Фридрих Карл фон Савиньи - Обязательственное право Страница 6

Наивная простота, с которой он низводит свое знание на уровень, доступный всякому, делает его вдвойне великим»[12].

В 1810 г. в Берлине был основан университет, который должен был возродить нравственные и умственные силы Германии, и с этой целью туда были приглашены самый первые знаменитости немецкой нации. К профессорам Галльского университета, отходившего от Пруссии, Бейму, Швальцу, Гуфеланду, Нимейеру, Шлейермахеру, отозвавшимся на призыв Фридриха Вильгельма, присоединились Нибур, Эйхгорн и Савиньи. Таким образом, в Берлине – центре тогдашней нравственной и умственной жизни Германии – сошлись эти три великих человека, совокупная деятельность которых произвела неизмеримый по своим последствиям переворот в социальных науках. Между Нибуром и Савиньи вскоре завязались самые тесные дружеские отношения. Савиньи стал одним из первых слушателей Нибура, подвергнувшего римскую историю самым серьезным исследованиям и отделившего туманные предания от действительных фактов. Нибур же в свою очередь писал к Генслерам 9 ноября 1810 г.: «Внимание Савиньи и его уверения, что я начинаю для римской истории новую эпоху, разумеется, придают мне еще более рвения продолжать исследования во всей полноте». Затем в предисловии к своей «Римской истории» Нибур откровенно заявил, что без Савиньи, Буттмана, Гейндорфа и умершего в то время Шпалдинга «он едва ли бы решился на подобный труд, и без их оживляющего участия и присутствия едва ли бы его выполнил».

Назначенный по особому королевскому приказу ректором, 10 октября 1810 г. Савиньи начал свои зимние лекции об институциях и истории римского права. Вскоре затем он разделил свои занятия на две части: в зимний семестр объяснял пандекты, за исключением наследственного права, а в летний – институции; кроме того, читал Ульпиана, Гая и прусское право (ландрехт). Последний курс до тех пор не существовал и был введен преимущественно по его настоянию.

В то время немецкие университеты составляли и судебную инстанцию, как Spruch-Collegium’ы. Савиньи в продолжении 17 лет принимал самое горячее участие и в этой деятельности университе та, и в архиве факультета сохраняются его 138 докладов, обнимающие 3 тома.

В 1811 г. великий ученый был назначен членом Берлинской академии, где также успел проявить свою неутомимую деятельность во множестве мемуаров. В последующие годы возбуждения Германии и борьбы ее с Францией Савиньи также принял участие в народном движении, хотя и не непосредственно, как его друг Эйхгорн, выступивший в открытое поле с оружием в руках. Савиньи был назначен в комиссию для призыва ландвера и на собственные средства снарядил на войну многих из своих слушателей.

По освобождении Германии от французского владычества, совершенном при совокупном содействии всей немецкой нации, горячие патриоты стремились задержать образовавшееся случайно единство если не вполне, то, по крайней мере, хотя бы в некоторых сторонах жизни. Между прочим и юристы не остались чужды этим стремлениям, и в 1814 г. появилась брошюра гейдельбергского профессора Тибо «О необходимости общего гражданского законодательства для Германии». «В 1814 г., – писал Тибо, – когда я видел много немецких солдат, шедших на Париж с сердцами, полными надежды, я был глубоко взволнован. Многие из моих друзей разделяли мои взгляды и надежду об улучшении состояния нашего законодательства. В 14 дней написал я от искреннего моего сердца брошюру о необходимости общего гражданского права для всей Германии, с сохранением однако для каждой страны ее законов, покровительствующих местным обычаям»[13].

Тибо начинает с того, что освобождение страны спасло честь Германии, но что еще много препятствий лежит на пути к будущему ее благоденствию, между прочим, отсутствие общего гражданского уложения; последнее повело бы к национальному объединению права и дало бы практикам и теоретикам вполне очищенный правовой материал для разработки и применения, тогда как вместо него имеется масса отдельных прав и постановлений, часто одно другому противоречащих; главную часть в этой массе нужно отнести на долю римского права, источники которого в первоначальном виде неизвестны, да и относительно отдельных положений которого суще ствуют непримиримые контроверзы, затрудняющие своей многочисленностью разрешение практических случаев. Что же касается до воззрений о зависимости права от различных условий времени, места, климата и т. д., то Тибо говорит: «Гражданские законы, основывающиеся в целом только на человеческом сердце, разуме и рассудке, очень редко бывают в необходимости подчиняться обстоятельствам, и если в некоторых случаях из такого единства произойдут небольшие неудобства, то бесчисленные выгоды его перевешивают все подобные жалобы. Пускай только вдумаются в отдельные части гражданского права! Многие из них составляют, так сказать, своего рода чистую математику, на которую никакие местные условия не могут иметь решительно никакого влияния, например, учение о собственности, наследственном праве, гипотеках, договорах и обо всем относящемся к общей части юриспруденции»[14].

На призыв Тибо сочувственно отозвались Фейербах в Мюнхене, Шмит в Иене и Пфейффер в Касселе.

Савиньи, патриотизм которого не допускал и теперь не допускает никаких сомнений, счел, однако, невозможным присоединиться к взглядам Тибо, и в том же году высказал свои собственные воззрения в брошюре «О призвании нашего времени к законодательству и юриспруденции». Основным возражением против возможности общего гражданского законодательства Савиньи выставил свои идеи о происхождении права.

«Прежде всего мы спросим историю, – говорит Савиньи, – как в действительности развивалось право у народов цивилизованных. Где только мы находим достоверную историю, гражданское право уже имеет свой определенный характер, особенный для каждого народа, подобно его языку, нравам и государственному устройству. Все эти проявления, лишенные самобытного существования, представляются только отдельными силами и видами деятельности народа, неразрывно связанными между собою; они являются отдельными силами только в наших исследованиях; соединяет же их в одно целое общее убеждение народа, одинаковое чувство внутренней необходимости, совершенно исключающие всякую мысль о слу чайном или произвольном их происхождении. Как возникли эти особенные народные функции, придающие самим народам характер индивидуумов, на этот вопрос история не дает ответа. В последнее время получил господство взгляд, будто сначала все жило в звероподобном состоянии и мало-помалу достигло сперва жалкого существования, а потом той высоты, на которой мы теперь стоим. Мы можем оставить этот взгляд неприкосновенным и ограничиться фактами первого достоверного состояния гражданского права. Мы попытаемся изложить некоторые черты этого периода, в котором право, как и язык, живет в народном сознании. Этот младенческий возраст народов беден понятиями, но проникнут ясным сознанием своего состояния и отношений, чувствует их совершенно и переживает вполне, тогда как мы, среди искусственного и сложного существования, падаем под бременем нашего богатства вместо того чтоб им пользоваться и господствовать над ним. Это естественное состояние преимущественно выказывается в гражданском праве. Так как для каждого человека его семейные отношения и собственность становятся важнее благодаря тесному соединению с его личностью, то очень возможно, что нормы гражданского права были предметами народных верований. Но эти духовные отправления нуждаются для своего упрочения в телесной оболочке. Такое тело составляет для языка постоянное непрерывное упражнение, для государственного устройства – видимые государственные власти, но что же заменяет это тело в гражданском праве? В наше время его составляют высказанные правовые нормы, сообщаемые письменно и устно. Но этот вид упрочения предполагает значительную способность к отвлечению, а потому он немыслим в младенческом возрасте народа. Зато мы находим здесь обилие символических действий, выражающих происхождение и прекращение юридических отношений. Чувственная наглядность этих действий упрочивает право в определенном виде вовне, а их важность и строгость соответствуют значительности самих юридических отношений. В равно широком пользовании такими формальными действиями сходятся, например, германские племена с древнеитальянскими, хотя у последних народов самые формы были определеннее и строже, что, впрочем, могло зависеть от их городского быта. На эти формальные действия можно смотреть как на грамматику права этого периода, и замечательно, что главная забота древнейших римских юристов состояла в поддержании их и точном их применении. В новейшие времена часто пренебрегали ими как остатками варварства и суеверия, упуская из виду, что и мы повсюду заботимся о формах, с тою только разницею, что наши формы уступают старым в наглядности и общенародной доступности, являясь поэтому-то чем-то произвольным, а потому и обременительным. С нашими односторонними взглядами на прежние времена мы уподобляемся путешественникам, которые замечают во Франции с великим удивлением что маленькие дети простолюдинов вполне правильно говорят по-французски. Эта органическая связь права, как и языка, с существом и характером народа продолжается и в последующие времена. Для права, как и для языка, не бывает момента абсолютного покоя и оно подвержено такому же движению и развитию, как и всякое другое проявление народной жизни. Итак, право проходит те же ступени роста, как и народ, развивается вместе с ним, и, наконец, умирает, когда народ теряет свои отличительные особенности. Однако это внутреннее образование права во времена культуры представляет для исследования большие затруднения… Именно при возрастающей культуре все стороны народной деятельности обособляются и то, что прежде производилось всеми, выпадает на долю отдельных сословий. Таким обособленным сословием являются также и юристы. Право разрабатывается тогда посредством языка, принимает научное направление и, как прежде оно жило в сознании целого народа, так теперь переходит в сознание юристов, являющихся представителями народа в этой стороне его деятельности. С этого момента бытие права становится искусственным и сложным, так как оно пульсирует уже в двух сферах: в общей народной жизни, где его развитие не прекращается, и затем в особой науке, в руках юристов. Выводом из этого взгляда будет то, что всякое право возникает путем обычая, т. е. вытекает из нравов и народных верований, а потом из юриспруденции; следовательно, всегда из внутренних незаметно действующих сил, а не из произвола законодателя…»