Ален де Бенуа - По ту сторону прав человека. В защиту свобод Страница 4

Итак, свершилась тройственная революция. С одной стороны, понятие воли заменило собой понятие порядка. С другой, в центр сместился индивид, а право стало атрибутом. Наконец, право было отождествлено со «справедливостью», которая отныне окрашивается в основном в моральные тона. Вместе с Гоббсом и его последователями жизнь в обществе стала пониматься в горизонте пользы, которую каждый находит в том мире, где природа как единое целое более не имеет никакой внутренней ценности, никакого значения или целесообразности. Право теперь – это частная собственность, внутреннее качество субъекта, моральная способность, которая дает разрешение и позволяет действовать. Разум понимается, по существу, как простая способность к расчету. Юридическая сфера сводится теперь не к справедливому решению (dikaion, id quod bonum est), а к совокупности санкционированных норм и форм поведения. Государство и сам закон теперь не более, чем инструменты, которые должны гарантировать индивидуальные права и служить осуществлению тех целей, которые ставят себе стороны договора.

Как пишет Андре Клэр, «Эта трансформация понятия права, которая позволила применить его к человеку, была осуществлена на заре Нового времени лишь благодаря насильственному акту, одновременно коварному и мощному; право стали понимать как качество, наличествующее по самой своей природе в каждом человеке; теперь оно понимается уже не в качестве системы распределения и дележа долей между членами одного общества (как оно первоначально определялось в распределительной справедливости), а как способность каждого индивида абсолютно утверждать себя перед другим, способность, которая должна быть осуществлена, что полностью переворачивает смысл права. Следовательно, любая философия прав человека – это философия субъективности, которая, конечно, считается всеобщей, но первоначально признается в качестве индивидуальной и уникальной»[14].

Если права человека и относятся к области права, последнее, таким образом, уже не имеет ничего общего с тем, что понималось под «правом» тогда, когда оно было основано. Классическое естественное право было заменено современным естественным правом, в котором рассуждение ведется на совершенно иных теоретических основаниях, причем теперь у него нет других противников кроме правового позитивизма, с его очевидным теоретическим бессилием и банальностью.

В действительности, права человека, что доказывают их теологические корни, относятся к праву, зараженному моралью. Но последняя больше не имеет ничего общего с нравственностью древних, поскольку она определяет уже не то, кем хорошо быть, а то, как поступать правильно. Поскольку справедливость ныне предшествует благу и управляет им, мораль больше не интересуется тем, что является самоценным, или тем, что мы должны любить и чем обязаны восхищаться. Теперь она интересуется лишь тем, что можно оправдать с точки зрения разума.

Подобная мораль вытекает из библейского понятия «справедливости». Она выдвигает ту концепцию «справедливости», которая, по определению относясь к царству целей, не могла бы задать частную цель конкретной политической деятельности. Бертран де Жувенель, обсуждая выражение «современное естественное право», отмечал: «Ключевое слово, которое не фигурирует в формулировке, – это “нравственность”, и именно к этому исключенному имени существительному относится прилагательное “естественная”. Когда говорят о естественном праве, перво-наперво подразумевают, что основание позитивного права лежит в нравственности»[15]. Права человека составляют юридический покров морального требования «справедливости»; они выражают юридический способ понимания и описания этой морали. Именно в этом смысле, как говорил Арнольд Гелен, распространение дискурса прав человека проистекает из «тирании моральной гипертрофии»[16]

Мечта о едином человечестве, подчиненном одним и тем же нормам и живущем по одному и тому же закону, составляет фон этого дискурса. Идеология прав человека полагает человечество единым и по факту, и в идеале, то есть и как бытие, и как долженствование, в виде некоей потенциальной истины, которая полностью оправдает себя и предстанет перед нами лишь тогда, когда будет осуществлена. Если принимать эту точку зрения, единственные допустимые различия – это «различия внутри того же самого» (Марсель Гоше). Другие различия отрицаются или отвергаются просто потому, что они приводят к сомнению в тождественности. Ключевая идея тут в том, что люди везде и всюду наделены одними и теми же правами, поскольку на фундаментальном уровне они и сами везде одни и те же. В конечном счете, идеология прав человека нацелена на подчинение всего человечества частному моральному закону, относящему к идеологии Тождественности.

Теологические корни идеологии прав человека описывали не раз. Но долгое время, как заметил Жак Маритен, «утверждение прав, которые сами основаны на христианских принципах, представлялось чем-то революционным по отношению к христианской традиции»[17]. Причина хорошо известна. С исторической точки зрения, она заключается в агрессивном рационалистическом характере современной версии этих прав, в антирелигиозной атмосфере, в которой они были провозглашены, а также в антирелигиозных гонениях, последовавших за Французской революцией. Кроме того, с доктринальной точки зрения, католическая критика не могла допустить исключения всякого аспекта трансцендентности, подразумеваемого полной субъективацией прав и стремящегося передать человеку некоторые божественные прерогативы, как не могла она согласиться и с тем, что эта субъективация откроет путь бесконечным притязаниям, которые, поскольку они не основаны ни на каком эталоне, ведут к релятивизму[18].

23 апреля 1791 года папа Пий IV открыто осудил Декларацию прав 1789 года, обвинив составляющие ее статьи в том, что они «противны религии и обществу». Это обвинение будет возобновляться целый век. Например, в 1832 году папа Григорий XVI назвал теорию прав человека «полным бредом», и то же мнение было сформулировано в энциклике «Quanta cura» 1864 года.

Ситуация начинает меняться с энциклики «Rerum novarum» (1891) папы Льва XIII. С этой даты, особенно под влиянием мысли П. Луиджи Тарателли д’Азельо, чье «Теоретическое эссе по естественному праву» (1855) уже использовалось для того, чтобы наделить субъективное право теологическим содержанием (или вернуть ему последнее), понятие прав человека начинает проникать в социальную мысль Церкви.

После Второй мировой войны этот процесс резко ускоряется. В 1963 году в энциклике «Pacem in terris» папа Иоанн XXIII заявляет, что видит во Всеобщей декларации прав человека 1948 года «шаг к установлению политико-юридической организации мирового сообщества» (§ 141). 7 декабря 1965 года в пасторской конституции «Gaudium et spes», принятой на Втором Ватиканском соборе, было заявлено: «Церковь, в силу дарованного Ей Евангелия, провозглашает права человека, признает и всецело ценит динамизм нашего времени, которое, в частности, дает новый толчок развитию этих прав». Через три года Павел VI заявляет: «Говорить о правах человека – значит утверждать общее благо человечества». В 1974 году, выступая перед Генеральной ассамблеей ООН, он уточняет: «Святой престол предоставляет свою полную моральную поддержку идеалу, содержащемуся во Всеобщей декларации, идеалу постепенного развития прав человека, сформулированных в ней». Наконец, папа Иоанн-Павел II в 1979 году заявит: «Всеобщая декларация прав человека – это поворотная веха на длинном и сложном пути человеческого рода»[19].

Традиционалистские католические круги, конечно, интерпретировали этот поворот в качестве одного из знаков «присоединения» Церкви к «современным идеям»[20]. Хотя эта точка зрения в каком-то смысле верна, реальность чуть сложнее. Заявляя о поддержке прав человека, Церковь преследует свою цель – признать свою роль в их генеалогии (и в то же время заставить других тоже ее признать). Тем самым она еще не подписывается под теми пунктами, которые, с ее точки зрения, остаются в современной формулировке этих прав спорными. Иными словами, принципиальное одобрение доктрины прав человека, данное Церковью, относится, прежде всего, к христианской версии этих прав. Как пишет Франсуа Валласаон, «Церковь не за права человека и не против. Она положительно относится к правам человека, когда они толкуются хорошо и справедливо. Но она враждебна к ним, если они толкуются плохо и несправедливо»[21].

2. В поисках основания

Когда Юнеско в 1847 году решила принять новую Всеобщую декларацию прав человека – ту самую, которая потом была торжественно провозглашена 10 декабря 1948 года на Генеральной ассамблее ООН, – руководители организации планировали провести обширный предварительный опрос. По инициативе, в частности, Элеоноры Рузвельт был создан международный комитет, чтобы собрать мнение ряда «моральных авторитетов». Примерно к 150 интеллектуалам разных стран обратились с просьбой определить философское основание новой Декларации прав. Это начинание закончилось полным провалом, и его инициаторы были вынуждены ограничиться констатацией неустранимых различий в полученных ответах. Поскольку никакого согласия достичь не удалось, комиссия по правам человека ООН решила не публиковать результаты этого исследования.