Энди Эндрюс - Смотритель судьбы. Ключ к решению «неразрешимых» проблем Страница 8

– Зато теперь уходит, – сухо заметил Джонс.

Барри остановился и упер руки в бока.

– Вы к чему клоните?

Джин тоже остановилась. Джонс повернулся и теперь стоял лицом к обоим супругам.

– Еще один вопрос, – серьезно сказал он. – Ответьте на него оба, пожалуйста, хорошо? Понятно, что со времен вашего знакомства много воды утекло, как-никак, за двадцать один год брака и хорошее было, и плохое. Если бы сейчас у вас была волшебная палочка, и вы могли бы взмахнуть ею и спасти брак, и снова любить друг друга крепкой и надежной любовью, вы бы сделали это? Взмахнули бы палочкой?

Барри и Джин колебались считаные мгновения. Надежды на чудеса у них не было, но оба кивнули: мол, да, они оба согласились бы на такое чудо, будь оно возможно.

– Хорошо, – Джонс улыбнулся и глубоко вздохнул. – Отлично! Потому что все просто. Все ваши сложности сводятся к тому, что вам недостает свежего взгляда.

Барри вновь помрачнел, нахмурился и уже хотел сказать что-то ядовитое, но Джонс оказался проворнее.

– Нет-нет-не-е-е-ет, – пропел старик. – Сейчас говорю я, а вы слушаете. С точки зрения каждого из вас, вам видно только распадающийся брак. Но у меня свежий взгляд, и я вижу другое: вы не умеете общаться, только и всего! Сейчас растолкую, о чем я.

Джонс указал на Джин:

– Вы, барышня, – из Америки.

Потом указал на Барри:

– А вы, дружок, шотландец! Кто-нибудь из вас общался с шотландцами?

– Да, – кивнула Джин, – моя кузина замужем за шотландцем. Они и живут в Шотландии.

– Ее муж говорит по-английски? – самым невинным тоном уточнил Джонс.

– Конечно! – ответила Джин. – Да это было и неважно.

– В каком смысле?

– А его все равно никто не понимал, такой у него чудной выговор. Они как-то приехали вдвоем на Рождество в Штаты, так вся семья обхохоталась.

– Вот видите! – воскликнул Джонс. – Еще немного, и вы постигнете, к чему я веду. Американец говорит на том же языке, что и шотландец, но выговор у них разный, – американский и шотландский представляют собой разные диалекты, то есть наречия английского языка, настолько разные, что американцу и шотландцу друг друга не понять. Вот и вы, мои дорогие друзья, говорите на разных наречиях. Язык-то у вас общий – это язык любви, вы любите друг друга, – но разница в диалектах мешает и портит все дело.

– Барышня, – мягко обратился Джонс к Джин, – ваш супруг и впрямь любит вас, – более того, я убежден, что он очень вас любит. Но передает он вам свою любовь на диалекте словесного одобрения. Другого диалекта он не понимает. И только когда он слышит слова одобрения и похвалы, он понимает и чувствует, что его любят.

– Я ведь уже сказала – Барри куча народу расписывала, какой он замечательный, – возразила Джин.

– Так-то оно так, – с хитрецой заметил Джонс, – да только сотня не в счет, потому что Барри важнее всего вы и ваше мнение. Он-то не любит эту сотню знакомых и прежних женщин. Любит он вас. И только ваши нежные слова, одобрение и похвалы дадут ему ощущение, что он любим!

Лицо Джин просветлело: она начала понимать, в чем секрет. Джонс воодушевленно продолжал:

– К несчастью, обычно мы ощущаем, что любимы, когда получаем подтверждение любви на понятном нам диалекте, на том же, которым выражаем любовь сами. Поэтому ваш супруг делал все возможное, – снова и снова выражал любовь словами. Но вы ни в какую не понимали его, потому что не выучили диалект, на котором он пытался донести до вас свои чувства. У вас самой другой диалект, дорогая моя: вы понимаете язык действий и свершений, услуг и подвигов.

За всю свою жизнь и за годы брака Джин и Барри ни разу не испытывали того, что называется «как громом поразило». Но сейчас они поняли, каково это. Оба смотрели на Джонса, словно загипнотизированные, и больше не возражали. Джон, довольный, пустился в дальнейшие объяснения:

– Поймите, юноша: ваша жена изо всех сил старалась донести до вас свою любовь – на языке поступков. Она делала для вас все возможное. И она жаждет получить от вас ответное заверение в любви, но не на словах, а на понятном ей языке поступков. А поскольку вы не понимаете ее язык, то вам кажется, что все эти мелкие дела и маленькие услуги – сущая ерунда, и вполне достаточно слов, а жена ваша в результате ощущает себя заброшенной и нелюбимой.

Хансоны стояли, приоткрыв рты. У Джин на глазах блестели слезы.

– Он прав, – обратилась она к Барри. – Я никогда этого не понимала. Просто думала: ты ничего не делаешь для меня, потому что меня не любишь.

– И я не понимал, – признался Барри. – Даже в голову не пришло, что эти мелкие дела для тебя так важны и что они – признание в любви.

– Юноша, скажите мне, вы осилите новый диалект, помимо того, которым уже владеете? Справитесь? – поинтересовался Джонс. – Сумеете иногда помыть посуду, приготовить обед, навести порядок в доме? Может, подстричь куст остролиста у крыльца?

– Да, – тотчас отозвался Барри. – Конечно же, да!

– Барышня, – Джонс повернулся к Джин, – а как насчет вас? Вы готовы научиться новому диалекту? Сумеете раз-другой в день говорить «я люблю тебя» и прочие нежные слова?

– Конечно же, обязательно! – Джин обращалась уже не к Джонсу, а напрямую к Барри. Тот явно был тронут до глубины души. Джин обняла его и сказала:

– Прости! Я так виновата перед тобой. Я и не знала…

– И ты меня прости, – сказал Барри. – Подумать только, еще немного – и мы бы… мы бы все испортили.

– И ведь все это время вы любили друг друга! – просиял Джонс. – Видите? Вам нужно было лишь посмотреть на себя и на супруга и на положение дел свежим взглядом. Со стороны. Важна перспектива.

– Знаете, сэр, – не выпуская Джин из крепких объятий, сказал Барри Джонсу, – я очень ее люблю. Умру за нее.

– Отлично, отлично, – Джонс довольно улыбнулся, – но помните: ей вовсе не надо, чтобы вы умерли за нее. Ей надо, чтобы вы просто подстригли тот куст остролиста у крылечка.

Джин и Барри готовы были говорить с Джонсом хоть весь день напролет, но он явно сказал все, что собирался. Джонс вежливо отклонил все предложения об оплате, в том числе и натурой (едой и жильем), затем, извинившись, сообщил, что ему пора, и зашагал дальше по пляжу. Хансоны проводили его взглядами, и в этот миг особенно отчетливо поняли, как мало знают о загадочном седовласом старце. Откуда он? Увидят ли они его еще?

– Вот черт! Чемодан-то… – пробормотал Барри, когда фигура Джонса исчезла вдали.

– А что чемодан? – спросила Джин.

– Надо было хотя бы предложить ему донести его чемодан.

Глава третья

Солнце заливало пирс яркими лучами. Когда Джонс появился, я ожидал его за одним из столиков для отдыхающих. Устроился я с удобством: ноги положил на скамью, прихлебывал прохладительный напиток и наблюдал за рыбаками.

Мы еще раз поздоровались, и разговор потек своим чередом. В основном говорили обо мне, о том, как я жил и что делал после разлуки с Джонсом двадцать пять лет назад. Собственно, я не хотел говорить исключительно о себе, но Джонс уклонялся от моих расспросов. Я спросил, где он был все это время. «Путешествовал там и сям», – неопределенно ответил старик. Чем занимался? «Да так, разными делами», – был ответ. Конечно, мне не понравилось, что он напустил такого тумана, но настаивать и расспрашивать дальше я не решился.

Я пригласил Джонса погостить у меня – он вежливо отказался, но от души поздравил меня с тем, что теперь у меня есть дом. Джонс указал куда-то под пирс и с напускной серьезностью спросил:

– Иметь дом, верно, куда как приятнее, чем жить в норе?

Потом он рассказал мне про Джин и Барри. «Сынок, никаких личных тайн я не выдаю, – заверил меня Джонс, – ты все равно должен узнать эту историю, без нее мы дальше не двинемся. Да к тому же не пройдет и дня, как Барри с Джин сами начнут рассказывать каждому встречному и поперечному, что узнали».

Когда он изложил мне идею о любви, которую можно выражать на двух диалектах, я спросил:

– А диалектов всего два, или их больше, а два только у Хансонов?

– Больше. – Ответил Джонс. – Общим счетом их, как я понимаю, четыре. Да, мы все общаемся и выражаем свою любовь четырьмя диалектами. Конечно, есть еще комбинации и подвиды, но это уже частности, а основных – четыре.

– Хорошо, я уже знаю, что любовь можно выражать на языке слов и на языке поступков, – подытожил я. – А два других как называются?

– Третий язык или диалект, – это язык физического контакта, – объяснил Джонс. – Спектр тут широк: от простого похлопывания по спине до любовного акта. Слова в этом диалекте – прикосновения, поцелуи, пожатия, все такое. Те, кто изъясняется на телесном наречии, как правило, ощущают себя любимыми, если любовь к ним выражается на языке прикосновений. Иногда для них это единственный способ ощутить любовь. Любовь на словах они попросту не понимают.

– И показывают свою любовь они тоже посредством телесного контакта? – уточнил я.