Маргарет Куомо - Вся правда о раковых заболеваниях. Новый подход к лечению и профилактике онкологии Страница 2

Выявленная патология на маммограмме может перевернуть жизнь женщины, даже если злокачественность опухоли в итоге не подтвердится. Пациентке все равно придется пройти ряд обследований, начиная с биопсии опухоли. В зависимости от размера, типа и расположения подозрительного образования биопсия может оказаться относительно несложной процедурой: рентгенолог забирает образец клеток опухоли при помощи полой иглы или другого технического средства. Если же требуется хирургическая биопсия, то это означает визит в больницу или амбулаторный прием хирурга, анестезию, разрез тканей молочной железы, швы и более длительное выздоровление.

Независимо от вида биопсии, процедура отнимает и время, и деньги, но самое неприятное, что она приносит в жизнь женщины, – это страх. Если гистологическое заключение будет свидетельствовать за доброкачественную опухоль, то это вызывает вздох облегчения, хотя потребуется дальнейшее, более тщательное наблюдение. Но все же тревога уменьшается.

Если же результат биопсии выявляет злокачественные клетки, это ведет к гораздо более серьезным последствиям. Тот самый момент, когда женщина получает диагностическое заключение, возможно, станет самым ужасающим в ее жизни. К тому же она должна будет принять решение о начале лечения, которое будет заключаться в онкологической триаде: «резать, травить и жечь».

Я знала, что миссис Томсон уже перенесла и хирургическое вмешательство, и химиотерапию, и лучевую терапию – эту триаду лечения опухолей. Поэтому, исследуя ее грудь, я проявляла максимум внимания и терпения. Как обычно, я искала новообразования в тканях самой молочной железы, локальные кожные уплотнения, осматривала, не изменен ли сосок – все эти признаки очень важны. Моя помощница, рентгенлаборант Маурин, очень осторожно и тактично установила миссис Томсон в рентгеновский аппарат, поместила ее грудь на холодную поверхность экрана и прижала специальным грузом, создавая оптимальное давление для лучшего обзора тканей молочных желез. Пациенты считают эту процедуру болезненной и неудобной, поэтому Маурин проявляла все свое внимание и такт.

Миссис Томсон вместе со своим мужем дождалась результатов рентгеновского обследования и принесла их мне для описания. Я стояла в темной комнате и тщательно изучала снимок.

Сначала я внимательно осмотрела подмышечную область, постепенно перемещая взгляд по направлению к грудинному краю каждой из желез. Я внимательно проанализировала каждую тень на снимке, каждое локальное утолщение кожных покровов, изменения соска и других областей. Затем я взяла увеличительное стекло, чтобы выявить кальцификаты – мелкие белые пятнышки, которые свидетельствуют об отложении кальция в молочной железе. Это говорит о бурном росте опухоли. Когда кальцификаты велики, отчетливо просматриваются на снимке, имеют округлые формы с ровными краями и распределены по всей ткани молочной железы, они почти всегда доброкачественные. Мелкие кальцификаты, расположенные группами, с очертаниями в виде запятых или язычков пламени – зловещий признак озлокачествления. После менопаузы у женщин, таких, как миссис Томсон, ткань молочной железы имеет тенденцию замещаться жировой тканью. Чем моложе женщина, тем более плотную ткань имеет ее грудь. На рентгеновских снимках жировая ткань имеет вид затемнений с вкраплением белесых нитей, распространенных по всему объему железы. Это облегчает выявление патологической кальцификации, потому что контраст темной жировой ткани и белых кальцификатов отчетливо виден.

Я не нашла ничего плохого в правой груди миссис Томсон. Я надеялась и молилась, чтобы и левая грудь также была «чистой» ( интактной ). Но когда я присмотрелась к верхненаружному квадранту левой молочной железы – месту послеоперационного рубца, – мое сердце начало биться чаще. Я выявила небольшой очаг кальцификатов с размытыми очертаниями. Я сразу же сравнила эту маммограмму с предыдущей, произведенной до операции, и увидела те же кальцификаты. Это был плохой знак: свидетельство того, что опухоль была удалена не полностью или же произошел рецидив. Мне понадобилось дополнительное рентгенообследование с прицельной фокусировкой на очаге левой груди, с увеличением места предполагаемого рецидива, чтобы рассмотреть его более тщательно.

Рентгенолаборант вежливо сообщила миссис Томсон, что необходимо произвести дополнительные снимки левой груди. Миссис Томсон не произнесла ни слова, муж же спросил: «Для чего?» Маурин ответила, что дополнительные маммограммы часто назначают для того, чтобы тщательнее осмотреть ткань молочной железы. Когда я получила распечатанные снимки, то тщательно осмотрела их через увеличительное стекло и снова сравнила новые снимки с предыдущими. Мои опасения подтвердились. Миссис Томсон было необходимо снова обратиться к хирургу, потому что опухоль рецидивировала. И, по всей вероятности, нужна была очередная операция.

Я вышла к семье Томсонов. Мистер Томсон стоял, скрестив руки на груди. Его жена ждала сидя. Я рассказала, сохраняя спокойный тон, что обнаружила на маммограмме и что миссис Томсон предстояло обратиться к хирургу еще раз. Того, что случилось дальше, я не забуду никогда.

Мистер Томсон подпрыгнул ко мне и прижал к стене. Его лицо – губы, глаза и сжатые зубы – было невероятным сгустком ярости, смешанной со страхом и болью. «Что вы имеете в виду? Как такое может быть? Нам сказали, что все позади! Какую это опухоль вы увидели?!»

Стараясь сохранять спокойствие, я тихо ответила: «Я понимаю ваше состояние и что это не те новости, которые вы хотели услышать».

Миссис Томсон обратилась к мужу: «Прекрати! Она же не виновата!»

Мистер Томсон отступил назад к жене, но я физически чувствовала его отчаяние и муку безнадежной тоски.

События того дня были необычными только лишь в степени эмоциональной реакции, свидетелем которой я стала. Большинство людей умеют лучше скрывать эмоции. Но на плечи каждого, очутившегося в таком положении, ложится тяжелый психический груз. Каждый пациент и член его семьи реагирует на это по-своему.

Я больше не встречалась с миссис Томсон. Может быть, в дальнейшем она лечилась у своего хирурга, а может быть, они нашли другого врача. Насколько мне известно, они больше никогда не обращались в нашу больницу для контрольной маммографии. Но это происшествие я запомнила навсегда как символ злости, страха и крушения всех надежд онкологического больного.

Эта злость вызвана изменением всего жизненного уклада. Приходится отдавать драгоценное время болезни и ее лечению, вместо того чтобы приятно проводить время в кругу семьи, друзей и коллег. Людей вгоняет в ужас встреча с этой незаметно подкрадывающейся бедой, которой одинаково подвержены молодые и пожилые, богатые и бедные, влиятельные и беспомощные. Все надежды разрушаются от осознания факта, что даже лучшее лечение, самые опытные врачи и лучшие медицинские центры не гарантируют победы над этим безжалостным заболеванием.

У каждого, кому поставлен онкологический диагноз и кто лечился от рака, есть своя, уникальная история. Хотя эти истории на первый взгляд очень схожи, особенно в том, что касается гарантированно болезненного и тяжелого курса лечения. Верю, что все вместе мы сможем изменить это положение вещей. Но вначале мы должны признать одну вещь – изменения возможны только в том случае, если мы не будем цепляться за нынешнее положение дел.

В 1971 году президент США Ричард Никсон подписал Национальный закон о раке. Америка объявила этому заболеванию войну, которая длится уже более 40 лет.

Вдумайтесь: более сорока лет идет сражение с болезнью, потрачены миллиарды долларов на проведение исследований, на изобретение новых лекарств и новых медицинских технологий. Но победы, тем не менее, не видно. В 2012 году, согласно самым оптимистическим прогнозам, будет диагностировано около 1,6 миллиона онкологических заболеваний, и около 577 000 людей умрет от них – то есть за год исчезнет население целого города.

В Соединенных Штатах смертность от рака составляет четверть от общей смертности населения, и заболеваемость некоторыми видами опухолей продолжает расти.

Почему мы выбрали медицинскую систему, которая воспринимает рак в качестве хронического и привычного заболевания, а не сделали упор на предотвращение этого заболевания? Почему так много ученых в национальных фармацевтических компаниях и университетах не занимаются вопросами профилактики онкозаболеваний? Что можно предпринять для изменения нынешнего положения?

И, поскольку я искала ответа на эти вопросы у ведущих экспертов в области онкологии, я пришла к твердому убеждению, что нам необходимо преобразовать нашу систему и перенаправить усилия. Конечно же, мы должны со всем возможным милосердием оказывать помощь страдающим от раковых заболеваний и продолжать искать новые методы лечения. Маловероятно, что мы когда-либо сможем окончательно решить проблему заболевания раком. Но я убеждена, что мы можем совершить гораздо большее: научиться предотвращать раковые заболевания или выявлять их на самой ранней, насколько это возможно, стадии, когда их еще можно вылечить. Именно в это русло необходимо направить поток финансирования и сосредоточить на этом направлении лучшие ученые умы. Сконцентрировать самые решительные, радикальные и творческие усилия.