Джордж Манро - Петербург в царствование Екатерины Великой. Самый умышленный город Страница 4

Из тех досадных затруднений, что могут преследовать историка, три возникли уже в начале исследования и не исчезли до конца. Первая – это вопрос терминологии. Россия XVIII столетия в большинстве отношений очень далека от мира XХI в. К тому же она сильно отличалась по своим социальной структуре, системе местного управления, экономической жизни от тогдашних обществ Западной Европы, о которых мы знаем больше всего. Термины и понятия, которые историки привыкли применять в отношении Франции, Германии или Англии, лишь с трудом можно подогнать к русскому контексту, и то с большой опасностью неправильного понимания и неверного истолкования. В качестве примеров можно привести хотя бы слова «town» или «city». Русский эквивалент – термин «город» – имел ограниченное правовое применение; он распространялся не на всякий населенный пункт больше определенного размера, да и вообще не обязательно означал сколько-нибудь крупный населенный центр. Подобным же образом английские слова «merchant», «factory», «peasant» (и это лишь несколько примеров) несут в себе некоторые оттенки смысла, которые не содержатся в их русских соответствиях, но зато и не передают всего их значения по-русски. Невозможность выразить точное значение в переводе на английский в полной мере относится к таким терминам, как «посадские»: английский его эквивалент – «suburbanites» – настолько непригоден, что лучше оставить его по-русски – «posad people».

Неточности или неуверенности в вопросах терминологии не убавляет и то обстоятельство, что русские власти дали правовое определение некоторых социальных и экономических категорий, которые не находили узнаваемых соответствий в реальной жизни. Так, – если привести лишь несколько примеров, – существовали люди, именовавшиеся купцами, которые никогда ничего не покупали и не продавали; были крестьяне, которые годами не показывались в деревне; существовало множество постановлений, запрещавших крестьянам заниматься операциями на денежном рынке, но они тем не менее продолжали этим заниматься. Все эти терминологические проблемы было необходимо решать, и я старался разрешить каждую так, как казалось самым подходящим в конкретном контексте.

Вторая постоянная проблема – неравномерное распределение материала по истории города. От замысла написать всеобъемлющий очерк истории Санкт-Петербурга последней трети XVIII в. вскоре пришлось отказаться, так как выяснилось, что существуют важные аспекты жизни города, о которых известно мало, а в ряде случаев и едва ли возможно узнать больше. Несомненно, проще было бы создать более скромную монографию о хорошо документированных этапах развития города, но это значило бы уклониться от необходимости составить настолько полную картину истории города, насколько это возможно в настоящее время. О некоторых сферах городской жизни можно было бы сказать гораздо больше, чем предлагается здесь. В рассмотрении же других её областей можно было двигаться вперед, лишь опираясь на предположения. Я стремился хотя бы затронуть те стороны и проблемы жизни города, которые представляются мне важными, и коснуться тех перемен, что произошли в них на протяжении екатерининского царствования.

Третья трудность имеет отношение к использованию статистических данных XVIII в. Имеешь ли дело с населением города, с количеством товаров, ему поставляемых, с объёмами импорта и экспорта, с численностью и величиной экономических предприятий или с уровнем заработной платы и цен – всюду встречаешь не согласующиеся друг с другом, противоречивые наборы цифр. Уже в XVIII в. некоторые из этих статистических данных вызывали столько вопросов, что возникали серьёзные сомнения в их надёжности. Например, цифры по импорту и экспорту показывают только те товары, которые проходили через таможню, однако, по донесениям, большой размах имела контрабанда; она настолько отягощала собой импорт, что переворачивала с ног на голову положительный баланс законно проводившейся торговли. Но если цифры столь чудовищно неточны в целом ряде случаев, то можно ли им доверять вообще? И если на их точность полагаться нельзя, то какой смысл или какое основание ими пользоваться?

Очевидно, что статистические сведения, восходящие к XVIII в., надо использовать с осторожностью, но полностью игнорировать их было бы глупо. Когда подобная информация появляется в таких работах, как сочинения Георги и Шторха (а оба они были учёными, причем Шторх даже статистиком по образованию), то к ней можно относиться с большой долей доверия. Большинство официальных цифр можно привлекать к делу, хотя и с оглядкой, если применять один из двух следующих подходов. Так, наличие цифр в источниках уверенно указывает на то, что определённый вид деятельности реально осуществлялся на некотором количественном уровне; учёт мог быть неполным, но он даёт минимальную цифру. Например, часть производившихся торговых операций может оставаться от нас скрытой, но мы твёрдо знаем, что хотя бы на каком-то конкретном уровне данная торговля существовала. Что касается вопроса о том, сколько ещё могло быть и сколько осталось неучтённым, то это уже дело оценок и здравого смысла. Другой подход состоит в допущении того, что статистика показывает, хотя бы в некоторой степени, связи или соотношения между теми или иными явлениями либо видами деятельности. Зафиксированное число рождений и смертей может быть неточным, но изменения, которые они демонстрируют с течением времени, можно считать отражением реальной динамики. Ни один набор цифр невозможно подвергнуть полной проверке, но допущение гласит, что их можно использовать, с само собой разумеющимися оговорками, если нет свидетельств, ставящих под сомнение хотя бы такую степень достоверности. Других цифр у нас нет, а потому имеющиеся данные статистики можно привлекать с не меньшей уверенностью, чем те субъективные и бездоказательные упоминания, которые дошли до нас в нарративных источниках.

Чтобы оценить экономическое и социальное развитие Санкт-Петербурга, надо иметь представление о самом городе. Поэтому в 1-й главе книги описан физический облик Петербурга в 1762 г. Население города является предметом 2-й главы, которая рассматривает как его численный рост, так и социальный состав. Третья часть настоящего исследования, главы 3 и 4, посвящена структуре и функциям городского управления, причём особое внимание уделено переменам, произведённым в них под руководством Екатерины II. Следующие три главы касаются экономической жизни Петербурга. Важной особенностью города была его удаленность от источников товаров повседневного потребления, и в главе 5 рассказывается о том, как решались проблемы снабжения и поддержания экономической жизнеспособности города. В главах 6 и 7 рассматривается развитие коммерции и промышленности. Четвертый раздел исследования, глава 8, возвращает нас к внешнему облику города, каким он стал к концу екатерининского царствования под влиянием перемен, произошедших после 1762 г. Наконец, глава 9 помещает Петербург в общероссийский контекст.

Все даты приводятся по юлианскому календарю, который действовал в России в XVIII столетии. Этот календарь тогда на 11 дней отставал от привычного нам григорианского календаря.

Глава 1

«Я нашла Петербург почти деревянным…»: Санкт-Петербург в 1762 г.

Санкт-Петербург, основанный на невских берегах в 1703 г., с самого рождения раскинулся здесь необыкновенно широко и просторно. В первый же год своего существования город начал разрастаться из трёх отдельных центров. На северном берегу Невы, в Петропавловской крепости, стоял многочисленный военный гарнизон. Напротив, на южном берегу главного русла реки, расположились военно-морские судостроительные верфи, известные как Адмиралтейство. А на Васильевском острове – обширном, по форме несколько напоминающем ромб, – развивался к западу район, предназначенный для жилой застройки. Наличие не одного, а трёх самостоятельных исходных центров заранее говорило о том, что Санкт-Петербургу никогда не суждено было стать компактным средоточием населения.

За первые 60 лет жизни города, пока он рос, следуя планам своих проектировщиков или выходя за рамки их замыслов, его врожденное стремление занимать большие пространства стало ещё заметнее. Величавые дворцы барокко в два-три этажа высотой казались маленькими на фоне разделявших их громадных пустырей. Если почти любой другой европейский город, от Москвы до Лондона, отличался тогда узкими улицами, над которыми нередко нависали верхние этажи домов, то Петербург имел совершенно нетипичный вид. Незастроенные участки зияли между домами даже в центре. Прямо к югу от Адмиралтейства и Зимнего дворца, на открытом пространстве, поросшем травой и именуемом Адмиралтейским лугом, паслись коровы. Для Петербурга были характерны не тесные перенаселённые улочки, а широкие проспекты. Летом они превращались в пыльные равнины, весной и осенью тонули в бескрайней грязи, а зимой покрывались снегом и льдом. И даже там, где улицы были узкими, например вдоль набережных каналов и рек, присутствие воды создавало несомненное ощущение простора.