Хавьер Субири - Пять лекций по философии Страница 6

Вот то, чего ищет и на что притязает Аристотель: доказательная, аподиктическая наука о сущем как таковом. Вот то, что он понимает под философией. Эта наука – «искомая», но не потому, что до Аристотеля философии не было вовсе (мы уже сказали, что со времен Гесиода и до Платона существовали знания, именовавшиеся философией), а потому, что до Аристотеля философия не была наукой. И не была по двум причинам: во-первых, потому, что она не была аподиктическим, доказательным знанием; во-вторых, потому, что она не была «единым» знанием: ей недоставало формального, строго определенного собственного предмета. Для Аристотеля таким предметом становится сущее как таковое, или субстанция. Поэтому Аристотель убежден в том, что не только достиг своей цели, но и реализовал в этой идее философии все то, что было скрытым и неосознанным двигателем более ранней философии, особенно философии Гераклита, Парменида, Платона. «Таким образом, вопрос, который ставился издревле, теперь и всегда, и всегда доставлял затруднение, – вопрос о том, что такое сущее (τί τὸ ὄv), – есть не что иное, как вопрос о том, что такое субстанция (τίς ή οὐσία)» (Met., 1028 b 2).

Не только этот вопрос, но и это знание, эта наука есть «эпистеме и Нус»; другими словами, она выполняет, в качестве науки, определенную интеллектуальную функцию: быть мудростью. Возможно ли это? Таков второй пункт, который предстояло выяснить Аристотелю.

II. Философия как интеллектуальная функция

Мы остановились на том, что всякая философия – это вид знания; и, как любой вид знания, она исполняет ту интеллектуальную функцию, сообразно которой его обладатель называется σοφός. Но помимо этого, и принимая во внимание своеобразный характер философского знания, Аристотель должен был задаться вопросом о том, способна ли эта аподиктическая наука о сущем как таковом, в этой особой форме, наделить носящего имя σοφός той особенной формой знания, которая называется Мудростью. Итак, Аристотель должен будет сказать нам, во-первых, что такое – в строгом смысле – σοφός, и во-вторых, можно ли считать философию в том виде, в каком он ее себе представляет, Мудростью.

1. Функцию, присущую всему роду знания, Аристотель усматривает в том же, в чем и все греки: чтобы обладатель знания сделался σοφός. Но эта идея заключала в себе в то время множество более или менее неразличённых оттенков. Аристотель был гением концептуальной точности; и первое, что он делает, – он строго уточняет свойства того, кого довольно-таки неопределенно именуют σοφός. Будем ли мы придерживаться смысла, который вкладывается в это слово в повседневной жизни, или же смысла, в каком говорится о мудром, когда речь заходит о семи мудрецах, мы сталкиваемся с тем, что за всеми этими разными значениями термина σοφός всегда стоит одно и то же понятие: человек, обладающий высшей формой знания и способный от владения каким-либо элементарным искусством, техне, подняться к знанию космоса, этики и политики. Каковы свойства этого знания, другими словами, в чем формально заключается превосходный характер этого знания?

a) Прежде всего Аристотель говорит нам о том, что σοφός – это человек, который знает не только некоторые определенные вещи, но и тем или иным способом знает всю совокупность вещей, на которые распространяется данный вид знания: полностью владеет всем до него относящимся. Это мы уже видели: эмпирик может вылечить Иванова, Петрова, Сидорова, у которых обнаруживаются более или менее сходные симптомы, тогда как врач умеет лечить «всех» страдающих желчной болезнью: он – σοφός.

b) В более узком смысле σοφός есть тот, кто обладает наиболее трудным и недоступным видом знания.

c) Кроме того, σοφός должен обладать точным знанием вещей; и кто знает вещи более верно, строго и точно, тот будет в большей мере σοφός.

d) Далее, σοφός обладает знанием в такой форме, что может научить других. В этом смысле его знание есть μάθημα: то, чему можно научить и научиться.

e) Далее, σοφός есть тот, кого знание ставит управителем над другими, каков бы ни был способ этого «управления». Применительно к собственно обучению управляющая функция, которую выполняет σοφός, называется учительством, а тот, кого обучают, по отношению к ней называется учеником (μαθητής). В другом порядке вещей классический σοφός выполнял ведущую функцию государственного управления; ее Аристотель последовательно называет «начальствованием» (ἐπιτάττειν).

f) Наконец, σοφός обладает таким знанием, которое взыскуется не ради его результатов, а исключительно ради него самого – ради знания. Это знание не направлено ни на какое «производство» (ποίησις), но представляет собой действие, которое довлеет себе, является чистым праксисом (πράξις). В этом смысле знание некоторым образом вписано в саму человеческую природу. Как уже было сказано, во второй строке своей «Метафизики» Аристотель говорит нам о том, что знаком этого служит удовольствие, наслаждение, получаемое человеком от ощущений. Это наслаждение человек чувствует вовсе не из-за полезности ощущений; он просто наслаждается, например, зрительным восприятием как таковым, богатством и разнообразием зримого. Поэтому такое наслаждение – не что иное, как знак врожденного стремления человека к знанию как таковому. Но действительное достижение знания, искомого ради него самого, всегда было нелегким предприятием.

Дело в том, что человек располагает в своей жизни разными видами знания, соответствующими разным видам деятельности. Прежде всего, у человека есть область насущных потребностей (τὰ άναγϰαΐα), и он должен напрягать ум, чтобы сообразить, как их удовлетворить. Формальным объектом этого знания выступает «необходимое для» жизни, и это знание представляет собой техне: знание того, как именно обеспечить необходимое, в смысле насущных нужд. Но есть и вторая группа τέχνάί, которые существуют не для того, чтобы удовлетворять насущные потребности, а, наоборот, предполагают уже решенной проблему выживания, то есть уже решенной проблему обеспечения самого необходимого. Одни из этих τεχνάί дают знание о том, как получить наслаждение (ἡδονή); другие – как обеспечить комфорт (ῥᾳστώνη). Наконец, третьи научают тому, как жить легко и приятно (διαάγωγή). Эти три вида техне (относящиеся к ἡδονή, ῥᾳστώνη, δίάγωγή) заняты не удовлетворением насущных жизненных потребностей, а тем, что латиняне называли negotium, жизненными занятиями: жизнь – это не только нужда, но и negotium. Так вот, Аристотель говорит нам, что только после того, как удовлетворены все жизненные потребности и созданы все τέχνάί, обеспечивающие удовольствие, комфорт и легкую жизнь, – только после этого человек может освободиться от negotium и предаться просто otium, досугу (σχολή). Именно в этом пункте предстоит возникнуть новому, совершено иному типу знания, которое будет уже не техне, а наукой. С точки зрения Аристотеля, иметь досуг – значит не бездельничать, а иметь время и средства для не-необходимого, не связанного с жизненной занятостью: идти к вещам только через сами вещи, узнать о них только через то, что́ они суть. Знание, обретенное в досуге, в σχολή, есть созерцание, θεωρείν. Именно его доискивается Аристотель. Созерцание, теория, – не просто «смотрение ради смотрения». Обычно ссылаются на то место из Геродота, которое я приводил в начале этой лекции и где, казалось бы, говорится, что Солон отправился путешествовать по Малой Азии только «ради смотрения» (θεωρίης ἕνεκεν). Такой перевод точен лишь отчасти. Он точен в том смысле, что здесь цель «смотрящего» только в том и состоит, чтобы смотреть. Но упущена другая сторона вопроса. «Тем, кто смотрит», θεωρός, называли в Греции общественного надзирателя, которому поручалось присутствовать на Играх, «чтобы смотреть» за ними: не вмешиваться, но присматривать, чтобы игры протекали в соответствии с правилами. Стало быть, речь идет не просто о том, чтобы созерцать, но о том, чтобы надзирать, приглядывать: нечто весьма близкое к ἐπισκοπείν. Разумеется, в данном случае надзирать можно не над соблюдением регламента, а над «тем, что́ вещи суть сами по себе, как таковые». Именно этот тип надзора имеет в виду Аристотель, говоря о θεωρία, созерцании. А так как оно осуществляется не ради другого, но ради себя самого, для Аристотеля созерцание – не ποίησις, а праксис; более того, высшая форма праксиса, ибо рождается не из какой-либо жизненной потребности, а прямо наоборот, из освобождения от всякой нужды и всякой занятости. В самом деле, только тогда, говорит Аристотель, когда были изобретены все τέχναι, обеспечивающие жизненные нужды, удовольствия, комфорт и легкость жизни, в Египте возникла новая социальная каста – каста жрецов, единственной обязанностью которых был досуг, σχολή, в указанном выше смысле. На это возразят, что, как известно, геометрия родилась в Египте из необходимости делить землю на участки после разливов Нила. Но Аристотель, который знал об этом обстоятельстве, ответил бы, что имеет в виду не геометрию как технику измерения земли, а геометрию как науку (λόγος) о фигурах. Эта наука может, в свою очередь, использоваться для нужд техники: много раз случалось так, что досуг (otium) создавал для себя жизненное занятие (negotium).