Фрэнсис Фукуяма - Конец истории и последний человек Страница 7

Конечно, верования в легитимность и вечность коммунизма принимали порой причудливые формы в дни «холодной» войны, уходящие в прошлое. Один талантливый исследователь Советского Союза отстаивал мнение, что Советский Союз под правлением Брежнева достиг того, что автор назвал «институциональным плюрализмом», и утверждал: «Создается впечатление, что советское руководство подвело Советский Союз чуть ли не ближе к духу плюралистской модели американских социальных наук, чем подошли сами Соединенные Штаты»[21]. Оказывается, советское общество в догорбачевский период не было «инертно и пассивно; оно было обществом участия почти в любом смысле этого слова», и советские граждане «участвовали» в политике в большей пропорции, чем граждане США[22]. Такой же образ мысли был характерен для некоторых эрудитов по поводу Восточной Европы, где, несмотря на навязанную природу коммунизма, ученые видели неколебимую общественную стабильность. Один специалист в 1987 году утверждал, что, «если бы мы сравнивали сейчас государства Восточной Европы со многими странами мира, например Латинской Америки, – они казались бы олицетворением стабильности», и критиковал традиционное представление о «противостоянии «нелегитимной» партии… враждебному и не верящему ей населению»[23].

В то время как некоторые из этих мнений были просто проекцией в будущее недавнего прошлого, многие из них основывались на суждении, касающемся легитимности коммунизма на Востоке. Имеется в виду, что, несмотря на все очевидные проблемы общества, коммунистические правители выработали «общественный договор» со своими народами – до некоторой степени эта точка зрения пародировалась советским анекдотом: «Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят»[24]. Эти режимы никогда не были ни продуктивными, ни динамичными, но говорилось, что они правят в определенной степени с общего согласия, потому что обеспечивают безопасность и стабильность[25]. Как писал в 1968 году политолог Сэмюэл Хантингтон:

«В Соединенных Штатах, Великобритании и Советском Союзе формы правления различаются, но во всех трех системах правительство правит. Каждая из этих стран представляет собой политическую общность, где подавляющее большинство народа считает свою политическую систему легитимной. В каждой из них граждане и их лидеры одинаково понимают общественные интересы, традиции и принципы, на которых эта политическая общность строится»[26].

Сам Хантингтон коммунизму не симпатизировал, но считал, будто факты обязывают нас к выводу, что коммунизм сумел за годы своего существования заслужить до некоторой степени одобрение народа.

Современный пессимизм относительно возможности прогресса в истории был порожден двумя отдельными, но параллельными кризисами: кризисом политики двадцатого столетия и интеллектуальным кризисом западного рационализма. В результате первого десятки миллионов людей погибли, а сотни миллионов были принуждены жить под гнетом нового и более грубого рабства; второй лишил либеральную демократию интеллектуальных ресурсов самозащиты. Эти последствия взаимосвязаны и не могут быть поняты отдельно друг от друга. С одной стороны, недостаток интеллектуального консенсуса придал войнам и революциям двадцатого столетия более идеологический, а потому более экстремальный характер, чем тот, который был бы в противном случае. Русская и Китайская революции, нацистская оккупация во время Второй мировой войны вернули в увеличенном масштабе жестокость религиозных войн шестнадцатого столетия, потому что на кону стояли не только территории и ресурсы, но системы ценностей и образы жизни целых народов. С другой стороны, ожесточенность этих конфликтов с идеологической подоплекой и страшные их результаты оказали уничтожающее действие на самоощущение либеральных демократий, чья изоляция в мире тоталитарных и авторитарных режимов породила серьезные сомнения в универсальности либерального понятия права.

И все же вопреки этим серьезным причинам для пессимизма, которые дает нам опыт первой половины двадцатого века, события второй его половины указывают в совсем другом и неожиданном направлении. Входя в девяностые годы, мир в целом не выявил новых проявлений зла, но стал лучше в некоторых различных смыслах. Главным среди сюрпризов, случившихся в недавнем прошлом, был полностью неожиданный крах коммунизма почти по всему миру в конце восьмидесятых. Но такой поворот событий, как бы поразителен он ни был, явился лишь элементом куда более масштабного процесса, развернувшегося после Второй мировой войны. Авторитарные диктатуры всех видов, правые и левые, рушились[27]. В некоторых случаях они освобождали место процветающим и стабильным либеральным демократиям, в других на место авторитаризма приходила нестабильность или иная форма диктатуры. Но вне зависимости от того, возникала или нет либеральная демократия, авторитаризм всех мастей испытывал во всем мире серьезный кризис. В первую треть двадцатого столетия главной политической новацией явилось создание сильных государств – тоталитарных Германии и России; последние несколько десятилетий показали неимоверную слабость в самом ядре сильных государств. И эта слабость, столь огромная и неожиданная, наводит на мысль, что уроки пессимизма, преподанные историей нашего века, следует переосмыслить с самого начала.

Глава 2

Слабость сильных государств I

Современный кризис авторитаризма начался не с горбачевской перестройки или падения Берлинской стены. Он зародился на полтора десятка лет раньше, с падением нескольких авторитарных режимов правого толка в Южной Европе. В 1974 году режим Каэтану в Португалии был свергнут военным переворотом. После периода нестабильности на грани гражданской войны премьером был в апреле 1976 года избран Мариу Соареш, и с тех пор страна мирно живет под демократическим правлением. Полковники, правившие в Греции с 1967 года, тоже были свергнуты в 1974 году и сменились режимом Караманлиса, выбранного большинством голосов. В 1975 году в Испании умер генерал Франциско Франко, открыв путь к на удивление мирному переходу к демократии двумя годами спустя. И добавим, что в Турции военные взяли власть в сентябре 1980 года для борьбы с захлестывающим общество терроризмом, но вернули гражданское правление в 1983 году. С тех пор во всех этих странах проводятся регулярные, свободные, многопартийные выборы.

Преображение стран Южной Европы менее чем за десять лет поразительно. Эти страны раньше считались изгоями Европы, обреченными своими религиозными и авторитарными традициями оставаться вне главного русла западноевропейского развития. И все же в восьмидесятых годах каждая из них совершила переход к действенной и стабильной демократии, настолько стабильной, что народы этих стран (за возможным исключением Турции) не могут себе представить иной ситуации.

Аналогичная серия переходов к демократии произошла в восьмидесятых годах в Латинской Америке. Она началась в 1980 году реставрацией в Перу демократически выбранного правительства после двадцатилетней военной диктатуры. Война за Фолклендские (Мальвинские) острова привела к падению военной хунты в Аргентине и приходу к власти демократического правительства Альфонсина. Примеру Аргентины последовали другие страны Латинской Америки; военные режимы были свергнуты в Уругвае в 1983 году и в Бразилии в 1984 году. К концу десятилетия диктатуры Стресснера в Парагвае и Пиночета в Чили уступили место всенародно избранным правительствам, а в начале девяностого года сандинистское правительство Никарагуа проиграло на свободных выборах коалиции, возглавляемой Виолеттой Чаморро. Многие наблюдатели были менее уверены в устойчивости латиноамериканских демократий, нежели южноевропейских. В этом регионе демократии и раньше появлялись и исчезали, и почти все вновь возникшие демократии находились в остром экономическом кризисе, главным проявлением которого был кризис долгов. Такие страны, как Перу и Колумбия, имели дело еще и с внутренними проблемами – повстанцами и наркоторговлей. И тем не менее эти новые демократии оказались на удивление устойчивы, будто предыдущий опыт авторитаризма дал им прививку от слишком легкого возврата к военному правлению. Факт тот, что по сравнению с началом семидесятых, когда в Латинской Америке была лишь горстка демократических стран, к началу девяностых единственными странами западного полушария, не допускавшими свободных выборов, оставались только Куба и Гайана.

Аналогичное развитие событий наблюдалось в Восточной Азии. В 1986 году диктатура Маркоса на Филиппинах была свергнута, и к власти пришла президент Корасон Акино, пользующаяся всенародной поддержкой. На следующий год генерал Чун отказался от власти в Южной Корее, и президентом был избран Ро Дэ У. Политическая система Тайваня не подверглась столь резким переменам, но наблюдалось значительное демократическое брожение после смерти Чан Кайши в январе 1988 года. По мере ухода старой гвардии правящей партии Гоминьдан росло участие в Национальном Парламенте других секторов тайваньского общества, в том числе многих урожденных тайваньцев. И наконец, авторитарное правительство Бирмы тоже закачалось под воздействием демократического брожения.