Джон Рёскин - Этика пыли Страница 29

I. Оно имеет физическую сторону и представляет некоторые великие силы или предметы природы – солнце или месяц, небо, ветер или море. Фабулы, передаваемые о каждом божестве, изображают иносказательно действие известной естественной силы, как то: восход или заход солнца, прилив или отлив моря и так далее.

II. Оно имеет этический характер и представляет в своем развитии формы нравственного общения божества с человеком. Таким образом, Аполлон является прежде всего физическим светом, борющимся с тьмой, а затем нравственной силой божественной жизни, борющейся с развращенностью. Афина служит физическим олицетворением воздуха, а нравственным – дыхания божественной мудрости; Нептун – физическим олицетворением моря, а нравственным – возвышенной силы бушующей страсти и так далее.

III. Оно имеет, наконец, личный характер и реализуется в представлении его поклонников как живой дух, с которым люди могут говорить как с другом.

Пойдем дальше. Трудно и даже невозможно точно определить, насколько в определенный период развития национальной религии эти три идеи перемешаны, или насколько одна берет верх над другими. Каждое исследование сообразуется обычно с одной из этих идей и преследует ее до того, что исключает все остальные: по-видимому, не было проведено беспристрастных исследований для определения истинного состояния языческого воображения на разных стадиях его последовательного развития. Вопрос не в том, какое значение изначально имела та или иная мифологическая личность, а в том, во что она обратилась при последовательном умственном развитии нации, унаследовавшей представление о ней. В соответствии с умственным и нравственным развитием расы увеличивается для нее значение мифологических образов, которые становятся все реальнее. Первобытная, дикая раса подразумевала под Аполлоном только солнце (потому что ничего больше подразумевать не могла), тогда как у цивилизованных греков он олицетворял различные проявления божественного разума и справедливости. Египетская Нейт физически означала немногим больше, чем просто синеву воздуха; но греки при их климате, где тишина сменялась бурями, изображали зловещие края грозовых облаков змеями Эгиды, а молнию и холод высочайших грозовых туч – Горгоной на ее щите. Между тем, по все видимости, эти же самые типы олицетворяли для них тайну и изменчивый ужас знания, а пика и шлем – его укрощающую и оборонительную силу. И никакое отдельное изучение не может быть более интересным и полезным для вас, чем изучение различных значений, придаваемых великими нациями и великими поэтами мифологическим образам, являвшимся первоначально в самой первобытной простоте. Но лишь только мы коснемся их третьего, или личного, характера (самого значимого по своему влиянию на народный дух), как тотчас же столкнемся с вопросами, которые заставят всех призадуматься. Ошибочно ли воображали язычники своих богов реальными существами и таким образом незаконно ставили на место истинного Бога? Или эти божества и в самом деле были реальными существами – злыми духами, – удалявшими людей от истинного Бога? Может возникнуть, наконец, и третье предположение: что они были реальными существами, добрыми вестниками, ниспосылаемыми истинным Богом для исполнения Его воли? Эти вопросы, Люцилла, вы хотели мне задать?

Люцилла. Да, эти.

Профессор. Итак, Люцилла, ответ будет во многом зависеть от ясности вашей веры в реальное существование тех духов, которые описаны в книге вашей религии, в реальное существование, заметьте, как отличное от простых символических видений. Например, когда Иеремия видел кипящий котел с отверстием, обращенным к северу, вы знаете, что это был не реальный предмет, а только вещий сон. Точно так же, когда Захария видел красных коней в чаще среди миртовых деревьев, то и это видение символическое, и вы не примете его за реальное, как и Пегаса.

Но когда вы читаете о четырех всадниках Апокалипсиса, то невольно начинаете отчетливо представлять реальное существо. И хотя в мрачном расположении духа вы можете подумать, например, что четвертый всадник на коне бледном есть символ могущества смерти, однако, по более ясном и серьезном размышлении, он представится вам скорее реальным, живым существом. Если же вы от видений в Апокалипсисе обратитесь к рассказу об истреблении первенцев в Египте, к войску Сеннахериба и к видению Давида на гумне Аарона, то идея о реальной личности этого ангела смерти настолько же становится определенна, как и явление ангелов Аврааму, Маноаху или Марии. И лишь только вы признали идею личного духа, как тотчас же возникает вопрос: оказывает ли этот дух воздействие на одно только племя людей или на все? Существовал ли этот ангел смерти только для иудеев или и для язычников тоже? Вы читаете об известном божественном послании, когда перед израильским царем явился ангел с мечом, творящий возмездие, целью которого было смягчить царскую гордость. Вы читаете о другом (а может быть, и о том же самом) посланнике, явившемся христианскому пророку в виде ангела, стоящего на солнце и призывавшего птиц, летавших под небом, клевать трупы царей.

Есть ли что-нибудь нечестивое в мысли, что подобный же вестник мог явиться в видении и греческому царю или греческому пророку? Что этот ангел, стоящий на солнце и вооруженный мечом или луком (стрелы которого были пропитаны кровью) и являвшийся главным образом для смягчения гордости, мог вначале называться только разрушителем, а потом, когда свет или солнце правды было признано благом, его стали называть «исцелителем» или «искупителем»? Если вы не готовы признать возможность подобного воздействия, то мне кажется, что это происходит отчасти по очень простой причине: все дело в различном воздействии на ваш слух греческой и английской терминологии, а главным образом – в неопределенности вашего собственного суждения относительно свойств и действительности видений, о которых рассказывает Библия. Разбирал ли кто-нибудь из вас внимательно свою веру в них? Вы, например, Люцилла, так много и серьезно думающая о подобных вещах?

Люцилла. Нет, я не отдаю себе в них ясного отчета. Я знаю, что тут точно есть доля правды, и люблю об этом читать.

Профессор. Да, и я люблю читать Библию, Люцилла, как всякое другое поэтическое произведение. Но, несомненно, обоим нам нужно нечто большее, чем любовь к такому чтению. Неужели вы думаете, что Бог будет нами доволен, если мы будем читать его слова ради пустого поэтического наслаждения?

Люцилла. Но разве люди, увидевшие смысл в подобных вещах, не приходили к странным и нелепым выводам?

Профессор. Более того, Люцилла, они часто доходили до сумасшествия. Я как раз против созерцания и усиленного обдумывания религиозных теорий. Я никогда не советовал вам посвящать себя раскрытию их значения. Но вы обязаны стараться понять их настолько, насколько они ясны, и точно определить ваше духовное отношение к ним. Мне бы не хотелось, чтобы вы читали библейские тексты ради того, чтобы наслаждаться их поэтичностью, или, того хуже, по формальной религиозной обязанности (ради этого лучше уж повторяйте «Отче наш», потому что гораздо разумнее повторять что-нибудь одно, понятное нам, чем читать тысячу вещей, понять которые мы не в состоянии). Поэтому или признайте, что эти места Святого Писания вам пока непонятны, или ясно определите, в каком смысле вы их понимаете. И во всяком случае выделите те значения, между которыми следует выбирать. Определите ясно ваши верования или уясните свои сомнения, но не допускайте, чтобы в продолжение всей жизни вы могли сознательно ни во что не верить, и не думайте, что, прочитав слова Божественной книги, вы имеете право презирать всякую чуждую вам религию. Уверяю вас, как это ни покажется странно, что ваше презрение к греческим преданиям зависит не от веры, а от неверия в ваши собственные предания. Пока у нас нет надлежащего ключа для разъяснения их значения, но вы убедитесь, что, по мере того как упрочится ваше серьезное отношение к вашей вере, будет усиливаться и ваша наклонность допускать существование личного духа, и что самая жизненная и прекрасная сторона христианства радостно признает служение живых ангелов, бесконечно разных по чину и силе. Вам всем известно выражение чистейшей и удачнейшей формы подобной веры нашего времени в прекрасных иллюстрациях Рихтера к Молитве Господней. Действительно, ангел смерти, опоясанный как странник, с цветочным венком на голове, стоит у двери умирающей матери; ангелы детей сидят лицом к лицу со смертными детьми среди цветов – поддерживают их за рубашонки, чтобы они не упали с лестницы, нашептывают им райские грезы, склоняясь к их изголовью, доносят к ним издалека звуки церковных колоколов и даже снисходят до более земных услуг, наполняя медом ячейки для утомленных пчел. Кстати, Лили, рассказывали вы другим детям ту историю про вашу сестричку, Алису и море?