Бронислав Малиновский - Избранное: Динамика культуры Страница 57

Менее важные или специальные виды магических ритуалов, такие как любовная магия, целительные обряды, черная магия, магия, предотвращающая зубную боль, или магия исцеления свиней, если они совершаются в пользу кого-либо, должны быть оплачены клиентом (причем плата весьма существенна). Отношения между клиентом и колдуном основаны на договоре, предусмотренном обычаем. С точки зрения обсуждаемой проблемы нужно подчеркнуть тот факт, что выполнение всех видов магических действий в пользу общины является для исполнителя обязательным и что эта обязанность связана с его положением деревенского колдуна, положением наследственным и всегда дающим власть и привилегии. Индивид может отказаться от своего положения и передать его ближайшему из числа наследников; однако тот, принимая на себя данные функции, обязан выполнять связанную с ними работу; сообщество же должно дать ему взамен все, что ему полагается.

Что касается действий, которые обычно считаются скорее религиозными, нежели магическими – например, таких как обряды, связанные с рождением ребенка или с браком, со смертью или трауром; почитание призраков, духов или мифологических героев, – эти действия также имеют свою правовую сторону, иллюстрацией которой могут служить выше описанные погребальные ритуалы. Каждый значительный акт религиозного характера понимается как моральная обязанность по отношению к силам, духам, призракам или вещам, которые являются объектом поклонения; он также удовлетворяет некоторые эмоциональные стремления верующего. Но помимо всего этого, он также включен в какую-то социальную схему, когда некое третье лицо или лица рассматривают этот акт как нечто, являющееся их прерогативой, как то, за что они отвечают и за что получают соответствующее вознаграждение. Например, во время ежегодного возвращения духов умерших в деревню приносят жертвы духу умершего родственника, то посредством этого действия стремятся удовлетворить желания усопшего, его духовный аппетит, который насыщается духовной субстанцией пищи. Одновременно таким образом выражают и свои чувства к умершему дорогому человеку. Здесь в дело вступает определенная социальная обязанность: после того как жертвенное блюдо было выставлено и простояло какое-то время, после того как дух насытился им духовно, его (хотя после такого духовного использования продукт может показаться не лучшим для употребления) отдают другу или живому свояку, который когда-нибудь потом отплатит подобным же подарком{201}. Я не могу назвать ни одного акта религиозного характера, который бы не имел также и побочного социального аспекта, в той или иной степени связанного с основной религиозной функцией обряда. Главный смысл этой функции заключается в том, что религиозная обязанность становится также и социальной.

Я мог бы продолжать обзор различных фаз племенной жизни и шире рассмотреть правовую сторону семейных отношений, уже обрисованную выше; можно было бы также заняться вопросом реализации принципа взаимности в предприятиях большего масштаба. Но и сейчас уже, вероятно, ясно, что частные примеры, приведенные выше, не являются чем-то исключительным и изолированным, что они демонстрируют нам то, что имеет место в любой сфере туземной жизни.

IX. Принцип взаимности как основа социальной структуры

Теперь изменим всю прежнюю перспективу и посмотрим на проблему с другой, социологической, точки зрения. Если вместо того, чтобы делать обзор разных видов действий, поочередно рассмотреть отдельные свойства племенного строя, будет легко показать, что вся структура тробрианского общества основана на принципе правового статуса. Этим я хочу сказать, что притязания вождя по отношению к своим подданным, мужа по отношению к жене, родителей – к своим детям, и vice versa, не произвольны и односторонни, но подчинены определенным правилам и связаны в цепь взаимных услуг.

Даже вождь – а его положение закреплено наследственно, опирается на высоко чтимые мифологические традиции, окружено почти религиозным почитанием, приподнято на высоту княжеского церемониала выражением покорности и суровыми табу, – вождь, обладающий огромной властью, богатством и возможностями исполнять свою волю, должен приспосабливаться к определенным нормам и связан узами закона. Если он хочет объявить войну, организовать экспедицию или устроить праздничное торжество, он должен выступить с формальным воззванием, публично огласить свою волю, посоветоваться со старейшинами, принять в соответствии с ритуалом подношения, услуги и помощь своих подданных и, наконец, вознаградить их за все это по определенной таксе{202}. Кроме того, стоит напомнить о том, что было выше сказано о взаимных правах и обязанностях, вытекающих из супружества, об отношениях между мужем и женой и между свойственниками{203}. Во всем разделении на тотемные кланы, местные субкланы и деревенские общины присутствует система взаимных услуг и обязательств, в рамках которой между этими группами разыгрывается игра «сколько взял – столько дал».

Что касается правового характера общественных отношений, то наиболее достойно внимания, может быть, то, что взаимообразность, принцип «сколько взял – столько дал», безраздельно господствует также в рамках клана и даже в группе ближайших родичей. Как мы уже видели, связи между дядей по матери и племянниками, между родными братьями и даже наименее корыстные из всех отношения между братом и сестрой – все эти отношения основаны на принципе взаимности и плате за услуги. Это именно та группа, которой всегда приписывали «первобытный коммунизм». В антропологическом правоведении клан часто описывают как единое правовое лицо, как единое тело и единый дух. «Исходной клеточкой является не индивид, а род. Индивид является только частью рода», – говорит Сидней Хартлэнд. Это несомненная истина, если рассматривать ту часть общественной жизни, в которой обмен взаимности разыгрывается между такими родовыми группами, как тотемный клан, фратрия или класс. Но как представляется эта совершенная монолитность внутри клана? Здесь опять нам дают универсальные решения, объясняя все «всепроникающим групповым чувством, если не групповым инстинктом», и эти чувства, наверное, должны быть особенно буйными в той части света, которой мы, собственно, занимаемся, – части света, населенной людьми «с таким групповым чувством, которое питает каждый меланезиец» (Риверс). Как мы уже знаем, это совершенно ошибочное мнение. В группе ближайших родственников соперничество, раздоры и неприкрытый эгоизм расцветают самым наилучшим образом и предопределяют характер существующих между ними отношений. К этому вопросу я еще вернусь вскоре, когда мы будем располагать гораздо большим числом фактов, и фактов весьма красноречивых, чтобы окончательно разбить этот миф о родовом коммунизме и идеальной солидарности группы, связанной единством происхождения, миф, недавно воскрешенный д-ром Риверсом и потому угрожающий распространиться.

Указав область фактов, к которым относятся наши выводы, указав, по сути, что закон пронизывает всю культуру и весь племенной строй аборигенов, попытаемся сформулировать наши выводы в более систематическом виде.

X. Правила обычая: Определение и классификация

В начале первой главы были приведены примеры современных подходов, приписывающих первобытному человеку автоматическое подчинение закону. С этим допущением связаны некоторые выводы более частного порядка, широко распространенные в антропологии и все еще фатально тяготеющие над исследованиями первобытного права.

Прежде всего, если дикарь подчиняется правилам, которые диктует обычай, просто потому, что неспособен нарушить их, то не может быть и речи о какой-либо дефиниции закона, каком бы то ни было разграничении между требованиями закона, моралью, этикетом и различными другими проявлениями обычая. Единственный способ, каким мы можем классифицировать правила поведения, заключается в соотнесении их с теми мотивами и санкциями, которые вынуждают человека этим правилам подчиняться. Таким образом, приняв допущение об автоматическом подчинении всякому обычаю, антропология должна отказаться от любых попыток систематизации и классификации фактов, то есть от того, что составляет первую задачу науки.

Как мы уже видели, Сидней Хартлэнд полагает, что у всех диких племен правила искусства, медицины, социальной организации, ремесла и т. п. безнадежно перемешаны, что они совершенно неразличимы как в сознании дикарей, так и в реальности их социальной жизни. Он неоднократно подчеркивает эту точку зрения: «…То, как дикарь воспринимает подобие, весьма отличается от нашего понимания. Он видит подобие между предметами, которые в наших глазах не имеют ничего общего»{204}. «Для дикаря… политика племени едина и нераздельна… Они (дикари) не видят ничего гротескного или непоследовательного, когда провозглашают во имя Бога кодекс, соединяющий в себе ритуальные предписания, мораль, правила ведения сельского хозяйства и медицины с тем, что мы понимаем как чисто правовые нормы… Мы отделяем религию от магии и магию от медицины; первобытные люди не проводят никаких различений такого рода»{205}.