Джон Брокман - Во что мы верим, но не можем доказать: Интеллектуалы XXI века о современной науке Страница 22

Эволюция не создает более сложных способностей, не нужных представителям этих видов для решения задач, которые ставит перед ними жизнь. Если бы животные были похожи на тех милых зверьков из книг Беатрис Поттер и мультфильмов Уолта Диснея, то обладали бы сознанием, как и мы. Но животные больше отличаются от нас, чем мы привыкли думать, поддавшись влиянию этих чудесных антропоморфных образов. Человеку эти умения необходимы, чтобы стать личностью, индивидуальностью, способной общаться с другими людьми, задавать вопросы и отвечать на них, требовать, запрещать, обещать (и лгать). Но нам нет нужды рождаться с этими способностями, ведь нормальное воспитание помогает создать необходимые нейронные связи. Я предполагаю, что человеческая субъективность – знаменательный побочный продукт языка, и ее ни в каком виде невозможно по умолчанию экстраполировать на любой другой биологический вид. Это было бы все равно что предположить, что рудиментарные системы коммуникаций животных содержат существительные и глаголы, предлоги и времена.

Здесь часто возникает непонимание, поэтому я уточню. Я не говорю, что все человеческое сознание представляет собой «внутренний диалог», разговор с самим собой, хотя чаще всего это именно так. Я хочу сказать, что способность мысленно разговаривать с самим собой, по мере ее развития, позволяет также проверять, размышлять, пересказывать, повторять, вспоминать и вообще включать содержание событий в свою нервную систему, которые в противном случае не оставили бы никаких воспоминаний и не смогли бы превратиться в личный опыт. Но если нервная система способна поддерживать все эти способности без помощи языка, значит, я ошибаюсь.

Алан Андерсен

Алан Андерсен с 1992 по 2005 год был главным редактором журнала New Scientist. Сейчас является ведущим консультантом журнала.

Я верю, что тараканы обладают сознанием. Возможно, эта мысль вас не порадует, особенно если, включив свет в кухне посреди ночи, вы наблюдаете, как они разбегаются по углам. Но это просто удобный способ сказать, что я верю в то, что у многих «простых» животных есть сознание, в том числе и у более симпатичных созданий, например у пчел и бабочек.

Я не могу этого доказать, но думаю, что в принципе когда-нибудь это подтвердится, и изучение мира этих сравнительно простых созданий, интеллектуальное, и даже поэтическое, сможет очень многое нам дать. Я не думаю, что их сознание такое же, как человеческое; если бы это было так, мир был бы очень скучным местом. Скорее, мир полон множества разных видов сознания.

Почему я считаю, что существуют самые разные формы сознания? Прежде чем стать журналистом, я лет десять занимался научной работой, исследуя таинственный мир различных насекомых, в том числе пчел и тараканов. Меня вдохновляла небольшая книжка Якоба фон Юкскюлля (1864–1944) «Путешествие в мир животных и людей. Иллюстрированное описание невидимых миров», сегодня ставшая библиографической редкостью.

Та же книжка вдохновляла Нико Тинбергена и Конрада Лоренца, лауреатов Нобелевской премии, родоначальников этологии (науки о поведении животных). Фон Юкскюлль исследовал феноменологический мир животных – то, что он называл Umwelt, «окружением», как его воспринимают животные. Все, что воспринимают органы чувств животного, что-то для него значит, поскольку органы чувств возникли в процессе эволюции с определенной целью. Изучение животных и их восприятия сегодня перешло в сферу экологии восприятия – науки, которая стремится связать системы органов чувств с образом жизни. В более широком смысле подобными исследованиями занимается еще одна новая наука – биосемиотика.

В своей лаборатории я изучал особенности ориентации пчел (они учились влетать в приоткрытое окно и находить спрятанные кусочки сахара). Пчелы быстро запоминали все основные ориентиры помещения лаборатории и проявляли признаки замешательства, если я передвигал предметы в их отсутствие. Так же легко их отвлекали определенные виды узоров – особенно те, где было много точек и штрихов, напоминающих цветы. Кроме того, они реагировали на цветочные запахи и внезапные резкие движения, которые могли быть сигналом опасности. Но когда пчелы были поглощены найденным сахаром, практически ничто не могло отвлечь их внимания, и мне даже удавалось наносить краской на их спинки маленькие номера, чтобы потом отличать их друг от друга.

Чтобы объяснить такую изменчивость поведения и способность пчел менять фокус внимания, мне всегда было проще всего представить себе мир с точки зрения пчелы. Глаза пчел невероятно чувствительны к мерцанию и к цветам, которых мы видеть не можем. Я представлял себе некий визуальный экран, точно так же как могу представить себе собственный, человеческий мир, когда звуки и зрительные образы входят в поле моего восприятия и выходят их него. В мире пчел значение, или «смысл», объектов совершенно не такие, как в нашем мире. Поэтому пчелы обращают внимание на то, что мы едва замечаем.

Именно это я называю «сознанием» – ощущение, что мы «видим» мир и его взаимосвязи. Для пчелы – это ощущение того, что она пчела. Я не говорю, что пчела обладает самосознанием или на досуге размышляет о самой себе. Но вопрос о том, как «воспринимает» мир пчела, – это та же самая «трудная проблема сознания», связанная с тем, как наша нервная система создает наши «чувства».

Мир пчел в высшей степени визуален, и его можно себе вообразить. В мир других живых существ проникнуть гораздо сложнее. Например, пауки охотятся по ночам, и главное в их мире – едва заметные вибрации паутины и тончайшие потоки воздуха, позволяющие им на ощупь находить муху в полной темноте. Тело паука покрыто чувствительными ворсинками, и его тактильная чувствительность гораздо больше чувствительности нашей кожи.

Такое мое отношение к простым организмам не означает, что я скатываюсь на позицию антропоморфности. Пауки и пчелы живут в собственном мире, в котором я не вижу человеческих мотивов. Скорее, это что-то вроде панпсихизма, и я с радостью ему следую – по крайней мере, пока мы не узнаем больше о происхождении сознания. Возможно, этим я отличаюсь от некоторых ученых, которые предпочитают считать, что мозг пчелы – это просто миллион нейронов, отвечающих за инстинктивные реакции, плюс некий простой механизм переключения между ними, а не единый орган, способный создавать единую репрезентацию окружающего мира, которую можно назвать сознанием. Но при этом я оказываюсь в приятной компании поэтов, с изумлением воспринимающих мир самых ничтожных созданий.

Какая чистюля,

Потирает лапки муха –

Пускай живет! –

так писал японский поэт Исса.

Что же до тараканов, они немного больше похожи на людей, чем пауки. Как и жители нью-йоркских квартир, ненавидящих их всей душой, тараканы способны переживать стресс и могут даже от него умереть. У них тоже есть иерархия, и они хорошо знают свою маленькую территорию. И когда вы снова увидите, как они разбегаются во все стороны, не спешите разрушать их мир.

Джозеф Леду

Джозеф Леду – профессор Нью-Йоркского университета. Автор книг «Эмоциональный мозг» и «Синаптическая личность: как наш мозг делает нас теми, кто мы есть».

Я верю, что животные могут чувствовать и испытывать другие состояния сознания. Но ни я, ни кто-то другой пока не можем этого доказать. Мы не можем доказать даже того, что кроме нас сознанием обладают другие люди, не то что животные. Но в случае людей у нас есть хоть какая-то уверенность, потому что у всех людей есть мозг, и он устроен практически одинаково. Но когда мы обращаемся к другим биологическим видам и начинаем задавать вопросы о том, что они чувствуют, об их сознании в целом, то вступаем на опасную территорию, потому что у них другое устройство мозга.

Оказавшись в опасности, крыса делает то же самое, что и другие животные: она застывает на месте, бежит или нападает. Люди поступают так же. Некоторые ученые говорят, что если крыса и человек в одинаковых ситуациях поступают одинаково, то у них должен быть одинаковый субъективный опыт. Но я так не считаю.

Есть два аспекта устройства мозга, из-за которых нам трудно распространять наш субъективный опыт на опыт других животных. Один из них состоит в том, что операции, которые чаще всего связывают с человеческим сознанием, вовлекают боковую префронтальную кору мозга (благодаря ее участию в создании памяти и функциям контроля). У человека эта обширная зона развита гораздо лучше, чем у других приматов, и она вообще не обнаружена в мозге других животных. Поэтому, принимая во внимание те аспекты сознания, которые зависят от префронтальной коры, в том числе осознания самих себя и нашей способности разрабатывать планы и принимать решения, есть основания полагать, что даже другие приматы кардинально отличаются от людей. Еще одно серьезное отличие состоит в том, что люди обладают речью. Человеческий опыт тесно связан с языком, поэтому часто говорят, что сознание – функция языка. Если это так, то других животных следует исключить из игры сознания. Но даже если сознание не зависит от языка, язык наверняка меняет его. И каким бы ни было сознание животных, оно наверняка отличается от нашего.