между ними. Проанализировав приемы, которые используют политические ораторы, чтобы вызвать как можно больше аплодисментов, Аткинсон (Atkinson, 1984) вывел два основных принципа, на которых строятся подобные трюки: во-первых, нужно подать публике подготовительные сигналы, указывающие на то, что оратор в скором времени ожидает услышать аплодисменты, а во-вторых, следует как можно более ясно и недвусмысленно обозначить точный момент, когда публика должна разразиться рукоплесканиями. Для этих целей используются методы «трехчастного перечня» и «двухчастного контраста».

«Трехчастный перечень» состоит из перечисления трех связанных между собой идей; первые две произносятся с восходящей интонацией, третья – с нисходящей. Эта последовательность идей служит намеком на аплодисменты. Аткинсон приводит в качестве примера фрагмент речи Маргарет Тэтчер на собрании консервативной партии: «Прошедшая неделя продемонстрировала, что мы– настоящая партия, сплоченная общей целью (пауза), стратегией (пауза) и решимостью (аплодисменты)». Аткинсон отмечает, что смысловые блоки этой фразы разделены паузами равной длины; тем самым публика получает отчетливый сигнал к рукоплесканиям. Такая конструкция, выстроенная по схеме «Готовься! Целься! Пли!», часто сопровождается «дирижерскими жестами»: на третьем взмахе руки «вступает хор». Той же стратегии придерживается конферансье, объявляющий выход артиста: «А теперь мы хотим представить вашему вниманию человека, который пользуется в наших краях заслуженной известностью (пауза); человека, чье победное шествие по сценическим площадкам страны длится уже более трех десятилетий (пауза); всеми нами горячо любимого мистера Посредственность! (аплодисменты)». Цель подобной рекламы состоит не только в том, чтобы поразить аудиторию достоинствами артиста, но и в том, чтобы заставить зрителей дружно аплодировать в нужный момент.

«Двухчастный контраст» состоит в противопоставлении двух схожих по форме, но противоположных по содержанию утверждений о «них» и о «нас». Пример из речи Джеймса Каллагэна: «На этих выборах моя цель состоит не в том, чтобы дать вам как можно больше обещаний (пауза); а в том, чтобы следующее лейбористское правительство СДЕРЖАЛО как можно больше обещаний (аплодисменты)». Благодаря построению этой фразы, публика чувствует точный момент, когда ей надлежит «вступить в игру». На самом деле аплодисменты начались уже после слова «сдержало», которое является ключевым для контраста с первой частью фразы, а заключительные слова фразы как бы подразумеваются сами собой. Использование контрастов в политической речи очень похоже на использование комическим актером ударных фраз, вызывающих запрограммированный смех публики. Если структура и хронометраж реплик точны, изначально симпатизирующая исполнителю публика будет смеяться даже в том случае, если не услышит ожидаемой шутки. (В подобном случае смех может оказаться даже громче, поскольку некоторые зрители побоятся показаться недостаточно сообразительными, решив, что не уловили ее смысла.) Решающим здесь является то, что аудитория точно знает, в какой момент исполнитель ожидает от нее смеха.

В театре используются и другие приемы создания «дешевых эффектов»: например, барабанная дробь сигнализирует о том, что фокусник или акробат сейчас исполнит зрелищный номер, а перед выходом на сцену популярного певца звучит его музыкальный «автограф» – начало песни, с которой публика ассоциирует этого исполнителя. Таким образом, зрители имеют возможность предварить появление своего кумира аплодисментами. В категорию таких приемов входит и громкий пассаж стаккато в конце итальянских арий; подобная оркестровая «имитация» аплодисментов побуждает зрителей к рукоплесканиям.

Важнее всего хронометраж выхода актеров на бис после окончания представления. Хотя оркестр и исполнители поддерживают в зале высокий уровень напряжения, занавес стараются не поднимать как можно дольше, иногда вплоть до того, что аплодисменты начинают уже затихать. Как раз в этот момент занавес все же поднимается, и перед зрителями вновь предстают актеры, вызывающие новый всплеск аплодисментов. Цель подобных ухищрений состоит в том, чтобы продержать зрителей в зале как можно дольше, не позволив им исчерпать энтузиазм раньше времени или почувствовать себя обманутыми. Когда же занавес опускается окончательно, звучит музыка в быстром темпе, чтобы публика как можно скорее очистила зал, сохраняя приподнятое настроение.

Эмоциональная вовлеченность зрителей в действие драмы зависит от чрезвычайно важного психологического процесса, называемого идентификацией (Wrightsman, 1977). Идентификация – это способность людей мысленно проецировать себя на место персонажей пьесы; тем самым события, происходящие на сцене, пусть опосредованно, но затрагивают также и самого зрителя. Идентификация – это одна из важнейших форм человеческой фантазии, без которой социальная жизнь в известной нам форме была бы просто невозможна. Кроме того, это принципиально важный элемент восприятия драматического представления (Schoenmakers, 1990). Когда персонаж драмы произносит длинный монолог (например, Гамлет один из своих монологов), мысли всей аудитории развиваются в соответствии с этой речью; когда Изольда исполняет арию о любви и смерти в финале «Тристана и Изольды» Вагнера, публика разделяет ее страсть. Если этого не происходит, значит, цепочка драматического общения, идущая от автора через интерпретатора к аудитории, где-то прервалась. Провал постановки может объясняться невежеством или недостаточной подготовленностью как части аудитории, так и исполнителей.

Разные зрительские группы имеют определенные предпочтения при идентификации себя с тем или иным персонажем. Обычно идентификация происходит в тех случаях, когда персонаж чем-то напоминает зрителю его самого или его идеальное «я» (этот принцип чаще всего используется при отборе моделей для телерекламы) или же просто симпатичен ему. Но бывает, что зритель не ограничивается идентификацией с каким-либо одним персонажем и в той или иной степени «влезает в шкуру» других персонажей представления, переживая события на сцене с точки зрения каждого участника действия. По словам Артура Миллера, «ни один драматург не смог бы создать хорошую пьесу, если бы он не смещал свою внутреннюю позицию всякий раз, когда он пишет следующую реплику. Происходит постоянное смещение сопереживания: в одно мгновение я на стороне одного человека, а в следующее стою уже на противоположной точке зрения, поддерживая другого персонажа… Именно по этой причине мы считаем Шекспира универсальным: он был способен отождествить свою внутреннюю жизнь с жизнью самых разнообразных личностей до такой степени, что собственная его личность растворяется в его пьесах» (Evans, 1981, р. 18). С публикой, очевидно, происходит то же самое, что и с драматургом.