Джон Рёскин - Этика пыли Страница 31

Мягкие белые осадки моря собираются с течением времени в гладкие, симметрично округленные глыбы; сплоченные и стиснутые под увеличивающимся давлением, они переходят в зарождающийся мрамор; опаленные сильным теплом, они блестят и белеют в снежных скалах Пароса и Каррары. Темные наносы рек или стоячий ил внутренних прудов и озер, высыхая, разлагаются на свои составные элементы и медленно очищаются, терпеливо освобождаясь от анархии массы, с которой они были смешаны. Сжимаясь от увеличивающейся сухости до необходимости разбиться на частицы, они пропитывают постоянно открытые расщелины жил более тонким веществом и находят в своей слабости первые зачатки совершенной силы. Рассеченные наконец на отдельные камни, даже атомы, и прошедшие через медленный огонь, они сплавляются на вечные времена в волокна и в течение многих и многих последующих столетий опускаются или, лучше сказать, возвышаются до сохранения в совершенстве несокрушимого блеска своей кристаллической красоты под охраной гармонии закона, всегда благодетельного в своей неумолимости.

Дети, по-видимому, довольны, но более склонны размышлять над услышанным, чем разговаривать.

Профессор (дав им время несколько одуматься). Я редко прошу вас читать что-нибудь из моих книг, но там есть кое-что о законе содействия, и мне хотелось бы, чтобы вы это прочитали сейчас вслух, потому что не стоит излагать его другими словами. Вы, наверное, знаете то место, о котором я говорю, не правда ли?

Мэри. Да (быстро находя его). Откуда же начинать?

Профессор. Вот отсюда. Но старшим следует впоследствии прочитать и все предыдущее.

Мэри (читает). «Чистое и святое состояние чего бы то ни было есть то, в котором все части полезны или солидарны. Высочайший и первый закон мира и синоним жизни есть, следовательно, Помощь! Синоним же смерти есть Разъединение. Порядок и кооперация – вот вечный для всего закон жизни. Анархия и соперничество – вечный закон смерти.

Пожалуй, самым лучшим, хотя и самым простым примером, иллюстрирующим свойства и могущество солидарности, будет возможность изменений в пыли, которую мы попираем ногами. Исключая животное гниение, мы едва ли можем найти более совершенный тип нечистоты, чем грязь и тина затоптанных тропинок на окраинах городов. Я не говорю о грязи на проезжих дорогах, потому что она смешана с животными отбросами; но возьмите немного черного ила в дождливый день на протоптанных тропинках вблизи промышленного города. Этот ил состоит, как правило, из глины (или кирпичной пыли – обожженной глины), с примесью сажи, небольшого количества песка и воды. Все эти элементы не только не помогают один другому, но разрушают свойства и силу друг друга, соперничая и борясь за место при каждом вашем шаге. Песок вытесняет глину, глина вытесняет воду, а сажа, проникая всюду, чернит все. Предположим теперь, что эта толика грязи предоставлена абсолютному покою и что ее элементы соединены вместе, подобные с подобными, так что их атомы могут находиться в самых близких отношениях.

Пусть начинает глина. Освободившись от посторонней материи, она становится белой землей, очень красивой и способной при помощи огня превратиться в превосходный фарфор, который может быть разрисован и находиться в царских дворцах. Но это искусственное состояние еще не лучшая ее доля. Предоставьте ей возможность следовать своему собственному инстинкту солидарности, и она сделается не только белой, но и прозрачной; не только прозрачной, но и твердой; не только твердой и прозрачной, но и пропускающей свет, от которого она заимствует лишь чудные синие лучи, отказываясь от остальных. Тогда мы называем ее сапфиром.

Покончив с глиной, предоставим такой же покой песку. Он также становится прежде всего белой землей, потом твердеет и делается прозрачным и, наконец, располагается чудодейственными, бесконечно тонкими параллельными линиями, обладающими свойством отражать не только синие лучи, но и голубые, зеленые, пурпурные и красные. Тогда мы называем его опалом.

Точно так же принимается за работу и сажа. Сначала она не может сделаться белой, но, не теряя присутствия духа, она все с большей и большей энергией старается достигнуть этого и становится наконец светлым и самым твердым веществом на свете; а вместо прежней черноты получает способность разом отражать все солнечные лучи с чрезвычайно ярким блеском. Это то, что мы называем алмазом.

После всего очищается или соединяется вода, довольствуясь тем, что получает форму капли росы. Если же мы захотим проследить за ее дальнейшим стремлением к совершенству, то увидим, что она кристаллизуется в снежинку. Итак, вместо грязи, которую мы имели по политико-экономическому закону конкуренции, получаем сапфир, опал, алмаз и снежинку».

Профессор. Я просил вас, дети, прослушать этот отрывок, потому что мне хочется, чтобы из всего, что вы видели в последнее время, работая и играя, вы могли бы в конце концов усвоить очень важную и серьезную мысль. Кажущееся смятение – этот несомненный упадок – физических элементов земли должно пассивно ожидать предназначенного времени для успокоения или восстановления. Привести к этому может только действие вечного закона. Но если действительно в нас вложена более благородная жизнь, чем жизнь этих удивительно движущихся атомов; если действительно бесконечна разница между огнем в них и огнем, оживляющим нас, то разница эта должна проявиться в каждом из нас не только в форме терпения, но и в форме осуществления наших надежд; не только в наших желаниях, но и в нашей работе ради достижения того времени, когда прах человеческих поколений сплотится для основания врат, ведущих в град Божий. Глина, из которой сотворен человек, теперь попираемая с презрением ногами, не превратится – не может превратиться – в силу и свет случайно по воле беспомощной судьбы. Человеческой жестокостью и неправдой она была сокрушена; человеческим же милосердием и человеческой справедливостью должна быть восстановлена. При всем вашем страхе и сомнении относительно действительного смысла жизни вы, бесспорно, найдете истинное успокоение, если решитесь поступать так, как требует от вас Господь, и убедитесь, что Он действительно требует от вас только дел справедливости, любви, милосердия и смиренного следования за Ним.

Рёскин и песчинки Творения

«Для моего представления о мироздании я приобрел уже немало, но и не слишком много нового и неожиданного. Я долго мечтал и давно уже говорю о модели, на которой сумел бы показать, что происходит в моей душе и что не каждому я могу наглядно показать в природе».

Утверждают, что во второй трети XIX века наукой наук была геология. Да-да, не история и даже не математика с физикой, а геология. Только она могла подняться до таких высот, чтобы спорить с Богом, точнее, с Христианским Богом, а еще точнее – с Писанием о Мире, устроенном Христианским Богом. Собственно, проблем с датами и состоянием сотворенного мира было (и остается) две. Одна анатомическая, другая геологическая и палеонтологическая, хотя по сути обе упираются в логику. Что касается первой, то она такова: если Господь сотворил Адама из глины в возрасте (как считало немалое количество теологов) тридцати трех лет, то был ли его организм тридцатитрехлетним, будучи совсем новым? К примеру, страдал ли он от атеросклероза или отложения солей, случались ли у первого человека приступы цистита, крошились ли у него зубы? И вот еще вопрос: тридцать три года – это много или мало? По нынешним западным представлениям Адам создан человеком молодым, едва закончившим университет и аспирантуру и приступившим к работе: первый кредит в банке, первый ребенок и все такое. Но в Средние века ему, по статистике, оставалось жить четыре года, оттого изношенность Адамова организма должна быть соответствующей. И, наконец, самый убийственный вопрос: был ли у Адама пупок? Если он не рожден женщиной, то ему не нужна эта отметина человеческого (слишком человеческого) происхождения. С другой стороны, Адам – прачеловек, значит, его тело должно быть таким же, как и у всех людей, включая пупок. Так что представим себе Бога в качестве концептуального художника, который конструирует из ничего новые вещи, целый мир в таком виде, будто этот мир уже имел историю, которой на самом деле не было и быть не могло. Подобные соображения нисколько не умаляют Всевышнего и его творение, наоборот, если он знает вещи от первого до последнего их мгновения, знает исчерпывающе, то эта информация целиком уже содержится в любой точке существования той или иной вещи – тогда любая точка заключает в себе все прошлое и будущее, исходящие из нее пер– и ретроспективно. Получается, что Бог есть в каждой песчинке мира, отчего она ничуть не менее важна, чем континенты, океаны и великие царства. Собственно, что и требовалось в который раз доказать. Книга, которую предваряет мое эссе, называется «Этика пыли»; имея в виду, кем был Джон Рёскин и каково было его время, слово «пыль» в заглавии имеет исключительно важное, исторически ограниченное значение – отличное от нынешнего, стертого прошлым столетием в лагерную пыль. Для Рёскина «пыль» состоит из мельчайших частиц, которые по-русски было бы неправильно называть эфемерными «пылинками»; здесь действительно лучше подойдут «песчинки».