Дайана Койл - ВВП. Краткая история, рассказанная с пиететом Страница 27

Может быть, мы не видим головокружительного роста производительности, но массовая персонализация товаров окупится для Америки сполна. Ресурсы расходуются, чтобы выяснить потребности конкретных клиентов. Когда продукция им отвечает, никто больше не пускает деньги на ветер, чтобы купить костюм, который будет пылиться в шкафу, потому что плохо сидит, или на компакт-диски всего с одной или двумя интересными для человека композициями. И товары больше не задерживаются на полках магазинов. Удовлетворяя более высокие запросы за счет меньшей растраты природных и трудовых ресурсов, мы снизим цены, а значит, удастся сохранить низкую инфляцию, достигнутую в этом десятилетии.

Перспективы «массовой персонализации», соблазнявшие читателя со страниц доклада в 1998 г., уже материализуются: это и телепередачи, вставляемые в сетку вечернего вещания по желанию телезрителя, а не редакции; и сшитая на заказ одежда, которая теперь доступна рядовому покупателю, а не только зажиточным слоям населения.

Усложнение экономики создает для статистиков головоломки и несколько иного рода, поскольку большинство товаров теперь изготовляются в глобальных производственных цепочках. Производство компонентов разбросано по разным странам, затем они собираются на каком-то отдаленном конце планеты и отправляются назад, на свои рынки потребления. Это касается как простейших на первый взгляд товаров вроде футболок, так и образчиков технического прогресса наподобие iPhone[127]. В этих производственных цепочках Китай, разумеется, главное место сборки, но и другие азиатские страны, а также их конкуренты, Бразилия и Мексика, набирают обороты.

Однако ценовые индексы не отражают большого снижения цен, происходящего при аутсорсинге производственных функций, поэтому цены импорта сильно завышены, а объемы импорта – занижены[128]. К тому же торговая статистика не выделяет промежуточных стадий производства, и, как следствие, стоимость аппаратов iPhone, поставляемых из Китая, полностью входит в текущий счет платежного баланса США. «Традиционный подход к учету торговли не показывает истинного распределения внутри цепочек ценности и рисует искаженную картину двусторонних торговых отношений. Дисбаланс в двусторонней китайско-американской торговле чрезвычайно раздут», – утверждается в одном из статистических исследований[129]. Появляется статистика внешней торговли на основе цепочек добавленной стоимости (value-added trade) и вскоре она изменит наши представления о том, как выглядит мировая экономика.

Производительность

Если экономисту предложить игру на ассоциации, то первое, что придет ему на ум при слове «производительность» будет «загадка». Я уже упоминала про известное высказывание, которое в 1987 г. сделал Роберт Солоу про загадку производительности: «Эпоха компьютеров видна повсюду, кроме цифр производительности». Как говорилось в гл. V, в эпоху «новой экономики», продолжавшуюся с середины 1990-х по 2001 г., официальные статистические показатели производительности действительно заметно росли, хотя в посткризисный период снова началось торможение. Очередную «загадку» подбросила статистика производительности Великобритании: несмотря на практическое отсутствие роста ВВП после 2008 г., занятость продолжала расти. В силу определения, это означает, что производительность в лучшем случае должна была остаться прежней[130].

Так почему с производительностью связано столько парадоксов?

Дело в том, что с каждым годом экономика все меньше состоит из материальных объектов. И для ВВП это серьезное затруднение[131]. Измерить экономический выпуск сравнительно несложно, если для этого достаточно учесть количество автомобилей, холодильников, гвоздей или пищевых полуфабрикатов, выходящих с конвейера. Но как измерить выпуск, связанный с трудом медсестер, бухгалтеров, специалистов по садово-парковому дизайну, музыкантов, разработчиков программного обеспечения, санитаров и т. п.? Единственный способ – посчитать их численность и численность клиентов, пользующихся их услугами, но тогда полностью ускользает качество услуг, а оно имеет огромное значение.

Но если верно, что «выпуск» – это концепция, лучше всего подходящая для экономики, состоящей из товаров, а не услуг, причем товаров одинаковых, массового производства, то же самое касается и производительности. В обыденном понимании это синоним эффективности или результативности. Экономисты вкладывают в него более узкий смысл: сколько выпуска произведено в расчете на единицу затрат. К затратам относятся труд, капитал, земля и материальные ресурсы. Обычно экономисты говорят о производительности труда, поскольку число работников легко поддается измерению, тогда как измерить капитал гораздо труднее. При таком определении производительность – это количество выпуска на одного работника, или ВВП на одного занятого (точнее, на один человеко-час рабочего времени).

Эта концепция прекрасно подходит для стиральных машин или сухих завтраков. Но лишь малая доля ВВП в экономике США или стран ЕС состоит из физических продуктов. Для каждого, кто, как и я, является офисным работником, очевидно, что измерить нашу производительность трудно, но совершенно точно, что ее нельзя вывести из выручки нашей организации, если воспользоваться подходом ВВП, т. е. привести выручку в реальное выражение, скорректировав на прирост оплаты труда, и разделить на число занятых. Качество нашей работы совершенно неотделимо от «выпуска». Или возьмем медсестру: в каком случае она более производительна – когда принимает больше пациентов за день или когда тратит больше времени на одного пациента? Это зависит от содержания ее работы в данный конкретный день (занята ли она сбором крови для анализов или же интенсивной реабилитацией больных) и от результатов ее работы (выздоравливает ли пациент быстрее; чувствуют ли он больше внимания к себе). Еще один пример: традиционный подход к статистике предполагает, что музыкант в 2 раза производительней, если он играет концерт Моцарта в 2 раза быстрее и проводит в 2 раза больше выступлений[132]. Преграды, которые стоят перед измерением производительности в художественном творчестве, равно как и в других сферах услуг, например здравоохранении, были давно выявлены экономистом Уильямом Баумолем.

То же самое верно и для отраслей электронной экономики, требующих все возрастающей креативности. Вот что пишет эксперт по технологиям Кевин Келли:

Никому бы и в голову не пришло требовать от Пикассо писать картины быстрее, чтобы увеличить индивидуальное и национальное богатство. Не существует какого-то уровня производительности, максимизирующего ценность его картин для экономики. Вообще мы были бы не прочь, чтобы всякая задача, допускающая измерение производительности, т. е. выпуска на единицу времени, выполнялась роботами. Короче говоря, производительность – это про роботов. Что лучше всего умеют люди – это тратить время, экспериментировать, играть, создавать, исследовать. Ничто из этого не умещается в узкие рамки производительности. Вот почему так трудно определить, сколько денег нужно выделять на науку и искусство. Но именно они – фундамент долгосрочного роста[133].

Как бы там ни было, производительность остается неоднозначным понятием. Для Келли перспектива, что в будущем все больше человеческой работы будут выполнять роботы, выглядит привлекательно. Некоторые экономисты, напротив, обеспокоены растущей автоматизацией. Пол Кругман ворвался в полемику, разгоревшуюся по следам книги «Гонка против машин», написанной двумя экономистами из Массачусетского технологического института, Эриком Брайнджолфсоном и Эндрю Макафи. В своей колонке в газете «New York Times» Кругман написал:

Самое поразительное в их примерах – это сокращение большого числа высококвалифицированных и высокооплачиваемых рабочих мест; от технологического прогресса страдают не только чернорабочие. И все-таки часто, когда я задаю вопрос, следует ли признать, что нововведения и прогресс могут приносить ущерб большому числу работников, может быть работникам в целом, мне отвечают «нет». Но по правде говоря, это возможно, и серьезные экономисты указывали на такую возможность еще два столетия назад[134].

В сущности, впервые это произошло в эпоху промышленной революции, когда квалифицированные ремесленные рабочие оказались главной жертвой механических прялок и паровых машин. Поэтому, когда мы размышляем о сокращении рабочих мест, ничего хорошего в повышении производительности нет.

Сегодня роботы оказывают тот же самый разрушительный эффект на рабочие места и распределение дохода, что и паровые машины XIX в. Роботы – это новый вид капитального оборудования, и их распространение в первую очередь принесет выгоды их владельцам. С течением времени, однако, каждый работающий человек будет вооружен большим размером капитала, точно так же, как ткач мог производить с ткацкой машиной больше, чем раньше с ручным ткацким станком у себя дома. Это уже приводит к более высокой производительности труда, а в конечном счете, если работники могут приобрести необходимые навыки, а общество – выработать необходимые механизмы перераспределения дохода, то и к росту зарплат. В механизации, или роботизации, нет ничего нового и необыкновенного, какими бы внушительными и замысловатыми ни казались нам роботы. Они не что иное, как новейший вид капитальных инвестиций, и для рабочих выгодно иметь больше капитала, умножающего результаты их труда. В конце концов производительные инвестиции толкают вперед долгосрочный экономический рост, а значит, повышают доходы. Как будут распределены этих доходы – вопрос социальный и политический. С долгосрочной точки зрения хорошо, что машины, или роботы, перехватывают у людей те или иные задачи, освобождая их для деятельности, на которую только они и способны. Это делает саму работу гораздо более желанной для очень многих людей.