Бронислав Малиновский - Избранное: Динамика культуры Страница 60

Чтобы нашу негативную критику сделать убедительной, мы подкрепили ее позитивной демонстрацией конкретных фактов, представляя явления первобытного права такими, какими они являются в действительности, и выясняя, на чем основывается принудительный характер требований первобытного закона.

Меланезиец из региона, о котором здесь идет речь, несомненно, испытывает величайшее уважение к обычаю своего племени и традиции как таковой. В этом смысле в старых воззрениях на эту проблему есть некая доля истины. Ко всяким племенным правилам, важным или обычным, приятным или обременительным, моральным или утилитарным он относится с уважением и считает их выполнение обязательным. Но сила обычая, уважение к традиции сами по себе недостаточны, чтобы противостоять искусу вожделения или похоти, импульсам собственного интереса. Традиционные качества – конформизм и консерватизм «дикаря» – часто вступают в игру и действуют как единственная сила, воспитывающая хорошие манеры и уважение к обычаю, устанавливающая образцы приватного и общественного поведения во всех тех ситуациях, в которых обязательно соблюдать некоторые правила общежития и совместного действия, обеспечивающие определенный порядок, но где нет никакой потребности нарушать чьи-либо интересы или чью-либо инерцию, либо побуждать к неприятным действиям, либо обуздывать врожденные наклонности.

Есть другие правила, предписания и установления, которые, помимо уважения к традиции, имеют и должны быть связаны с особыми санкциями. Аборигены в описываемой части Меланезии должны приспосабливаться, например, к весьма требовательному, особенно при погребении и трауре, типу религиозного ритуала. Далее, они соблюдают определенные правила поведения, предусмотренные для родственников. Наконец, существует санкция племенного наказания, вызванного реакцией гнева и возмущения всего сообщества. С помощью этих санкций в меланезийском обществе охраняется человеческая жизнь, собственность и, last but not least, личное достоинство, равно как и такие институты, как власть вождя, экзогамия, социальный статус и брак, которые играют огромную роль в племенной жизни островитян.

Каждая из только что названных категорий может быть отличена от остальных по ее санкциям и отношению к социальной организации племени и его культуре. Они не образуют той аморфной массы племенных обычаев или «конгломерата обычаев», о которых мы постоянно слышим. Последняя категория, основные требования, защищающие жизнь, собственность и личность человека, – образует то, что можно назвать «уголовным правом», то, что очень часто преувеличивается антропологами и ошибочно связывается с проблемой «правления» и «центральной власти», но при этом постоянно вырывается из контекста других правовых требований. Но существует – и здесь мы подходим, наконец, к важнейшему пункту – категория требований закона объединяющего характера, которые управляют большинством сторон племенной жизни, которые регулируют личные отношения между членами рода, клана и племени и решают экономические вопросы, регулируют процесс осуществления власти и совершение магических ритуалов и, наконец, определяют взаимные отношения мужа, жены и их родичей. Это те законы меланезийского общества, которые соответствуют нашему гражданскому праву.

Такие законы не имеют никакой религиозной санкции; их не поддерживает никакой страх, вызванный суевериями или имеющий рациональные причины. Их нарушение не влечет за собой никакого наказания, не клеймится общественным мнением, не осуждается моралью племени. Если выявить силы, которые придают этим правилам объединяющую силу, то окажется, что на самом деле они не просты, но все же их можно определить. Хотя не удается их назвать одним словом или подвести под одно понятие, тем не менее они совершенно реальны. Объединяющая сила меланезийского гражданского права проявляется в сочетании обязательств, в том, что эти обязательства связаны в цепочки взаимных услуг, в постоянное воплощение принципа «сколько взял – столько дал», растянутое на длительное время и всесторонне охватывающее различные интересы и действия. Здесь надо отметить также способ, каким правовые обязательства в большинстве случаев должны реализоваться, – способ, предполагающий наглядные ритуальные действия. Такой способ объединяет людей, апеллируя к их честолюбию и самомнению, к их страстному желанию выставить себя напоказ. Таким образом, объединяющая сила этих требований проистекает из естественных психических пружин эгоизма, амбиций и честолюбия, которые приводятся в действие с помощью особого социального механизма, в который включены обязательные для индивида действия.

Нет никакого сомнения, что при такой более широкой и гибкой дефиниции права перед нами возникают новые правовые явления – того самого типа, который был открыт в Северо-Западной Меланезии. Нет сомнений и в том, что обычай не опирается только на какую-то всеобщую, неразличимую и вездесущую силу, на какую-то психическую инерцию, хотя она несомненно существует и до известной степени участвует в феномене принуждения. Во всех обществах должна существовать категория правил, которые носят слишком практический характер, чтобы они требовали опоры на религиозную санкцию, слишком обременительных, чтобы они могли быть оставлены только на откуп доброй воле, слишком жизненно важных для индивидов, чтобы быть санкционированными некой абстрактной инстанцией. Это и есть область права – и я позволю себе утверждать, что взаимообразность, систематическая взаимозависимость, публичность и амбиция оказываются главными факторами в объединяющем механизме первобытного закона.

Часть вторая. Преступление и наказание в первобытном обществе

I. Нарушение закона и восстановление порядка

В природе научных интересов, которые суть не что иное, как сублимированное любопытство, заложено то, что они обращаются охотней к вещам необычным и сенсационным, нежели к тем, которые нормальны и обычны. Вначале, в новой области исследований или в еще только намечающейся ветви науки именно исключение – кажущееся нарушение естественного закона – привлекает внимание и рано или поздно приводит к открытию новых универсальных закономерностей. Ибо – и в этом заключен парадокс исследовательской страсти – систематическое исследование занимается чудесным только затем, чтобы превратить его в естественное. Наука в конечном счете строит Универсум – идеально упорядоченный, управляемый общезначимыми законами, приводимый в движение пронизывающими его силами, которые подчинены нескольким фундаментальным принципам.

Это, однако, не означает, что чудесность, романтика необычайности и таинственности должны быть изгнаны наукой из реальности. Философский ум всегда руководствуется в своих поисках стремлением к новым мирам и новым опытам, и метафизика привлекает нас надеждой увидеть то, что находится по ту сторону горизонта. Но природа любопытства, оценка того, что действительно является необычайным, изменились под влиянием научной дисциплины. Созерцание величественных контуров мироздания, тайна непосредственно данных и конечных целей, бесцельный поток «творческой эволюции» – все это делает реальность достаточно трагичной, таинственной и загадочной и для естествоиспытателя, и для исследователя культуры, если он задумается над общим объемом нашего знания и размыслит о его границах. Но зрелое научное мышление в исследовании действительности уже не ожидает никаких потрясений по причине возникновения какого-то неожиданного события, какого-либо обнаружения новых, не связанных между собой картин. Каждое новое открытие является только еще одним шагом вперед по тому же пути, каждый новый принцип только расширяет или отодвигает дальше прежний горизонт.

Антропология, наука еще молодая, сегодня освобождается из-под власти донаучных интересов, хотя некоторые недавние попытки получить необычайно простые и в то же время сенсационные решения всех загадок культуры все еще отмечены печатью простого любопытства. В исследованиях первобытного права можно заметить тенденцию постепенного, но фундаментального осознания той истины, что в мире диких людей господствуют не настроения, страсти и случай, но традиция и порядок. Хотя и здесь остается нечто из прежнего, «шокирующего» интереса, а именно – преувеличение значения уголовного права, исключительность внимания, какое уделяется случаям нарушения закона и наказаниям. Закон в современной антропологии все еще исследуется только в его необычайных и сенсационных проявлениях, в случаях преступлений, от которых стынет кровь в жилах и которые влекут за собой кровную месть племени, в описаниях преступного колдовства, за которым следует возмездие, или же фактов кровосмешения, супружеской измены, нарушения табу или убийства. Во всем этом, помимо драматической остроты событий, антрополог может – по крайней мере, ему так кажется, – проследить некоторые неожиданные, ошеломляющие свойства первобытного права, такие как исключительная солидарность родовой группы, не допускающей никакого чувства индивидуального интереса; правовой и экономический коммунизм; подчинение строгому и недифференцированному закону племени{211}.